В настоящий момент более 2 тысяч боевиков из России воюют на территории Сирии и Ирака за «Исламское государство» (террористическая организация, запрещенная на территории РФ, — прим. ред.).Большая часть этих боевиков — мусульмане с Северного Кавказа, и этот факт является очередным подтверждением

обоснованности того предубеждения, которое крепло в России с 1990-х годов.

Сегодня в сознании многих россиян мусульманское население Северного Кавказа прочно ассоциируется с экстремизмом и терроризмом. И у этой точки зрения есть определенные основания: за последние два десятилетия на Северном Кавказе произошло несколько войн, бесчисленное количество терактов и множество эпизодов жестокого подавления недовольства.

Однако в центре истории этого региона лежат не только конфликты, но и стремительные социальные изменения. Политика российского правительства в последние два десятилетия во многом способствовала подъему радикальных экстремистов на Северном Кавказе и их распространению не только по всей России, но и в зоны боевых действий на Ближнем Востоке.

Когда 25 лет назад рухнул Советский Союз, население почти всего мусульманского юга постсоветского пространства все еще проживало в традиционных сельских общинах. Чечня, Дагестан, Ингушетия и другие республики Северного Кавказа стали одними из последних регионов России, переживших процесс урбанизации. Все процессы, тесно связанные с урбанизацией и, как правило, протекающие на протяжении довольно долгого периода времени, в данном случае были сжаты до двух коротких и бурных десятилетий.

Это внезапное разрушение старых основ заставило тысячи молодых мужчин и женщин из горных сел войти прямиком в 21 век, правила которого противоречили их традиционному укладу жизни, почти не менявшемуся со Средних веков.

Гонимые нищетой, многие молодые люди из горных сел Кавказа отправились в крупные городские и промышленные центры России и других стран, чтобы стать там водителями грузовиков, наркодилерами, торговцами на рынках, строителями, бандитами, рабочими на нефтедобывающих предприятиях, предпринимателями, зубными врачами, проповедниками и фанатичными джихадистами.

Они создали почти невидимые транснациональные сети мигрантов, которые покинули свои родные места и отказались от привычного уклада жизни, чтобы вступить в новую эпоху — а иногда в международные организации и движения джихадистов.

События, которые спровоцировали возникновение и до сих пор подогревают эти движения, изучены достаточно плохо. Однако мы должны их тщательно проанализировать, чтобы понять более масштабные перемены, которые сейчас происходят в этой части мира — включая причины роста числа боевиков из этого региона, готовых нанести удар внутри России и за ее пределами.

Я провел семь лет, живя среди этих людей — тех, кто уехал, и тех, кто остался — изучая социальные изменения и миграцию на Северном Кавказе, где проживает множество разных народов, а также в нескольких крупных российских городах, на севере Западной Сибири (центре нефтедобычи в России) и в Турции. В этой статье я расскажу о тех выводах, которые мне удалось сделать.

Переселение, миграция и религия

Первый фактор, стимулировавший миграцию на Северном Кавказе, был по своей природе экономическим. Мигранты уезжали из своих сельских общин на работу в Ханты-Мансийский и Ямало-Ненецкий автономный округ — два округа на севере Тюменской области, где добывается нефть. Они также уезжали в большие города, где они могли заработать на жизнь и где до недавнего времени они не сталкивались с преследованиями за свои религиозные убеждения.

Почти 200 тысяч дагестанцев, чеченцев и ингушей живут и работают в богатых нефтью районах Западной Сибири, где добывается половина российских углеводородов. Там также можно встретить множество мигрантов из постсоветской Средней Азии — узбеков, таджиков и киргизов.

В целом около миллиона чеченцев и ингушей, миллион дагестанцев, полмиллиона кабардинцев, черкесов, карачаевцев и балкар (в общей сложности 2,5 миллиона) покинули свои родные дома в поисках работы.
Экономика была не единственным двигателем миграции. Межэтнические конфликты в 1992 году в Северной Осетии заставили тысячи ингушей покинуть свои дома. Войны в Чечне в 1994 и 1999 годах спровоцировали отъезд сотен тысяч чеченцев.

