ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1

Летнее солнце щедрое. Не успеет взойти - шлет миру тепло. Все живое пробуждается, радуется.

И только Хусен никак не может проснуться. Правда, мать начала будить его, едва забрезжил рассвет. И поручений надавала такую уйму: присмотреть за Султаном, покормить цыплят, уберечь созревшие вишни от мальчишек. И еще что-то, Хусен сквозь дрему не все разобрал и запомнил.

Клипа с Хасаном уже наверняка перевалили Терский хребет и едут по моздокской дороге, а Хусен все еще не может глаза продрать. Голодные цыплята забежали в открытую дверь и носятся по комнате как оглашенные, а во дворе наготове сидит стая воробьев в ожидании, когда будут кормить цыплят. Но Хусен не слышит ничего: ни цыплячьего писка, ни воробьиного чириканья.

И все же он проснулся. Со двора донеслось мелодичное, нежное пение птицы. Это тебе не воробей и не цыпленок. Хусен знает, кому принадлежит чудное пение. Это иволга. Как-то, когда точно такая же очень красивая птица, величиной почти с голубку, с яркими разноцветными перьями сидела на макушке вишни и беспечно пела свою песню, Хусен незаметно подкрался и убил ее из рогатки.

- Зачем ты убил ее? - с укоризной покосился на него оказавшийся поблизости Мажи и уверенно добавил: - Теперь за это в ад попадешь!

- Ну да! - недоверчиво отмахнулся Хусен. Побежали к Гойберду.

- Конечно, в ад попадешь! - подтвердил тот. - Это же райская птица! Клянусь Богом, райская.

Хусен тогда вернулся домой весь в слезах. Кайпа долго утешала сына.

- Ты ведь не знал, что она райская! А знал бы, так ни за что бы не убил! Правда?

Хусен кивнул.

- Ты же ведь не знал, что убить птицу - большой грех. Не знал - значит, и Бог тебя простит.

Хусен тогда успокоился. Но и по сей день он с болью вспоминает об этом случае и всякий раз, заслышав голос этой птицы или невзначай увидев ее, вздрагивает. Вот и сейчас: сон слетел с него мигом. Пусть поет, сколько хочет, Хусен не тронет ее...

Мать обещала привезти из Моздока мяч. Не сейчас, а в другой раз. Она решила, если удачно продаст таркала ^*, снова поедет на базар, тогда и купит. «Хоть бы продала, - думает Хусен. - Неужели не повезет нам? Люди ведь продают?»

Сегодня Кайпа впервые выехала на арбе. Наконец решилась: продала корову и купила лошадь. Сегодня она привезет муки и подсолнечного масла. Больше ничего. Надо беречь деньги, снова собирать по крохам на корову. Потому что ведь и без коровы не прожить, хотя все говорят, что главное в хозяйстве - лошадь.

В надежде, что мать привезет муки и масла и он тогда досыта наестся вкусных, жареных на масле чапилгов, Хусен взялся за дело: замочил кукурузных отрубей и дал цыплятам. А пока они клевали, не спускал глаз, чтобы воробьи не подлетали на цыплячий завтрак. Подползший к двери Султан сидел и пристально смотрел во двор. На минуту и он показался брату похожим на цыпленка. Хусен больше не сердится на Султана. С тех пор как мать все же снесла его в какой-то из дворов, где резали скотину, и подержала во вспоротом коровьем желудке, он стал заметно поправляться. Теперь и на ноги встает. Но ходить пока не ходит. Попробует шагнуть, закачается и в страхе тотчас садится и дальше уже ползет.

- Хусен, бапи^*, - попросил Султан. И когда Хусен протянул ему кусок сискала, он взял, потом показал на красные вишни и захныкал.

- Ну чего тебе? Вишни? Сейчас принесу.

Хусен направился к дереву. Вишни - это можно. Лишь бы не ревел. Он обхватил ствол дерева обеими руками, уже собирался подтянуться, и вдруг услыхал, как его зовет Эсет. Хусен забыл обо всем и побежал к плетню. Сквозь щели на него смотрели два знакомых синих глаза.

- Хусен, иди к нам.

- Что случилось?

- Ничего. Просто так. А знаешь, что мне дади привез?

- Куклу, наверно?

- Тоже мне, куклу! - скривила губы Эсет. - Что я, маленькая?

- Ну что же тогда?

- Догадайся! Что покупают девушкам?

От нетерпения и от радости глаза Эсет горели, как угольки.

- А ты разве уже девушка? - усмехнулся Хусен.

- Ну я же не о том! Просто мне хочется, чтобы ты сам догадался, что мне купили.

- Откуда мне знать? Что я, святой, что ли?

- Ну ладно, так и быть, я сейчас покажу тебе. - Эсет вприпрыжку понеслась к дому.

А Хусен тем временем услышал плач Султана и побежал к нему. Братишка плакал оттого, что на него, распушив свои крылья, кидалась нахохлившаяся квочка. Она уже успела клюнуть его в щеку, и здорово. Султан прижал ладошку к царапине и ревел в голос. Курица хотела было и на Хусена броситься, да вдруг увидела в небе ястреба и затихла.

Наступила тишина. Хусен взял Султана на руки и пошел в сад.

- Ну где ты пропадаешь, Хусен? - крикнула Эсет. - Я ведь жду тебя.

Хусен подошел. Синие глаза смотрели встревожено. В руках у Эсет была гармошка.

- Что он плачет? - спросила девочка.

- Пока мы с тобой болтали, квочка его клюнула, - сердито ответил Хусен.

- Хорошо, что не в глаз.

- Сказала бы сразу, что тебе купили, я бы не торчал здесь так долго и с ним бы ничего не случилось...

Эсет на минуту помрачнела. Опять Хусен сердится на нее. Но, глянув на Султана, она потеплела и засветилась нежной улыбкой пожалела мальчонку. Стала утешать. А на Хусена и внимания не обращала, будто его и не было рядом. Султан потянулся к гармошке. Эсет попробовала заиграть. Но стройной мелодии у нее не получилось. Однако и этого было достаточно, чтобы мальчик совсем забыл про свою болячку и успокоился. Даже таких нескладных, отдельных звуков он никогда еще не слышал. Зато Хусен не восторгался этой мелодией.

- Ты играть-то не умеешь! Зачем тебе гармошка? - поджав губы, бросил он.

- Выучусь. Ведь мне только вчера ее купили! - без обиды ответила Эсет.

Султан опять потянулся к гармошке и снова заныл.

- Не тяни свои лапы! - закричал на него Хусен. - Не видишь разве, плетень?

- А вы идите к нам, - позвала Эсет. - Я одна. Никого дома нет.

- Где же ваши?

- Уехали в Моздок. Гармошку тоже оттуда привезли. А что тебе привезут из Моздока? - полюбопытствовала Эсет.

Хусен потупился.

- Ничего. Нам надо деньги копить на корову. Эсет тоже загрустила.

- Если бы дади исполнил свое обещание и купил вам лошадь, не пришлось бы корову продавать... Потому он теперь и во Владикавказ не ездит - боится встретить Дауда. А как ты думаешь, Хусен, на моздокской дороге он не может встретится дади? А?

- Откуда я знаю?

- Ну как же не знаешь? Он ведь ваш родственник?

- И что, что родственник? - глаза Хусена опять смотрели сердито.

- А ты не знаешь, где он сейчас?

- Зачем тебе? Хочешь донести?

- Я не доносчица.

- Зато твой отец доносчик! Наверное, подучил тебя выспрашивать. Ведь это он тогда донес, будто у нас Дауд! Из-за него и Сями убили!

Эсет нечего было возразить. Хусен прав. Она не забыла, как отец все выведывал у нее, не видит ли она у соседей Дауда. Девочка и тогда понимала, что делал он это не из простого любопытства.

Нет, Эсет не станет возражать Хусену, не будет ссориться с ним.

- Идем к нам. Мне скучно, - попыталась она перевести разговор.

- Отчего же скучно? У тебя гармошка, вот и весели себя!

- Мне и с гармошкой скучно!.. Одной!.. - сказала и зарделась. А голос при этом был такой нежный, такой просящий, будто ребенок ластится к матери.

- Не могу я уйти к вам. Мальчишки залезут и обберут вишни, - уже дружелюбно ответил Хусен. - Иди лучше ты. Досыта вишен наешься.

- Нани будет ругать, если узнает, что я уходила...

Они бы еще долго спорили - и плетень им не мешал, да Султан услыхал про вишню, снова захныкал и потянул брата в сад. Хусен и сам не прочь полакомиться. Еще не согретые солнцем ягоды особенно вкусны с сискалом.

Эсет так и не пришла к ним. Дела были сделаны, теперь и Хусену скучно. У Гойберда - никого. Рашид, как обычно, ушел в поместье купать овец, все остальные - у родственников, полют кукурузу. Мажи еще с вечера радовался этому, предвкушая сытную еду в поле. О том, что целый день будет жариться на солнце, он не думал.

С соседского двора неслись нестройные звуки гармошки: Эсет учится играть.

Конечно, если бы не сад, Хусен охотно пошел бы к соседям. И ничего обидного не сказал бы Эсет. Сегодня он вдруг почувствовал какую-то нежность к ней и теперь уже твердо решил больше никогда не ссориться. Ведь она с ним всегда миролюбива и ласкова, всегда старается порадовать, сделать что-то приятное. Раньше Хусен не думал об этом, но сегодня... Сегодня случилось что-то непонятное. Правда, и на этот раз он чуть не обидел ее. Из-за Дауда. А ведь давно пора поверить, что Эсет не способна на подлость. К тому же. Дауда никто не разыскивает и не преследует. С тех пор как убили Сями, больше не было никаких обысков и засад. А Дауд чаше обычного приходит в село.