Если принять во внимание подобную миграцию из сельских районов в города Поволжья, Закавказья и Средней Азии, которая до сих пор остается единым экономическим пространством с Россией, мы получим несколько миллионов «новых городских жителей», которые покинули сельские районы бывшего Советского Союза и переехали в крупные и более мелкие города – в основном на территории России.

Эти переселившиеся общины, навсегда отрезанные от своих родных сел и традиций, зачастую обращались к исламу, чтобы восстановить связь со своим прошлым, свою идентичность и укрепить свои сообщества. Этот исламский ренессанс стал набирать силу — как в горных селах, так и в тех сообществах, которые их покинули в поисках работы.

Правоохранительные органы в регионах с преимущественно исламским населением (будь то внутри самой России или в обретших независимость постсоветских государствах) начали преследовать салафитов — мусульман, придерживающихся фундаменталистских религиозных взглядов.
Их иногда называли «новыми мусульманами» — то есть мусульманами, которые не следовали указаниям «официальных духовных лиц» или прежних «советских имамов», верных Москве и зачастую работавших на государственные службы безопасности. Новые салафитские имамы стали для последних серьезными конкурентами.

Более того, правительство в центре, а также региональные органы власти, видели в этом растущем сообществе верующих угрозу государственной власти. Некоторые из лидеров новых мусульман прошли религиозную подготовку за рубежом. Некоторые исламские центры в России даже получали финансирование из-за рубежа.

Власти боялись, что приверженность тому, что они считали радикальным исламом, может обернуться вступлением этих людей в ряды сепаратистов или радикальные террористические движения. Этот страх еще больше усилился после двух войн в Чечне и других конфликтов на Кавказе.

Наступление государства на двух фронтах

Когда власти — в центре и регионах — начали бороться с угрозой, которая, как они полагали, исходила от ислама, они использовали два основных инструмента.

Во-первых, они использовали и злоупотребляли правоохранительными органами и службами безопасности, которые убивали, арестовывали и запугивали местных лидеров и рядовых мусульман. Во-вторых, они ввели законы и начали пропагандистскую работу, чтобы поставить на некоторых ветвях ислама и их последователях клеймо экстремистов.

Сочетание этих двух стратегий позволило добиться желаемого эффекта, а именно сократить или полностью лишить некоторых духовных лидеров их влияния. Однако их применение привело к некоторым неожиданным последствиям.

К примеру, с 2003 года активисты правозащитных движений, выступавшие против коррупции и нарушения земельных прав и настаивавшие на праве граждан исповедовать ислам в соответствии с их религиозными убеждениями, стали часто попадать в списки «неблагонадежных» граждан. Некоторые находили свои имена в списках разыскиваемых и оказывались под следствием за нарушения тех же статьей уголовного кодекса, которые нарушают радикальные исламистские боевики.

Если человек попадал в такой список, это оборачивалось задержаниями, допросами с применением пыток и похищениями сотрудниками правоохранительных органов, в том числе похищениями с последующим требованием выкупа.

Обычной практикой сотрудников правоохранительных органов в России и странах Средней Азии было подбросить наркотики или оружие во время обыска домов и автомобилей «новых мусульман». Затем жертвы арестовывались, и им предоставлялся выбор между длительным тюремным сроком или свободой за определенный выкуп — и, таким образом, шансом покинуть страну.

Часто, если известный исламский активист находился за пределами страны, правоохранительные органы проводили спланированный обыск в его квартире, где заранее прятались ручные гранаты или патроны. Сигнал был простым: «Не возвращайся, иначе отправишься за решетку».

Преследуя истинно верующие исламские сообщества, Россия создает новые потоки политических и религиозных эмигрантов, если не сказать беженцев.

Второй фронт наступления государства на мусульманских фундаменталистов — это область риторики и законодательства. Российское государство все чаще называет своих внутренних оппонентов, особенно исламских активистов и духовенство, агентами международного терроризма или секретных служб иностранных государств.