Хусен ругает себя за то, что обидел Эсет. А звуки гармошки становятся все громче и увереннее. Они уже нравятся Хусену. Ему хочется подойти к плетню и крикнуть: «Эсет, я больше никогда .не обижу тебя». Но он не делает этого. Внезапно, будто о чем-то вспомнив, бежит домой. Взяв у матери конопляных ниток, он выскочил в сад. Нарвал вишен, привязал их к палочке - и вот готова красивая гроздь. Очень красивой она получилась. Хусен направился к плетню. Гармошка молчала. Может, Эсет ушла домой? Надо крикнуть ее! А вдруг не услышит? Но в эту минуту его будто кто толкнул в грудь. Хусен обернулся и увидел входящую к ним в ворота Эсет. Хусен спрятал гроздь за спиной, медленно пошел навстречу девочке и, подойдя, торжественно подал ей.

- Ой, какая красивая! - вырвалось у ошеломленной Эсет. Она замерла, и только горящие глаза ее перебегали с грозди на

Хусена.

- Бери, это я тебе, - смущенно сказал Хусен.

- Мне?! - Взяв обеими руками подарок, она прижала его к груди. - Как красиво ты сделал!

Они уже сидели у двери, а Эсет все еще восхищенно смотрела на гроздь, не решаясь сорвать с нее ягодку.

- Я не буду их есть, Хусен! - сказала она.

- Ешь. Я еще сделаю. Красивее и больше этой.

- Красивее?! Что может быть лучше!

Терпение Эсет было недолгим. Срывая вишни одну за другой, она быстро разделалась с гроздью.

- Я очень люблю вишни, - проговорила Эсет и недовольным взглядом обежала свой голый двор, где, кроме акаций вдоль забора, не было ни деревца. - Только у нас их нет.

- А у нас сколько хочешь, - похвастался Хусен. - У меня даже оскомина от них.

- У моей дяци тоже их много. Только они не едят. Возят в Моздок, продают.

- Нани тоже повезет в следующий раз. И знаешь, что она мне купит?

- Штаны? - спросила Эсет.

- Какие штаны!.. - Хусен прикрыл руками коленки, чтобы Эсет не увидела латки.

- А что же тогда?

- Мяч! Настоящий резиновый мяч!

- Интересно, куда Тархан задевал свой мяч? - встрепенулась Эсет. - Пойду поищу его. Если найду, отдам тебе.

Хусен уговаривал ее не ходить. Сказал, что вовсе ему не нужен мяч. Но Эсет не послушалась, убежала.

Вернулась она только к полудню. Вряд ли так долго искала мяч. Наверно, занималась другими делами. И хотя Хусен отговаривал Эсет, но, увидев ее с пустыми руками, он все же против воли погрустнел.

- Так и не нашла! - виновато сказала Эсет. - Тархан, видно, потерял его.

Хусен разжигал огонь в очаге. Он сделал вид, что ему все равно, нашла она мяч или нет.

Помолчали.

- Дай-ка я растоплю? - опускаясь на корточки рядом с ним, попросила Эсет.

Ей хотелось сделать ему что-нибудь приятное... Вместо мяча.

- Не надо. Я сам.

- Это не мужское дело! - совсем осмелела Эсет.

- Ну, тогда разжигай, - согласился Хусен и поднялся. Мигом управившись, поднялась и Эсет.

- Зачем тебе огонь? - спросила она. - Ты что, обед хочешь приготовить?

- Мы сейчас сварим яиц!

Хусен уже давно слышал кудахтанье кур в сарае. Это верный признак, что снеслись.

Он хотел пойти в сарай, но Эсет удержала его.

- Я пойду. Это тоже не мужское дело! - лукаво улыбнулась она.

Хусен не узнавал своей подружки. Она была какая-то необычно смелая, будто взрослая. И чувствовала себя как дома. Сходила в сарай. Положила яйца в котелок, налила воды, подвесила его над огнем и уселась у очага. Но через минуту отодвинулась и стала тереть свои белые ноги.

- Обожглась? - спросил Хусен, но к огню не пододвинулся. Боялся, как бы Эсет опять не сказала, что это не мужское дело - хлопотать у очага.

- Обжечься пока не обожглась, но очень там жарко.

- Потому, наверное, ты сегодня и на прополку не пошла, - улыбнулся Хусен, - что любишь, где попрохладнее.

- Нани не взяла меня. Боится, загорю на солнце. Она говорит: девушке нельзя загорать, надо быть белой как снег! Я не понимаю зачем. Разве не все равно, будешь белая или черная? А, Хусен?

Хусен молча пожал плечами. А сам почему-то не мог оторвать глаз от ее коленок. Эсет и вся была белая, как молоко, и очень нежная. Хусен сравнивал ее с распустившимся цветком. Только про себя, конечно...

Кабират и Соси в последнее время очень нежат и холят свой «цветок». Но мысль о том, для чего и для кого они это делают, еще не приходит в полудетскую голову Хусена. Не знает он и того, что красота Эсет едва расцветет... тотчас и померкнет, что растопчет ее жестокий человек. Ничего не знает пока Хусен. Не знает и Эсет. Им сейчас весело.

Хусену, как никогда, хочется, чтобы Эсет подольше побыла у них. Но время бежит. Кабират обещала вернуться к вечеру, и Эсет торопится.

Хусен совсем поник. Уж лучше бы она вовсе не приходила. Теперь ему особенно грустно одному. А раньше он ведь не скучал без нее! Может, и сегодня было бы как прежде? Но вот пришла и, уйдя, оставила ему грусть...

С приближением вечера Хусен немного рассеялся. Скоро вернутся мать и Хасан. Надо наколоть дров, принести воды, чтобы Кайпа сразу принялась готовить.

Султан уже спал, а Хусен, сидя у порога, не спускал глаз с улицы. Хотелось поскорее услышать скрип приближающейся арбы. Дважды проезжали мимо их двора арбы. Наконец третья остановилась у ворот. С нее сошли двое - Кайпа и Хасан. Арба поехала дальше.

Хусен застыл от удивления. Сначала он подумал, что кто-то еще был на арбе и повез дальше свой груз. Но почему тогда Хасан не поехал с ним? Арбу-то назад надо пригнать. И почему не сняли мешок с мукой? Хусен был готов сам кинуться за арбой.

- Куда она поехала? - с нетерпением спросил он, не дождавшись объяснения.

- К себе домой. Куда же еще? - тяжело вздохнула Кайпа.

- Куда домой? Разве это не наша арба?

- Не наша, не наша! - прикрикнул Хасан, словно в том, что арба эта чужая, есть какая-то вина Хусена. Прикрикнул и пошел вслед за матерью в дом.

- Тогда где же наша? - ничего не понимая, спросил Хусен.

- Где наша? В пропасть свалилась!

- Что ты кричишь на него? - вмешалась Кайпа.

- А чего он пристал?

- Не пристал, а тоже хочет знать.

- Хорошо. Расскажем, раз хочет знать. Наша арба осталась в Моздоке. А лошадь отобрал хозяин. Ясно? Доволен?

Хусен в недоумении. Что значит «отобрал хозяин»? Разве не они хозяева?

- Какой хозяин? - выговорил он наконец. - Кто отобрал?

- Обыкновенный хозяин, казак! Взял и увел. Вот так. - Хасан обхватил себя обеими руками за шею и пригнулся.

Мать горестно покачала головой и, обняв Хусена, сказала:

- Обманули нас, продали нам краденую лошадь. Хозяин опознал ее и увел. Не суждено, выходит, было...

Наконец Хусен понял, что произошло. Не понял он только одного: почему мать так спокойно говорит об этом? Не плачет, не молит Бога?.. А она вдруг погладила его по голове и запричитала:

- О, чтобы сгорел тот, кто сделал нам такое зло!.. И тут Хусен, не сдержавшись, горько заплакал.

- Ну захныкал, как девчонка! - презрительно скривился Хасан.

- Перестань, сыночек! - и сама едва сдерживая слезы, утешала сына Кайпа. - Будет у нас лошадь... Если суждено...

Дрова, приготовленные Хусеном, так и остались нетронутыми. Очаг в тот вечер не разжигали. Неприютно было в доме.

2

Хасан поднялся с рассветом, сбегал к Рашиду и быстро вернулся.

- Ты чего это чуть свет вскочил? - спросила разбуженная мать.

- Если я буду спать до полудня, наши дела не поправятся. Он еще не мог прийти в себя после поездки в Моздок.

- Куда ты собрался, я могу об этом знать? Хотя у тебя теперь столько тайн от меня...

- Иду на работу. Овец угромовских купать. Вот и вся тайна.

- Что же ты вчера не сказал? - засуетилась Кайпа. - Я бы с вечера испекла тебе сискал.

Она взяла сито и большую деревянную чашку.

- Не успеешь, - остановил ее Хасан. Вон Рашид уже идет за мной.

Кайпа посмотрела в окно.

- А как же ты? Голодный пойдешь?

- Ну, идем? - спросил Рашид входя.

- Погодите немного, я испеку сискал, хоть тоненький, чтобы поскорее!

Но ребята не стали ждать.

Проснулся Хусен. Узнав, куда идут Хасан с Рашидом, он тоже засобирался. Мать попыталась удержать его.

- Завтра пойдешь. Я не успела приготовить поесть.

Но на этот раз ничто не могло остановить Хусена. Как он может оставаться дома?

- Нани, там еще с вечера остался сискал. Я возьму его, нам хватит. И вишен нарву. - Он побежал в сад.

Солнце поднялось уже довольно высоко и все убыстряло свой ход. Спешили и ребята. Но Рашид тем не менее торопил.

- Вчера я в это время был там, - говорил он, глядя из-под ладони. - Зарахмет пригрозил, что всякому опоздавшему убавит за работок.

Хасан и Хусен старались не отставать от Рашида. Они, конечно, опоздали. Рашид думал незаметно смешаться с работающими ребятами. Но им это не удалось. Зарахмет заметил их и закричал Рашиду:

- Вы обедать пришли или?..