Эта тактика возникла — особенно в отношении исламских диссидентов — в преддверие второй чеченской войны 1999 года. А принятые недавно законы об экстремизме дают властям возможность назвать практически любую веру, человека, священный текст или группу экстремистскими.

Стремление именовать людей или организации террористическими или экстремистскими в некоторых случаях достигает абсурдных масштабов. В одном из судебных исков говорилось, что некий дачный поселок в Дагестане на самом деле был экстремистской организацией — в действительности какому-то представителю власти просто захотелось присвоить себе эти земли.

За последние несколько лет в своей риторике, направленной против исламских оппонентов, Кремль зашел еще дальше. Они ссылаются на данные о том, что многие уроженцы Северного Кавказа сейчас сражаются в Сирии на стороне ИГИЛ. Они указывают на военных лидеров Кавказского эмирата (военизированная джихадистская организация, чья цель заключается в создании независимого эмирата на основании исламских религиозных принципов), которые публично принесли клятву верности Абу Бакру аль-Багдади (Abu Bakr al-Baghdadi), лидеру ИГИЛ.

Эти события дают кремлевским пропагандистам возможность сочинить правдоподобную легенду о войне героических вооруженных сил России и спецслужб против сил радикального ислама.

Между тем, российские спецслужбы и армия используют эту легенду о противостоянии терроризму не только в борьбе с иностранными боевиками или истинными экстремистами внутри России. Они используют ту же самую легенду, чтобы бороться с исламскими активистами и группами, которые, по мнению государства, представляют угрозу для его политических или экономических интересов.

Российские мусульмане, экономические мигранты и традиционные общины оказались жертвами реакции российского государства на пробуждение исламизма – реакции, которая переросла в кампанию политического террора.

Страх российского государства и общества перед пробуждением ислама — одной из четырех традиционных религий в Российской империи — и реакция на него в действительности создали тех радикалов, против которых они пытались бороться.

Страх и реакция государства и общества создали военизированное подполье внутри России и спровоцировали поток моджахедов в Турцию, Сирию и в земли, контролируемые ИГИЛ. В свою очередь, ИГИЛ создала и до сих пор поддерживает вербовочную сеть на Кавказе и в Средней Азии.

Мифы об исламском экстремизме в России

Российское государство использует три мифа, чтобы внушить народу, что оно борется с международным терроризмом, хотя в реальности оно занимается совершенно другим.

Миф 1: Российские службы безопасности на Северном Кавказе борются исключительно с террористами.

Москва направила свои антитеррористические операции против очень неоднородной группы российских граждан на Северном Кавказе. Список предполагаемых экстремистов и террористов включает в себя чеченских националистов времен первой чеченской войны (1994-1996), джихадистов второй чеченской войны (1999-2009), а теперь и радикальных исламских террористов по всему региону.

Как я уже писал выше, неразборчивость российской армии и служб безопасности заставила многих мусульман и активистов в этих регионов бояться преследований и пыток со стороны представителей армии или правоохранительных органов.

Эти люди ушли в подполье, многие погибли в ходе контртеррористических операций, проведенных местными правоохранительными органами, внутренними войсками и отрядами специального назначения, члены которых использовали военные бронированные автомобили и крупнокалиберное оружие.

Война российского государства против пробуждения ислама на Кавказе свидетельствует о том, что здесь в первую очередь идет борьба за политический контроль. Вовсе не обязательно быть убежденным джихадистом, чтобы стать жертвой государства: зачастую достаточно того, что человек посещает «не ту мечеть» или недостаточно рьяно демонстрирует верность «официальным» муфтиятам республик Северного Кавказа.

Неспособность исповедовать одобренную государством версию ислама и недостаточная верность исламским лидерам может привести и приводит к обвинениям в экстремизме, давая правоохранительным органам возможность отреагировать соответствующим образом.

Миф 2: Иностранные исламистские фундаменталисты — это ключевой фактор, стоящий за радикализацией мусульман на Северном Кавказе и в других регионах России.