- Работать, - за всех ответил Рашид.

- А какого черта спали так долго?

Рашид предпочел смолчать. Нет таких слов, чтобы разжалобить Зарахмета, а злить его нельзя. Братья совсем не поднимали глаз.

- Никто не даст вам работы, если будете приходить так поздно, - не унимался Зарахмет.

- В другой раз мы не опоздаем, сегодня ждали, пока сискал испечется, потому и... - придумал вдруг причину Рашид.

- Скажи матери, пусть пораньше встает, нечего валяться до полудня!

- У меня нет матери! - помрачнел Рашид.

- Нету, говоришь? - Зарахмет немного смягчился. - Ну, лад но. Идите работайте.

Сказал, а потом передумал, остановил и спросил фамилии.

- Сегодня получите только за полдня, так и знайте! - Он важно поднял карандаш и выглядел при этом так, будто сообщил радостную весть.

Подбежал сын Зарахмета.

- Что ты, сынок? - спросил отец.

Он не называл детей по имени, ни своих, ни чужих.

- Паша зовет тебя.

Так называли помещика. Для сагопшинцев он был Угромом, а приближенные называли его по имени. По-русски полагалось добавлять и отчество. Но жена звала его Пашей, и близкие подражали ей. Хозяин мирился с этим.

Зарахмет заторопился. Обернувшись к сыну, сказал:

- Идем, что ты стоишь?

- Я останусь здесь...

- Что тут делать?

- Тоже буду купать овец.

- Пошли. Нечего. Одежду замараешь.

Пропустив сына вперед, Зарахмет, тяжело ступая, пошел за ним, покачивая своим тучным телом.

Хусен неотрывно следил за мальчишкой. Ему и во сне не снилась такая одежда, хотя он был куда старше этого сопляка. «Счастливый, - подумал Хусен, - он идет с отцом!» Хусен согласен был никогда не иметь таких брюк и такой куртки, только бы отец был жив...

Кто-то крикнул:

- Эй, гони вон ту овцу!

Хусен обернулся. Слова относились к нему. Командовал паренек, назначенный Зарахметом старшим. От тех, что пригнали к яме, отстала одна небольшая овечка. Она удивленно озиралась по сторонам. Хусен подбежал к ней, овечка подскочила, словно ее поставили на раскаленную плиту, и отбежала в сторону.

- Глупый ты! - злобно бросил старшой. - Кинулся прямо на нее.

Овечка пробежала мимо Зарахмета. Он протянул руки, хотел ее задержать, но зацепился за бурьян и чуть не растянулся. Овца скакала вприпрыжку, но Хусен и не думал прекращать погоню. Сын Зарахмета бежал за ним, и казалось, будто он гонится за Хусеном. Наконец, тоже умаявшись, а может и оступившись, овца упала, и не успела она подняться - Хусен схватил ее за рога, зажал голову между ног и протянул Зарахмету. Подошел старшой.

- Где ты видел, чтобы так ловили овцу? - взревел он. - Бежишь прямо на нее!

- Прямо или косо он бежит, а овцу, видать, поймает, даже самую быстроногую, - похвалил Зарахмет. - Косуля, а не парень! - И, обернувшись к старшому, добавил: - Пошли-ка его подгонять овец. Уж он-то ни одной не упустит. Если только в небо какая не взлетит!..

Хусену не очень-то хотелось гоняться за овцами. Куда интереснее работать у самой ямы. Овцы - вжик - так и скатываются, как со снеговой горки. Правда, в этом году набили поперечных планок, чтобы скотина не калечилась.

- Ну, чего ты стоишь разинув рот? - крикнул старшой. - Тебе же сказали, иди подгоняй овец.

Делать нечего. Хусен пошел. Ослушаешься - чего доброго, прогонит.

С обеда и Хасан попросился подгонять овец. Уж очень ему не по себе было от запаха лекарств. Теперь братья работали вдвоем. И бегал, конечно, в основном Хусен. Хасан все больше жаловался на головную боль от лекарств.

Дело было к вечеру. Две овцы отбились от отары и подбежали к канаве, отделяющей угрюмовские земли от сельских. Хусен погнался за овцами. Одна, то ли поняв, что ей не убежать, то ли испугавшись, повернула назад. Зато другая прыгнула, глупая, в канаву. Хусен - за ней. Овца лежала не двигаясь. Он потянул ее за рога. Овца не поднялась, только жалостливо посмотрела на него, будто просила: «Оставь меня хоть теперь!» Хусен осмотрел овцу и убедился, что никуда ее не выгонишь - заднюю ногу сломала.

Мальчишка побежал к брату и рассказал о случившемся.

- Молчи и никому ни слова! - погрозил тот пальцем. Лицо его мгновенно помрачнело. Вспомнилось то, что случилось давно, тогда, когда саадовской овце ногу переломили...

После работы все пошли в имение ужинать. Рашид решил остаться там с ночевкой. Место дают, кормежку тоже. Стоит ли мотаться домой и обратно. Только силы терять. Он и друзей своих хотел уговорить. Но Хасан упросил его уйти вместе с ними. У него было что-то свое на уме. Они пошептались с Рашидом, и тот быстро согласился.

Уйти пришлось не евши. После ужина спустят сторожевых собак. Они охраняют имение и помещичьи отары. Все, кто уходит домой, спешат отправиться до наступления темноты, чтобы не попасться в лапы псам.

Хасан свернул к Рашиду.

- Хусен, - попросил он, - скажи нани, что я остался ночевать в имении. Попозже мы с Рашидом сходим за той овцой.

- А если кто увидит?

- «Если кто увидит»... - усмехнулся Хасан. - Потому-то мы и не берем тебя, чтобы не увидели.

Хусен обиделся, но промолчал.

- Ну иди быстрее, - зло подтолкнул его Хасан. - Да не забудь, запри дверь.

«И что он воображает, - думал Хусен. - Сам ничего еще не сделал такого, чтобы можно было гордиться. А меня все трусом выставляет, хотя я никогда не трусил!»

Но спорить не хотелось. Хусен глубоко вздохнул и молча побрел домой.

Хасан с Рашидом взяли нож и мешок и вышли из дому.

- Куда вы? - пристали к ним Зали и Мажи.

- За семь гор!

- А зачем нож заточили? - спросила Зали.

- Тебя зарежем!

На счастье, Гойберд был во Владикавказе. Не то не отпустил бы их в ночь, да в такую темную. Земля сплошь как черной буркой укрыта. Не видно ни ям, ни бугров.

За селом шли степью. Наконец добрались до нужной канавы и дальше пробирались ею. Оба молчали, чтобы не выдать себя. Хасан думал о матери. Как бы она волновалась, знай, где сейчас сын. Определенно, прибежала бы и преградила ему путь своими обычными словами: «Только через мой труп ты пойдешь дальше! Твой отец честным ушел в могилу. Нечестного нам не надо!»

«Нечестное, нечестное! - досадует Хасан. А разве честно нажито все, что имеет Угром? Разве честно держать в одних руках столько земли, столько скота? Помещик и не узнает об исчезновении одной овцы. Зато, если ее найдут в канаве, станут допытываться, кто виноват, что нога у нее сломана, и тогда несдобровать. В лучшем случае нам не заплатят за работу. Пусть грешно брать чужое, но эту овцу надо унести. И мы унесем ее! Бог не простит? А почему он все прощает Угрому и Сааду? Почему он позволил обманщику всучить нам краденую лошадь?»

Много вопросов роилось в голове у Хасана. Но он вдруг споткнулся обо что-то мягкое и уже ни о чем не думал. В ногах у него овца - знакомый лекарственный запах бьет в нос.

Овца стонала, как человек. Рашид взял ее за ноги и придавил своими коленями к земле. Хасан держал голову и пытался перерезать ей горло. Но овца - не курица. С ней не так-то легко сладить.

Наконец все было кончено. Ребята уложили тушу в мешок, присыпали кровь землей и тронулись в путь. Мешок несли по очереди. Овца хоть и небольшая, а тяжелая.

До села добрались благополучно. Не встретили в пути ни души. Проснулись Мажи и Зали. И не спали, пока не разделали тушу и не наелись жаркого из легких и печени.

Еще до рассвета, оставив большую часть своей доли (надежно присыпанную солью), Хасан взял увесистый кусок баранины, пошел домой.

- Вададай! Почему ты вернулся ночью? - изумилась Кайла.

- Не больно-то хорошо там на соломе! Дома в постели лучше! - сказал Хасан и протянул матери сверток. - Да вот и мясо надо было принести.

- Что это за мясо?

- За работу дали. Вместо денег. Мне и Хусену, на двоих. И радость и удивление смешались в глазах Кайпы.

- Столько мяса?! Да отблагодарит их Бог. Нам хватит на два- три дня.

- Мы еще и завтра принесем! - счастливый радостью матери, выпалил Хасан.

- Нет, завтра вам придется остаться дома!..

- Почему?

- Вечером здесь был двоюродный брат вашего отца, Мурад, сказал, что завтра к нам собирается Саад с сельскими стариками.

- Это еще зачем?

- Придет просить о прощении крови. Есть же в нашем народе такой обычай. Вот он и хочет им воспользоваться...

- Простить ему кровь? - глаза Хасана потемнели, бровь по ползла вверх.

В памяти юноши ожила незабываемая- картина: искаженное лицо отца и его последние слова: «Хасан, отомсти». Ошеломленный такой вестью, он некоторое время молчал.

- А что ты сказала Мураду? - спросил он наконец.

- Что я могла ему сказать? Обещала оставить вас дома...

- Вот возьмем и не останемся!

- Нельзя так. Мурада надо послушаться. Ближе чем он у нас нет никого.