Один из самых распространенных предлогов, используемых российским государством и местными властями для оправдания наступления на нетрадиционный ислам, — это утверждение, что иностранные силы внедряют радикальные элементы ислама в мусульманские сообщества России.

Действительно, иностранные исламские государства, такие как Саудовская Аравия, поддерживали студентов из этого региона в их стремлении изучать ислам за границей и даже отправляли учителей на Кавказ. Возрождение ислама, сопровождавшее процесс обретения свободы и экономические тяготы 1990-х годов, провоцировало конфликты между поддерживаемыми государством имамами.

Со временем, пока политическая власть в России постепенно снова концентрировалась в центре, власти от Москвы до регионов начали следовать тактике выведения оппонентов из игры, отказавшись честно конкурировать с ними.

Это можно было осуществить разными способами. К примеру, конкретного человека, демонстрирующего большой лидерский потенциал, просто арестовывали, объявляя его организацию криминальной структурой.

Так случилось с Михаилом Ходорковским. Но, если говорить о социальных, этнических и религиозных группах, гораздо проще было просто обвинить их в экстремизме.

Москва продемонстрировала свою готовность закрывать глаза на нарушения конституции в обмен на верность региональных властей. Самым ярким примером стало принятие 22 сентября 1999 года закона «О запрете ваххабитской и иной экстремистской деятельности на территории республики Дагестан», который положил начало преследованиям различных групп граждан на идеологических и религиозных основаниях.

Эксперты в области права утверждают, что этот закон противоречит конституции России. Тем не менее, он предоставил полную свободу действий местным и федеральным службам безопасности, которые стали проводить политически мотивированные расследования и ввели режим политического террора.

К началу 2000 года представители постсоветской элиты на Северном Кавказе нейтрализовали большую часть конкурентов, претендовавших на власть, посредством обвинений в экстремизме и терроризме, выдвинутых против их политических и религиозных противников.

В результате сформировался треугольник власти, состоявший из 1) региональных властей, 2) администрации российского президента и 3) ФСБ и других спецслужб. В рамках этой системы инсайдеры получали доступ к деньгам, власти и иммунитету против преследований. Все остальные сталкивались с политической и экономической дискриминацией.

Тех, кто оказывал сопротивление — на политической арене или в мечети — вынуждали уходить «в лес» — это эвфемизм, обозначающий вступление в вооруженные подпольные группировки, которые базировались в лесных районах недалеко от деревень на Северном Кавказе или в безопасных городских домах.

Злоупотребление властью правоохранительных органов оказалось очень прибыльным делом для тех, кто был связан с государственными структурами: один час контртеррористических операций может стоить примерно миллион долларов. Аресты и задержания не только сдерживают нежелательных политиков и религиозных деятелей, они также являются инструментами получения прибыли, потому что иногда родственников задержанных заставляли платить выкуп за тела их близких, которых убили в ходе контртеррористических операций.

Когда радикализованные члены религиозных общин уходят в леса, чтобы взять в руки оружие и начать применять тактику террора — атаки смертников, захваты заложников в школах, театрах, больницах — общество начинает с гораздо большим подозрением относиться к выходцам с Северного Кавказа и их вере. Таким образом, государство получает согласие общества на подавление и истребление тех самых радикалов, которое оно само создало.

Миф 3: Все мусульмане, покинувшие Россию и другие постсоветские страны, — это экстремисты и террористы, которые придерживаются идеологии ИГИЛ и готовы за нее бороться.

Российские официальные источники распространяют этот миф, и многие мусульмане, отдыхавшие в Турции и посещавшие лекции в университете Аль-Азхар в Египте, с удивлением узнают о том, что их имена находятся в списке разыскиваемых боевиков ИГИЛ.

За последние 25 лет многие российские мусульмане ездили на обучение в Турцию, Сирию, Объединенные Арабские Эмираты и Египет. Некоторые из них решили остаться в этих странах, другие предпочли бы вернуться домой, но боятся преследований. Некоторым исламским активистам настоятельно рекомендуют не возвращаться на родину и угрожают арестом.

В последние два-три года наблюдается резкий рост числа исламских активистов, уезжающих в Турцию, Египет и на Украину. Это стало результатом усилившегося давления со стороны правоохранительных органов – не только в России, но и в других постсоветских государствах, где проживают многочисленные мусульманские сообщества.

Многие из этих политических эмигрантов (от нескольких сотен до нескольких тысяч) оказываются в Турции. Большинство из них — если не все — это люди, которые всегда выступали против насилия.

Другая группа мусульман, насчитывающая несколько сотен человек, отправилась в Сирию воевать на стороне оппозиционных группировок, таких как «Джебхат ан-Нусра» (террористическая группировка, запрещенная на территории РФ, — прим. ред.). Это члены военизированного подполья Северного Кавказа, связанного с Кавказским эмиратом, провозглашенным в 2007 году Доку Умаровым в качестве регионального ответвления «Аль-Каиды» (террористическая группировка, запрещенная на территории РФ, — прим. ред.).

Большинство из них прекратили воевать в 2014 году, когда ИГИЛ провозгласила установление халифата и потребовала клятвы верности от всех боевиков, но некоторые остались воевать на стороне «Джебхат ан-Нусра». Они активно помогают вдовам боевиков, которые пытаются выбраться из районов, контролируемых ИГИЛ и которым требуется финансовая помощь уже после того, как они покинули эти районы.

Истории конкретных людей гораздо более разнообразны. Некоторые мусульманские боевики, отправившиеся воевать в Сирию, не смогли добраться до ИГИЛ и решили обосноваться в другой стране этого региона. Некоторые разочаровались в ИГИЛ и смогли бежать в Турцию, Египет или другие страны. Эти разочарованные боевики, хотя их не так много, могут оказаться ценным источником контрпропаганды, направленной против ИГИЛ.

И, наконец, есть еще 2 тысячи россиян, которые покинули Россию с единственным намерением воевать за ИГИЛ. Чаще всего это представители второго поколения. Родители некоторых из них были теми людьми, которые покинули свои нищие села на Северном Кавказе или в Средней Азии, чтобы найти работу в крупных российских городах или на севере Западной Сибири.

У родителей некоторых из них были средства на то, чтобы отправить их на учебу в университеты Москвы, Санкт-Петербурга и Махачкалы. Это второе поколение мусульман с Северного Кавказа, в течение многих лет ощущавшее на себе давление государства и мифов, стало богатым источником для вербовщиков ИГИЛ.

Россияне, отправившиеся воевать за ИГИЛ в Сирию, как правило, не имеют ничего общего с Кавказским эмиратом «Аль-Каиды». Кроме того, среди них довольно часто встречаются славяне, принявшие ислам.

Вывод

Необходимо провести подробный анализ, чтобы понять, как именно политика государства и действия служб безопасности способствовали формированию тех исламских радикалов, которых они так боялись. Но это исследование будет неполным без изучения более масштабных процессов в обществе, в частности массового переселения по экономическим причинам и вынужденного отъезда огромного числа людей из своих родных сел.

Но уже сейчас мы можем понять, что пропаганда российского государства рисует перед нами картину вторжения радикального ислама из-за рубежа, которая спровоцировала начало кампании террора в России и заставляет самых опасных радикалов ехать на войну в другие страны.

На самом деле радикальный ислам в России — в том виде, в котором он существует — является результатом многих лет репрессивной политики российских властей местного и федерального уровней, которая сначала загнала отчаявшихся людей в леса, а теперь гонит самых разных мусульман (ветеранов радикального ислама в России, второе поколение городских мусульман и недавно принявших ислам этнических русских) по собственноручно сотворенным магистралям на войну в ближневосточные страны.

Денис Соколов — старший научный сотрудник Российской академии народного хозяйства и государственной службы при президенте РФ и директор по науке в Центре социальных и экономических исследований регионов в Институте Кеннана Центра имени Вудро Вильсона.
ИноСМИ