- Ну и делай, что он тебе велит. А я не стану. Да если бы твой Мурад был мужчиной, Саада уж давно земля бы не носила...

- Не надо, Хасан. Не говори так.

- А что ты хочешь от меня? Хочешь, чтобы я простил этому извергу кровь своего отца? Так знай же, не бывать тому!

- Я хочу, чтобы вам троим ничего не угрожало, - сказала Кайпа ласково и очень тихо.

Хасан весь кипел.

- Не потому ли ты держишь нас как на привязи? Может, скоро в сундук запрешь?

- Да что тебя прятать, - махнула она рукой, - и в сундуке будешь мне досаждать! Горяч ты больно!

- Горяч или холоден, а за деньги своего отца не продам! Так и передай Мураду.

Чуть свет Хасан с Хусеном ушли на работу. Мать не противилась. В душе она гордилась Хасаном. Проводив сыновей, Кайпа сбегала к Мураду и сказала, что прощения Сааду не будет. Мурад разошелся: он уже почти пообещал Сааду, а тут...

- Сыновья не хотят этого! - твердо сказала Кайпа.

- Вот тебе и раз! - вскочил тот с места. - Не собираются ли твои сыновья отомстить Сааду?

- Не знаю.

- А что ты тогда знаешь? Разве не ты их мать? Распустила своих детей! Я-то думал, что ты заменила им отца!..

- Если бы ты приглядывал за моими сыновьями, как того велит долг, - глаза Кайпы налились слезами, - знал бы, что они уже не дети. А ты всегда чуждался нас. По какому же праву требуешь, чтобы теперь они слушались тебя?

- Не послушаются - им же хуже! Сааду они ничего не смогут сделать. А свои шеи сломают! Это уж точно!

По правде говоря, Мурад больше за себя беспокоился. Он боялся, что в случае чего и ему не миновать беды. Саад и его родичи никого не оставят в покое. Ведь он, Мурад, один из самых близких родственников... Таков уж обычай.

- Знаешь, Кайпа, - сказал он миролюбиво, - я передам, пусть они сегодня не приходят, скажу, что не успел переговорить с ва ми. Это даже придаст нам весу! А ты попробуй еще раз уговорить мальчиков!..

- Они сыновья Беки. А Беки - твой двоюродный брат. Мы живем не за горами, идти недалеко. Вот ты приди и попробуй поговори. А мне больше нечего сказать им.

И Мурад пришел. Но Хасан был тверд. Он не изменил своего слова. Хусен стоял рядом с братом и, сжав губы, сурово смотрел на родственника.

Поклявшись, что больше не переступит порога этого дома, Мурад ушел.

Поняв, что его замысел не удался и прощения не будет, Саад забеспокоился не на шутку. Надо искать новых путей. Другое дело, когда сыновья Беки были несмышленышами. Прошло время, они подросли. Старший, говорят, уже юноша. Опасность с каждым днем все ближе. Любым способом их нужно убрать. Особенно Хасана. Не убивать. Нет! Ни к чему брать на свою шею кровь еще одного человека. Саад знает, что парни работают в угромовском поместье, купают овец. Это натолкнуло его на мысль, которая и привела к дому старшины.

Ази внимательно выслушал своего покровителя и успокоил, обещал сделать все возможное.

Проводив Саада, старшина тотчас же пошел к Соси. В разговоре с ним он и имени Саада не упомянул. Говорили вроде бы ни о чем. Ази в какой уже раз подчеркнуто важно сообщил Соси, что он, старшина, а никто другой в ответе за все, что происходит в селе. Заученные слова сами собой слетали с языка. Потом Ази сказал, что, если за проступки сельчан его вдруг снимут с должности, кому-кому, а Соси от этого один только вред. Кто его знает, каким еще будет новый старшина. Соси слушал и согласно кивал головой.

Когда наконец Ази дошел в разговоре до угрюмовских овец и до сыновей Беки, Соси неожиданно вспомнил, что на днях, выйдя во двор, он почувствовал неприятный лекарственный запах со стороны соседского двора. И, боясь, как бы у него, чего доброго, не отнялся язык, если он обо всем не расскажет старшине, взахлеб протараторил все, что знал.

- Ты считаешь, что запах шел от бараньей шкуры? - спросил Ази.

- А от чего бы еще?

- Это очень важная весть. Ты не спускай с них глаз. Уверен, стоит лишь принюхаться, присмотреться - и не то еще выведаем.

- Даст Бог, даст Бог! - закивал Соси, провожая гостя. И лавочник снова принялся за грязное дело.

Через два-три дня он вдруг узрел сквозь щели в плетне, как Кайпа подвесила над дверью большой кусок мяса. Бедная женщина, ничего не подозревая, решила подсушить его на солнце: сушеное можно сохранить подольше. На дворе ведь лето, день-другой - и все портится.

«Откуда у них столько мяса? - подумал Соси. - Не иначе краденое! Скорей к старшине».

Ранним утром другого дня в дом Кайпы вломились казаки из полицейского участка.

- Где мясо? - рявкнул один из них.

Испуганная Кайпа тотчас подала ему все, что у них было. Но казаки этим не довольствовались, стали обыскивать, да так тщательно, будто искали иголки.

- Вот, значит, для чего ты ходил купать овец? - сердито шепнула мать Хасану. - Ну теперь-то отходился.

Хасан молчал и смотрел в сторону.

- Чего косишь глаза? - не унималась мать. - Ведь так и знала, опять что-нибудь натворишь.

Ничего не обнаружив в доме, казаки вышли во двор и почему-то пошли прямо к яме, к той самой, из которой брали глину, когда отстраивали дом. Теперь в нее ссыпали мусор. Один из казаков, ругаясь, полез в яму. Долго он кидал оттуда мусор. Выбрасывал, выбрасывал и наконец вылез из ямы, решив, видно, что едва ли станут так глубоко закапывать мясо или шкуру.

Казаки сели на коней. Хасан попытался отнять у них мясо, но из этого, конечно, ничего не вышло, кроме того, что он получил пару ударов плетью. Мать схватила его за рубашку и удержала.

Казаки остановились у лавки Соси. Оба спешились.

- Видишь, откуда ветер дует? - сказала Кайпа. - Будь он про клят! Сейчас станет их водкой поить.

Но то, что случилось вслед за этим, было подобно грому средь ясного дня. Не успел Соси выйти навстречу желанным своим гостям, как те стали избивать его плетьми. Соси закрыл лицо ладонями и присел. Но тут один из казаков дал ему сзади пинка, и он грохнулся им в ноги.

- Долго ты будешь морочить нам головы своей пустой трепотней. Из-за тебя взяли грех на душу, юродивого убили! Теперь вот в навозе битый час копались! Получай же по заслугам, чтобы в другой раз не чесал зазря языком...

- Так ему и надо! - радовалась Кайпа, наблюдая за расправой.

- Бог все-таки справедлив!

Надавав Соси еще пинков, казаки уехали. Соси вскочил и, держась за бок, кинулся в лавку. И может, из страха, как бы казаки еще не вернулись, с силой захлопнул за собой дверь.

В этот день он ее больше не открывал.

Зарахмет, услышав о случившемся, все же усомнился в Хасане и Рашиде. Мясо, оно, конечно, и на базаре можно купить. И тем не менее ни Хасана, ни Рашида больше близко не подпустили к угрюмовским овцам.

4

День выдался небывало жаркий. Пылало как в очаге, натопленном сухими дровами. Глянешь с гребня Терского хребта на Сагопши - дома в нем кажутся не домами, а ловушками для воробьев, сложенными из кирпичей. А над ними шелестит марево, словно над раскаленными углями.

По другую сторону, вдали от хребта, змейкой вьется Терек да сквозь марево зеленым островком выступает Моздок.

Давно уже идут Хасан с Рашидом. Сначала было не так жарко и шли они быстрее.

Чем выше поднималось солнце, тем больше оно жарило, чем круче становился подъем, тем короче и тяжелее был шаг друзей. Присели перевести дух и поесть. Хасан выложил вареные яйца - мать специально собирала их для него. У Рашида, кроме сискала и соли, - ничего. Но дружба, она во всем - дружба. Хасан щедро угощает.

Рашид съел яйцо.

- Бери еще, - предлагает Хасан.

- Хватит пока. А то потом...

- Бери. Потом Бог пошлет. Там, говорят, хорошо кормят. Рашид взял еще яйцо.

- А арбузы там есть? - спросил он.

- Сколько угодно. Самое время, уже поспели.

Они идут на Терек. Хасан ездил туда с Исмаалом за арбой и узнал, что в станицах богатые казаки нанимают убирать пшеницу. Он тогда же решил пойти на заработки, Исмаал поддержал его. Но Кайпа поначалу пришла в ужас: отпустить неведомо куда и на сколько? Однако скоро утешилась, узнав, что и Рашид пойдет с ним. Все будет не один в чужом краю. Понимала она и то, что нет у них другого пути подкопить денег. Кайпа, конечно, думала о лошади. Думала об этом, еще когда отпускала сыновей в поместье Угрюмовых купать овец. Но надежды рухнули: лошади у них нет и по сей день и в поле опять не посеяли ни зернышка. Теперь нет иного выхода, надо идти работать в люди. К своим богатым односельчанам Хасан не пойдет, не допустит, чтобы кто-то мог сказать: вот, мол, до чего докатился сын Беки, в услужение пошел.

Жара и еда всухомятку вызвали жажду, а взять с собой воды они не догадались. И скоро все мысли их были только о воде. Рашид особенно тяжело переносит жажду.

- На ачалукской дороге по крайней мере хоть есть колодец, - сердится он, - а это что за дорога?

- Кому здесь копать колодец? - пожимает плечами Хасан. - Наши ждут, пока казаки выкопают его, а казаки надеются на наших. Вот мы заработаем с тобой кучу денег, заплатим, чтобы к об ратной нашей дороге был здесь колодец! На благо всем! Договорились? - смеется он.

Рашиду не до шуток.

- Тогда мы что-нибудь придумаем! А вот что сейчас делать? Я уже не могу идти.

- Терпи. Ты же не рыба...

- Попробуй потерпи, когда в горле пересохло и все внутри горит огнем.

- А ты не думай о воде. Если будешь все время только о ней думать, пропадешь. Вот завтра поедим арбузы. Может, даже и сего дня.

- Где мы их сегодня возьмем?

- У казака, к которому идем. У него наверняка есть. Один-то он нам разрежет, расщедрится для гостей.

- Это мы-то гости? - Рашид скривился, будто проглотил что- то горькое. - Забыл, как они нас ненавидят.

- Я раньше тоже так думал, считал, что все казаки не любят ингушей. Даже сердился, что нани оставляет у них арбу. Не верил им. А они вон что сделали: продали наши таркала и деньги отдали мне, когда ездил с Исмаалом за арбой. Мы и ночевали у них. Хозяин дома был на японской войне. Исмаал тоже был. Они до пол ночи проговорили.

Хасан помолчал, потом вдруг сказал:

- И до чего же хороший человек Исмаал. Сколько раз он помогал нам в беде. Ведь вот и с арбой... Ну что было бы с нами, когда лошадь у нас отобрали. Так бы и стояли на дороге...

Хасан все говорил и сам удивлялся своей говорливости. В другое время из него клещами лишнего слова не вытянешь. А сейчас он старается для Рашида. Хочет отвлечь его от мыслей о воде. Боится, как бы товарищ не передумал и не повернул с полдороги назад. Потому-то и расхваливает на все лады место, куда они идут.

- Я раньше не знал, что казаки нанимают убирать пшеницу, - продолжал Хасан, - это Исмаал мне сказал. Ты не думай, что все казаки такие, как пирстоп и его стражники.

- Казак же отобрал у вас лошадь, а ты их так хвалишь! - не вы держал наконец Рашид.

- Так лошадь-то его! Он же не виноват, что ее украли и продали нам!

- А может, он наврал, что это его лошадь?

- Исмаал все проверил. Все точно. О, чтобы попал в ад тот, кто продал нам краденую лошадь. Вот тебе и ингуш!

Некоторое время они молчали. Оба идут босиком. Чувяки берегут, несут в руках, наденут на подходе к станице. Пыль, горячая, как огонь. Нещадно жжет ноги, оттого еще больше пересыхает в горле. Теперь уже и Хасан мучается. Он старается не думать о воде.

- Рашид, ты когда-нибудь пил вино?

- Нет, не пил.

- А я пил. У того самого казака. Вместе с Исмаалом пили. Оно, говорят, у них домашнее, сами делают.

Рашид шагает, как лошадь, прошедшая долгий путь: едва волочит ноги, того и гляди, клюнет носом землю. Пересохший от жажды рот раскрыт. Глаза посоловели и смотрят вяло... он и весь похож на запыленный, обожженный солнцем придорожный бурьян.

- Очень мне нужно твое вино! Сейчас бы глоток воды!.. Моздок кажется Рашиду совсем близко. На плоскости всегда

так. Хасан и тут успокаивает друга, подтверждает, что Моздок и правда рядом.

Лицо Рашида светлеет.

- Дойти бы до Терека, я залег бы в нем, как буйвол.

- Раньше, чем на Терек, мы попадем к моему знакомому. Он живет по эту сторону реки.

- Мне все равно, куда мы придем, лишь бы воды напиться!..

- Воды, воды! Ты столько говоришь о ней, что и я скоро сгорю изнутри!..

Небольшая станица, или, как еще называют ее, хутор, куда они держат путь, лежит у самого Терека. Низенькие, крытые соломой домишки прячутся в густой листве садов. Кое-где гордо возвышаются черепичные и железные крыши. Дом знакомых Хасана на краю хутора, при входе в него. Он огорожен реденьким плетнем, покрыт соломой, смотрит в мир боковой стеной: маленьким оконцем, притворенным одностворчатой ставней.

Хасан еще издали узнал знакомый домишко.

Солнечный диск уже склонился к горизонту, когда они подошли к хутору. Но жара держалась.

- Рашид, видишь там, во дворе, торчащую кверху жердь с ведром на носу? - показал Хасан. - Этим ведром они достают воду из колодца. Прямо во дворе. Сейчас ты будешь пить, пока не лопнешь.

Рашид ускорил шаг. Он не сводил глаз с ведра и тогда, когда они подошли к воротам и когда им навстречу вышла пожилая женщина.

- Что вам, пареньки? - спросила она, пристально глядя на них. Хасан смущенно переминался с ноги на ногу, потирая руками

торчащий из плетня кол. И от волнения не заметил, как вогнал под ноготь занозу.

К плетню подбежала выскочившая из дому девчонка лет четырнадцати. Она взглянула на Хасана и улыбнулась. Затем тронула за локоть свою мать и сказала:

- Мама, это же тот, что ночевал у нас! Помнишь, за арбой приезжали?

- А, это ты, абрек? - сказала женщина, открывая при этом калитку. - Ну входи, входи. С браткой приехал?

Ни Хасан, ни Рашид не поняли ее. Но им было и не до того. Они чуть не побежали к колодцу.

- Нюрка, напои парней, видать, пить хотят, - приказала мать и ушла.

Рашид в нетерпении и сам бы достал воды, да не знал, как это делается. Он поднес кулак ко рту и откинул голову, показывая этим, что хочет пить.

Нюрка, так и сияла от радости. Она вся была какая-то светлая. Хасан думает, не им ли она радуется или уж такой у нее характер. Вот она стремглав кинулась к колодцу, рывком опустила ведро. Хасан доволен, что их так приняли. Не то Рашид не поверил бы всему, что слыхал от него в пути об этих людях.

- На, пей,- сказала Нюрка, подавая Рашиду большой ковш.

Рашид не понимает, да и не слышит, что она говорит. Лицо его сейчас похоже на солнышко, внезапно выглянувшее из-за туч. Он жадно тянется к ковшу, берет его бережно, словно боится, как бы не вырвался из рук.

Рашид выпил бы все до дна, не потяни Нюрка ковш и не скажи:

- Нельзя сразу так много.

Они уселись в тени виноградника. Едва начавшие чернеть гроздья так и манили к себе.

Пришел глава семьи, Федор. Мужчина высокого роста, с небольшой, окладистой рыжей бородкой и такой сутулый, что со спины он показался Рашиду очень похожим на отца его, Гойберда. И плечи такие же худые и заостренные.

- Ну, значит, работу пришли искать? - спросил Федор. Хасан кивнул. Это он понял. И вообще уже кое-что понимал

по-русски. Когда вечерами собирались у Исмаала, он слышал от взрослых некоторые русские слова. А Малсаг несколько раз читал газету, переводил на ингушский. Дауд частенько говорил, что русский язык им очень нужен. И как же он прав. Вот даже в таком положении...

Рашид, тот ничего не понимает, но видит, что хозяин этого дома и правда хороший человек. Вон как улыбается Хасану и обнимает его за плечи...

- Ну что же. Работа есть! Нюрка! - крикнул Федор. И девчонка прискакала так же стремительно, как и при встрече. - Отведи-ка, доченька, их к Фролу. Ему нужны работники пшеницу убирать.

- Папа, дай им отдохнуть, - попросила она. - А завтра чуть свет сведу.

- Делай, как тебе говорят. День на день не похож. Завтра может оказаться уже поздно. Договорятся, а ночевать приведешь обратно к нам. Утром отсюдова и пойдут прямо на работу.

Нюрка повела их через все село. Дом Фрола был на окраине, почти что за чертой села.

Солнце опустилось на кромку горизонта. С Терека дует легкий ветерок, несет с собой щекочущий пряный запах полыни.

- Вон, видите, - показывает Нюрка на пасущихся невдалеке коней, - фроловские! У него их аж двенадцать штук.

«Зачем одному человеку столько коней? - удивляется про себя Хасан. - Вполне бы хватило двух-трех».

Нюрка вдруг остановилась, пригнулась к уху Хасана и прошептала:

- Тебе нужен конь? - Боясь, что он, может, не понял ее, она показала пальцем на коней, а потом им же ткнула Хасана в грудь.

Юноша покачал головой: нет, мол, не нужен. Он хотел объяснить ей, что вообще-то конь ему очень нужен, затем и работать пришел, чтобы денег скопить на коня и... на винтовку, но Нюрка не дала ему и слова выговорить, затараторила, как сорока, озираясь при этом по сторонам:

- Боишься? Я выведу далеко за хутор. Тебе останется только сесть на него и побыстрее ускакать домой. Я катаюсь на них. На каком хочу, на таком и катаюсь. Никто меня не ругает. Наоборот даже, хвалят, что девчонка, а смелая.

Хасан плохо понимал, что она говорит. Где ему при такой скорости речи разобраться в малознакомом языке. Но он с радостью смотрел на Нюрку и улыбался. Она все больше и больше распалялась, а потом вдруг остановилась, посмотрела на него пристально и спросила, теперь уже четко и раздельно произнося каждое слово:

- Ну так как, нужна тебе лошадь?

Это Хасан понял. Все как надо понял. Он насупился, посмотрел на нее и, как прежде, покачал головой.

- А еще называется абрек! - махнула рукой разочарованная Нюрка и пошла дальше.

- Хасан, что она говорила? - спросил Рашид.

Не успел Хасан ответить, как они остановились у высоких дощатых ворот с жестяными петухами на створках. На стук вышел хозяин.

Фрол, как и Федор, тоже был бородат. Но он чернобород и мрачный, как дождевая туча.

Нюрка говорила за двоих: за Рашида и Хасана. Как человек, покупающий скот на базаре, Фрол внимательно оглядел обоих. Спросил, откуда они, будто это так важно.

Услыхав название села, еще раз смерил их взглядом с ног до головы и сказал:

- Мне надобны настоящие работники, мужики. А это что? Дети...

- Они будут работать не хуже взрослых, - заверила Нюрка, будто знала их сто лет.

- Ну что ж, проверим, - бросил Фрол и пошел во двор. - Заводи их.

Нюрка подтолкнула ребят в спины обеими руками. Во дворе стоял большой крестовый дом со стеклянной верандой вдоль всей стены. Перед домом тянулся широкий виноградный навес.

- Идите-ка за мной, - кивнул хозяин ребятам и повел их к стоявшему за длинным сараем фургону с сеном. - Вот, сгрузите это сено, тогда и увидим, какие вы работники.

Оба тотчас забрались на самый верх. Фрол подал им вилы и пошел к початому стогу. Нелегко было измученным изнурительной дорогой парнишкам сгружать сено. К тому же и голод все больше и больше давал о себе знать. И тем не менее, собравши последние силенки, они налегают на вилы, делают все возможное, чтобы хозяин не сказал вдруг: «Не подходите».

- Ну, пошибче! Бросайте, бросайте! - покрикивал частенько Фрол.

Нюрке жалко распарившихся, красных от натуги ребят. Особенно тяжело Рашиду. Он то и дело утирает пот с лица.

- Дяденька Фрол, хватит на сегодня. Они с дороги, устали. - не удержалась Нюрка.

- Нет, не хватит. Пусть хотя бы ужин свой нонешний отработают.

- Они у нас поужинают...

- Нет уж. Здесь будут ужинать.

Наконец, то ли пожалев ребят, то ли сам умаявшись, Фрол воткнул вилы в стог и скатился вниз.

- Кончайте и вы, - махнул он ребятам. - Ну каково? Подходящая работенка? Так уж и быть. Беру обоих.

Сказал и отчего-то вдруг захохотал. Рашид жестом попросил пить.

- Воды? Ну, этого добра сколько хочешь. Идемте, идемте, - сказал хозяин, направляясь к колодцу. - И вода будет, и харчи! - Повернувшись к ним, погрозил пальцем: - Только работать придется по-настоящему.

Рашид залпом осушил большую медную кружку и попросил еще. Нюрка потянула его, мол, не пей больше, но Фрол махнул рукой и подал вторую кружку. Рашид жадно осушил и ее.

- Мне бы, конечно, - сказал хозяин, поглаживая бороду, - нужны полные работники, да уж так и быть! Платить буду по гривеннику в день каждому. Постараетесь - прибавлю по пятаку на нос, а лениться станете - совсем прогоню. Поняли?

- Поняли, - закивал головой Хасан и перевел то, что понял, Рашиду.

Нюрка попросила отпустить ребят к ним с ночевкой, отец, мол, велел, Фрол воспротивился.

- Никуда они с тобой не пойдут. Чуть свет работать начнут, не чего шататься! Мать! - крикнул он в дом. - А ну, накорми огольцов.

...Солнце уже спряталось, когда Фрол, усадив в телегу Хасана и Рашида, выехал со двора. Край неба, снизу освещенный солнечными лучами, горел так, будто где-то за горизонтом полыхал большой костер. Степь дышала вечерним покоем. Вдали состязались перепела: «Ватта пхид, ватта пхид!» Трещали сверчки. И столько их было! Казалось, сидят на каждой травинке.

И вдруг тишину прорвало ржание лошади. Фрол на все это и внимания не обращал. Бурчал себе под нос какую-то заунывную песню.

- Это его кони! - сказал Хасан Рашиду.

-Все?

- Все. - И, понизив голос, словно забыв о том, что Фрол и без того ничего по-ингушски не понимает, добавил: - Девчонка хотела помочь мне увести одного из них.

- Ну и что ты ей ответил?

- Сказал, что мы приехали сюда не воровать, а работать.

- Верно сказал. Заработаем, на честные деньги купим.

На этом они замолкли. Каждый думал о своем. Хасан подсчитывал, сколько ему нужно работать, чтобы заработать на лошадь. Рашид жался к другу, ему вдруг стало холодно. А Фрол знай тянул свою песню.

В поле добрались к ночи. У шалаша горел костер. Вокруг него сидели трое.

- Ну, работнички, принимай подмогу. Еще вам двоих привез, чтоб не скучно было, - сказал Фрол.

- Ты бы лучше замес-то них винца привез, - отозвался один из сидящих, - вот тогда бы мы уж точно не скучали.

- Э-э! - Фрол погрозил пальцем. - Вина вы еще не заслужи ли. Вот соберете всю пшеницу в копны, напою до упаду. Да еже ли в срок!

Фрол уехал. Рашид скоро забрался в шалаш. Хасану захотелось еще посидеть. Двое русских стали спрашивать, откуда он, есть ли родители, сколько лет. Третий был кумык. Видать, знал по-русски не больше Хасана, а потому молчал, словно немой. Спросили, какую хозяин назначил плату. Хасан сказал. Оба недоверчиво глянули на него.

- Да вы что, хлопцы, спятили? - не сдержался один из них. - Могли бы уж и совсем бесплатно поработать. Вы, может, думаете, ворочать вилами - это детская забава?

Хасан сидел с опущенной головой и молчал как провинившийся.

- Вот поработаете завтра, узнаете, почем фунт лиха, - добавил русский.

- А вам сколько платят? - спросил наконец Хасан.

- По двугривенному. И то, мы считаем, мало.

- Он обещал набавить по пятаку, если будем хорошо работать.

- Жди, набавит! Как бы не так!

Хасан пожал плечами. Русский еще долго ворчал, ругался. И непонятно было, кого он ругает: хозяина или их, что согласились за бесценок спины гнуть.

В эту ночь Хасан долго не мог заснуть. Ночлег был не ахти какой. Ни подстелить, ни накрыться. Можно представить, какую еду здесь будут давать. Но делать нечего, надо оставаться. Куда пойдешь? Нигде сейчас не найдешь места получше. Да, может, не так уж будет плохо и русский зря пугает?

Хасан посмотрел на Рашида. Тот свернулся калачиком и спал. Ему было не до раздумий, трясло, как в лихорадке. Но на вопрос Хасана, что с ним, он не ответил.

Утром Фрол привез завтрак. Рашид почти не притронулся к еде, его так и тянуло снова лечь, пусть даже на сухую, колючую солому. Но он помнил, зачем сюда пришел. Желание во что бы то ни стало продержаться и хоть немного заработать поддерживало в нем силы. Рашид взял в руки вилы и приступил к делу. Они подбирали скошенную пшеницу и укладывали в копны. Хасану поначалу даже нравилась работа. И он не понимал, что это русский пугал их вчера, говорил, будет тяжело.

Хасан всячески старался заслужить похвалу хозяина, который стоял без движения, как надмогильный камень, и наблюдал за новичками. Уж очень хотелось получить обещанную прибавку. Но недолго молчал Фрол. Первый удар пал на Рашида.

- Какой из тебя работник? Еле шевелишься, точно брюхатая баба. Взял бы пример с товарища. Ему я, пожалуй, прибавлю пятак, а с тебя скину!

Рашид понимал, что пока хозяин только подгоняет его. Но очень тревожился, что будет потом. С ним происходит что-то непонятное: кружится голова, тело будто свинцом налито, знобит. «Хоть бы скорее одолеть эту хворобу! - думает Рашид. - Вот поднимется солнце, потеплеет, я отогреюсь и заработаю в полную силу. Только бы хозяин до тех пор не ушел, а то так и будет думать, что работник из меня никудышный».

Но Фрол, конечно, ушел. А солнце не принесло Рашиду ни тепла, ни радости. Вскоре, не в силах больше держаться на ногах, он повалился у шалаша.

В обед вернулся Фрол.

- Ты что отлеживаться сюда пришел? - прикрикнул он, толкнув мальчишку ногой.

- Рашид заболел, - сказал Хасан.

- Заболел, говоришь! Может, думаете, здесь больница? Подошли и другие работники. Они тоже вступились за паренька.

- Нельзя ему на земле лежать, болен он, - сказал один из них.

- «Болен». Я не лекарь, и у меня здесь не больница, - махнул рукой Фрол и уехал.

- У, гад! - крикнул ему вслед работник и погрозил кулаком. К вечеру Рашид впал в забытье. Хасан сходил к Федору. Тот

приехал за ним на подводе.

- Хасан, не вези меня домой! - взмолился, придя в себя, Рашид. - Завтра я поправлюсь и буду работать...

- Не домой мы тебя везем, а к Федору, - сказал Хасан. - По будешь у них, пока станет лучше.

Рашид не слушал его и бормотал свое:

- Вот посмотришь, я выздоровею. Нельзя мне возвращаться домой без денег.

Скоро он совсем замолк. И глаз не открывал. Дышал, как конь после бегов. Наконец доехали, уложили его в постель, тепло укрыли.

- Не горюй, - утешал Федор готового расплакаться Хасана. - Это у него лихорадка. Скоро пройдет.

- Я говорила ему - не пей так много, а он не послушался, - с горечью сказала Нюрка. - Был такой потный и выпил целых две кружки колодезной воды.

- Вот оно что! - покачал головой Федор. - Плохи дела. Я-то думал, лихорадка. А ну, жена, чем ты лечишь от простуды? Надо выходить парня...

Хозяйка напоила больного чаем с малиной.

- Пусть пропотеет, может, полегчает, - сказала она и накинула на Рашида поверх одеяла овчинную шубу.

Но лучше Рашиду не стало. Утром он только на минутку открыл глаза и опять попросил:

- Не вези меня домой, Хасан.

- Не повезу, - успокоил его друг, хотя сам решил, что обязательно увезет.

- Не надо, я поправлюсь.

Больше Рашид не промолвил ни слова. Хозяйка делала все, что умела сама, что советовали соседки: поила чаем с малиной, настоем липового цвета, растирала вином. Ничего не помогало. Больной горел, как в огне, и очень тяжело дышал. К полуночи он заметался, потом вдруг с хрипом втянул в себя воздух и... затих. Затих навсегда.

Хасан заплакал. Федор совсем растерялся. А жена его обернулась в правый угол, упала на колени и быстро-быстро закрестилась.

- Прости его, господи, прости его, господи, - шептала она. Темную комнату заполнило горе. И богоматерь с младенцем на

руках, едва освещенная слабым светом свечи, печально смотрела с иконы.

Не дожидаясь рассвета, Федор стал запрягать.

- Куда ты ночью? - забеспокоилась жена.

- Надо же беднягу свезти домой.

- А если абреки нападут?

- Какие еще абреки?! - прикрикнул Федор. - Бабьи бредни все это!

- А лошадей из Терской кто угнал? Тоже, скажешь, бабьи бред ни?

- У кого угнали-то? У богачей. У таких, как я...

- На лбу у тебя не написано...

- Не каркай, как ворона! Я же покойника повезу. У абреков то же есть Бог.

Уже рассветало, когда телега, словно бы из страха нарушить покой Рашида, медленно въехала в село. Люди проходили мимо, не без любопытства разглядывая русского возницу и с удивлением видя рядом с ним Хасана. Не заговаривали, не спрашивали, откуда они едут и кто хозяин телеги. Хасан сидел с опущенной головой, не дай Бог спросят, что с Рашидом. Ни за что он не сможет произнести страшные слова, сказать, что Рашид никогда уже не встанет.

И вдруг случилось самое ужасное. То, чего Хасан боялся больше всего: навстречу им из-за угла вышел Гойберд. Увидев еще издали телегу, он прикрыл козырьком-ладошкой от солнца глаза и всмотрелся. Удивился, когда разглядел Хасана, постоял, подождал, пока подъедут, и спросил:

- Возвращаешься? А где Рашид? Хасан еще ниже опустил голову.

- Что ты молчишь? - встревожился Гойберд.

- Рашид тоже... со мной... - выдавил наконец Хасан.

- Ничего не пойму! Где же он тогда?

- Вот лежит... в телеге.

- Что? А почему он лежит? - Гойберд подошел поближе. - Рашид, что с тобой?..

Но, не успев договорить, он увидел, что лицо лежащего накрыто и оцепенел. Через минуту несчастный отец поднял край шубы и вскричал:

- О остопирулла!^*

Больше он ничего не смог произнести. Хасан не сдержался и всхлипнул. Федор стянул с головы картуз и тяжело вздохнул.

Убитый страшной картиной увиденного, Гойберд даже не спросил, как это случилось. Да и к чему спрашивать? Сына-то ведь нет!..

- Он выпил холодной воды, - говорил Хасан сквозь слезы, - целых две кружки. Больших... И заболел.

- О, байттамал! ^* - Гойберд зажал в ладонях голову, затем весь перекосился, как от резкой зубной боли, открыл глаза, и крупные мужские слезы скатились по его щекам. Он взялся рукой за край телеги и пошел рядом, разговаривая с сыном, словно с живым.

- Для того ты пошел туда? - причитал он. - Хотел порадовать меня - и вот что получилось! Знать бы, ни за что не пустил тебя! Клянусь Богом, не пустил бы, пока жив. И жизнь отдал бы, и душу, а не пустил бы!.. О Бог, почему же ты не сказал, что тебе нужна душа человека? Я бы свою тебе отдал. Зачем ты взял его душу так рано?!

Теперь уже встречные, узнав от других о горе односельчанина, подстраивались и шли за телегой.

Гойберд видел только своего Рашида. И никто из идущих сзади не решался заговорить с ним.

5

Прошло две недели со дня смерти Рашида. Хасан никак в себя не придет. Все больше сидит, повесив голову, и молчит. А в душе тревожно. Горит она у него болью за Рашида, ненавистью к жестоким людям.

Ко всем, кого он считал своими врагами, - Сааду, Ази, Соси, Товмарзе и Зарахмету, - теперь прибавился еще и Фрол. Сейчас Хасан думает о нем больше, чем о других. Ведь надо, каким зверем смотрел на больного Рашида! Эх, если бы Хасан мог отомстить всем мерзавцам, если бы у него хватило на это сил!..

Неделю назад Хасан хотел было снова пойти на Терек. Но Кайпа воспротивилась, грозилась, что руки на себя наложит, если он уйдет. Смерть Рашида вконец испугала ее.

На этот раз Хасан собирался не на уборку. Перед глазами у него стояли кони Фрола, что паслись на окраине хутора... может, тогда успокоится сердце?! Нюрка ведь уверенно обещала помочь ему увести коня. А еще... он сказал, что обязательно вернется. И знал: она ждет... Но мать ни за что не отпустит. Хасан не понимает ее и злится, что бы он ни задумал, все ей не по душе.

Кайпа знает, что сын недоволен.

- Сверкай глазами и смотри на меня волком, сколько твоей душе угодно, а на Терек все равно не пойдешь!

Хасан и правда сверкает зрачками, но молчит.

- Сиди лучше дома да занимайся хозяйством, больше толку будет. Бежишь из дому, как от божьего проклятия. А ты ведь уже взрослый... Хозяин.

- Потому и бегу, что хозяин! Что дома-то делать? Углы охранять? Заработать ведь тоже надо. А так какое хозяйство? Без лошади, без коровы...

- И дома дел много! Было бы желание ими заниматься. Вон и в пословице говорится: корова телилась без охоты, телок народился куцым. Дров в доме нет, плетень весь развалился. Но тебе до этого дела нет. А отец твой каждую минуту что-нибудь делал!

- Я могу сколько угодно дров наготовить. А как их из лесу вы везти? Давай лошадь, все и сделаю.

Кайпа усмехнулась, укоризненно закачала головой:

- Это ты у меня лошадь требуешь?

- У тебя! Не ты ли купила лошадь, которая оказалась краденой? Надо было смотреть, у кого покупаешь. А теперь ни лошади, ни денег.

- Значит, во всем виновата я? Из-за меня все беды? Хорошо же. До первого снега я куплю лошадь, если даже для этого мне придется прислуживать людям или милостыню просить.

Хусен, молча слушавший их, не выдержал:

- Нани, пусть уходит! Не держи его, мы и сами как-нибудь проживем.

- Ты-то помалкивай, щербатый, - вскочил Хасан. - Не слишком ли разболтался. «И сами проживем».

- А он пожалуй, прав, - сказала Кайпа.

- Мать и сын заодно. Я, похоже, здесь лишний! - Хасан зло глянул на них и вышел. Постоял с минуту во дворе и направился к Исмаалу.

На землю уже сошли сумерки. Исмаал только что вернулся из лесу и распрягал лошадь.

Хасан пожелал ему доброго вечера.

- Что с тобой? - спросил Исмаал, вглядываясь в лицо своего юного друга. - Ты точно с высокого стога свалился.

- Я поеду с тобой в Моздок, - не отвечая на вопрос, сказал Ха сан.

- Поздно сегодня. Задержался в лесу. Отложим до другого раза.

- Нельзя мне откладывать. Пойду тогда пешком. К утру доберусь.

- Чего тебе не терпится?

Хасан посмотрел исподлобья, словно бы и на Исмаала сердится.

- Лошадь мне нужна!.. Без нее я не вернусь.

- Без какой лошади?

- Обыкновенной. С четырьмя ногами и хвостом.

- Исмаал все еще ничего не понимал.

- А кто там ее тебе приготовил?

- Другим их приготавливают? Вот ту, например, что нам продали?

- Э, браток! У тебя, я вижу, каша какая-то в голове! - сказал Исмаал, поняв наконец, что творится с парнем. - Зайдем ка в дом, там поговорим.

Они вошли.

- Садись поближе, - поманил к себе Хасана Исмаал. - Значит, решил за воровство приняться? А я-то думал, из тебя человек вый дет. Очень это здорово получается. Ни у отца твоего, ни у деда и в мыслях такого не было.

- Ты же сам говорил: у богачей надо все отбирать! - напомнил Хасан. - А я хочу увести коня у богача Фрола, у которого мы с Рашидом работали на уборке пшеницы. Из-за него, может, и Рашид погиб.

- Все может быть. Но ты меня не так понял. Ты знаешь, чем это кончится, если поймают? Матери твоей слезы, и на все село тень ляжет.

- Меня не поймают. Дочь Федора обещала, что выведет коня далеко в степь...

- Забудь об этом, Хасан. Не хватало, чтобы еще такая мрачная тень упала на память Беки! Его сын - и вдруг вор?!

- Что же нам делать тогда? - развел руками Хасан.

И в эту минуту он показался Исмаалу таким похожим на Беки. Только тот был внешне куда спокойнее.

- Пропадем мы без лошади! - закончил Хасан.

- Потерпи. Придет и наше время.

- Надоело терпеть! Придет, придет! Когда оно придет?

- Э, Хасан! Не так все просто делается, как тебе кажется! Сот ни лет сидят цари, сменяя один другого. И не легкое это дело - скинуть их. Очертя голову не бросишься. Болшеки готовят к этому всю Россию. А она, брат, велика. В японскую войну я две не дели на поезде добирался до фронта. Тогда впервые и болшеков узнал. Они все понимают. И знают, когда что делать надо. Нам ос тается ждать и готовиться. Так они и Дауду говорят. Он частенько встречается с ними во Владикавказе...

Хасан молча слушал, не перебивал.

- Вот такие дела, парень! - Исмаал положил руку ему на плечо. - Хочешь, не хочешь, а терпеть пока надо. Сискал и соль есть - перебиться можно. А не будет сискала и соли, скажи. Если в этом доме останется мука только на одну выпечку, и ту мы поделим поровну. Ну а лошадь... Я же давно сказал: надо - спроси.

Никогда ведь не отказывал?! А воровством, брат, нам заниматься никак нельзя. У нас другие заботы! Да, чуть не забыл: знаешь, что завтра сход в селе?

- Не слыхал, - поднял голову Хасан. Лицо его было уже спокойно. - А зачем собирают?

- Узнаешь. Наверно, Захаров хочет что-то объявить. Хорошего ждать не приходится. Но и он не уедет от нас довольным. Человек десять договорились свое слово сказать. Думаю, что сельчане под держат. Будь и ты наготове.

На улице уже совсем стемнело, когда Хасан возвращался домой. Мать и Хусен еще не спали. Кайпа так и засияла, увидев старшего сына. Она уже чего только не передумала. Боялась, не ушел ли в Моздок. И потому встретила его без упреков. Сделала вид, что совсем забыла о ссоре. Не дай Бог еще надумает уйти! Характер-то вон ведь какой!

Кайпа ласково и не без гордости посмотрела на сына. Вырос. И очень.

Ну а что до Хасана, вели ему сейчас и мать - никуда бы он не пошел. Разговор с Исмаалом заставил его задуматься. К тому же и завтрашний сход занимал его.

Хасан не знает, что скажет пристав, что ответят ему люди и чем все это кончится. Мысль вдруг переносится на Саада. Ведь и он будет там! В последнее время Саад чувствует себя не так вольготно, как прежде. На улицах Сагопши появляется редко и обязательно с оружием.

Хасан раза два-три по пятницам заходил в мечеть, но Саада там не встречал. Завтра-то он наверняка почтит пристава.

Винтовки у Хасана нет, но что же делать, как быть, если встретится с ним?

Исмаал говорит - час расплаты еще не настал, Хасан и сам это понимает. Но... «Уж лучше бы этот мерзавец не пришел завтра на сход!» - думает Хасан.

6

Сельская площадь была похожа на разворошенный муравейник. Люди пришли сюда, бросив все свои дела. Одни надеялись услыхать от пристава что-нибудь доброе - это те, кто всегда ждет милостей от царя и никогда не получает их. Другим просто любопытно встретиться со знакомыми, обменяться новостями. Были здесь и те, кто знал, что от властей добра не дождешься.

Саада не было. Хасан обошел всю толпу. Для полной уверенности он даже собрался влезть на дерево, оттуда посмотреть, и вдруг кто-то потянул его за рукав.

Обернувшись, Хасан увидел перед собой улыбающегося Дауда. Без бороды, чисто выбритый и очень от этого помолодевший, он был почти неузнаваем. Неподалеку от него стояли Исмаал и Малсаг. Хасан уже открыл рот - хотел что-то сказать, но Дауд движением руки остановил его и предостерегающе повел вокруг глазами.

- Едут, едут! - послышалось со всех сторон.

Вслед за тем донесся перезвон бубенчиков. Этот звон знаком всем. В целой округе только кони пристава и были с бубенцами.

Все смолкли и посмотрели в одну сторону. Фаэтон приближался в сопровождении пяти-шести всадников.

Словно из-под земли вырос Ази. И хотя вокруг было тихо, он заорал, выказывая свое усердие:

- Тихо, люди!

Фаэтон въехал на площадь. Вооруженные всадники плотно окружили его. Пристав поднялся с места, оглядел толпу. Он кивнул, и Ази тотчас заговорил:

- Люди, пирстоп приехал, чтобы поговорить с нами.

Пристав уже не обратил внимания на то, что старшина искаженно произносил его титул, привык, видно, или рукой махнул. А ведь как злился!

Повернувшись к Ази, Захаров что-то сказал ему и стал внимательно всматриваться в народ. Ази начал переводить.

- Большинство из вас, люди, - сказал старшина, - живут честным трудом и преданы власти. Так говорит пирстоп...

В толпе зашумели.

- Хитро закручивает!

- И давно он так говорит?

- Не мешайте, пусть скажет...

Ази силился всех перекричать:

- ...Но семья не без урода, говорит пирстоп, и среди вас есть такие, говорит пирстоп...

- Ну вот, опять завел свою старую зурну! - сказал Исмаал. - С этого бы и начинал!

Ази на этот раз сдержался, не ответил. Он не успевал и пристава переводить, и народ слушать.

- Пирстоп уверен, что вы выполните его требование.

- Что же он требует? - закричали со всех концов.

- В наши села прибудет на постой военный отряд. Пирстоп говорит, всем известно гостеприимство ингушей, он...

- Это он верно говорит, гостей мы принимаем...

- Только тех, кто приходит к нам с добром...

- А такие гости нам не нужны...

- Незваный пес ушел не евши.

- Тише, тише, - поднял руку Ази. - Пирстоп не требует, что бы вы усадили их за свои столы да на почетное место...

- А что же ему от нас надо?

- Вы должны обеспечить зерном и сеном их лошадей.

- Где мы возьмем зерно? У нас дети сидят голодные! - крикнул Гойберд. Клянусь Богом, голодные.

- Не перебивайте! - взмолился какой-то старик.

- И что за народ! - добавил Шаип-мулла. - Воллахи-биллахи, с ними нельзя говорить по-хорошему.

Недалеко от Ази стояли владельцы больших отар - братья Гинардко и Инарко. С ними был и Соси. Он крикнул:

- И сена дадим, и зерна дадим!..

- Кто даст? - спросил Алайг.

- Я дам, ты дашь. И все, кто живет в этом селе! - ответил Со си. - Никто не может не подчиниться приказу властей!

- Эй, Соси, не у всех, как у тебя, сапетки полны кукурузой...

- Если бы ты не мотался по чужим краям да не крутился вокруг своей Маруси, а работал в поле, у тебя тоже сапетка не пусто вала бы.

Алайг кинулся на Соси, но люди разняли их.

- Веди себя смирно! - набросился на Алайга Ази. - Не прыгай выше своей головы.

Пристав что-то быстро заговорил. Старшина весь обратился в слух. Потом перевел:

- Пирстоп недоволен. Он говорит, где ваше гостеприимство, где ингушская сдержанность? Он пришел поговорить с вами по- хорошему, а вы?..

- Пусть хоть до судного дня не говорит с нами по-хорошему. Как-нибудь переживем! - бросил еще не остывший Алайг.

- Переживете? Не очень ли много ты на себя берешь? - оскалился Ази. - Не отдадите по-хорошему, силой возьмут у вас то, что надо. Вам же будет хуже. Толпа опять зашумела.

- Это мы еще посмотрим!..

- Как бы кое-кому не пришлось распрощаться с белым светом!

- Пусть приходит в мой двор тот, кому жизнь надоела. Ази вышел из себя и заорал:

- Угрожаете? Псу под хвост ваши угрозы. Двое-трое не дадут сена, от этого их лошади не подохнут. Пирстоп верит, что большинство из вас - люди честные и преданные. Они и отряд примут, и сделают все как надо. Вот такие, как ты, - ткнул он пальцем в Исмаала, - дождетесь. Я не сын своего отца, если говорю неправду!

- Не кричи так сильно, Ази, - ухмыльнулся Исмаал, - а то еще случится с тобой такое, как в присказке об утке, что задумала гоготать гусыней, да и лопнула.

В толпе засмеялись. Ази смешался. Посмотрел на пристава. Тот снова заговорил.

- Ах, как плохо ведут себя люди, - пожаловался Шаип-мулла, подобравшись поближе к Торко-Хаджи. - Хаджи, ты бы сказал им, пусть перестанут! Это же позор. Не дают старшине говорить.

Но тот одобрительно смотрел на Исмаала.

- А чего им молчать? - сказал он. - Люди затем и собрались, чтобы поговорить, высказать все, что у них на душе.

Дауд незаметно кивнул Малсагу, и тот направился в сторону Ази - там было возвышение, лучше видно говорящего.

- Я хочу спросить, - сказал Малсаг. - Зачем идет к нам этот военный отряд?

- Караулить могилу моего отца! - заорал старшина.

- Ну тогда дай им сена и зерна. У нас нечего караулить.

- Вас самих надо караулить!

- Слышите, люди, - Малсаг повернулся к толпе, - что он говорит? Мы что, скот или звери, чтобы нас охранять? В нашем селе и раньше стояли на постое. Помните, военные стояли? Чуть не каждого второго обвиняли, называли абреком. А сколько семей оставили голодными - забрали для коней последнее зерно. И вот теперь нам навязывают новых мучителей.

- Не соглашайтесь! - крикнул кто-то из толпы. - А то получится, как в пословице: «Курица сама нашла себе нож».

Ази с трудом успевал слушать Малсага и переводить его слова приставу.

- Арестовать его! - зарычал вдруг Захаров.

- Вот ты и нашел себе нож! - ехидно кивнул Ази.

Двое конных казаков стали пробиваться сквозь толпу к Малсагу.

- Беги! Не поддавайся им! - кричали из толпы.

Но Малсаг не тронулся с места. Люди вокруг расступились, и, когда к нему подъехали стражники, он стоял, готовый на все.

- А ну, иди вперед! - крикнул один из всадников. Малсаг не двинулся с места.

- Кому говорят, иди! - казак направил коня прямо на Малсага. Тот схватил его за уздцы и остановил.

Народ заволновался. Одни кричали, что Малсаг сам виноват - не нужно было дразнить пристава, другие говорили, что это насилие - он и сказать-то, мол, ничего не успел. Казалось, подпали спичкой - и площадь вспыхнет. Были в толпе такие, кто готов костьми лечь, а не дать приставу сделать свое черное дело.

Толпа на площади сейчас очень напоминала отару овец, напуганную волками и прижавшуюся к обрыву. Сквозь эту беспорядочную массу к Малсагу пробивались Исмаал, Дауд, Алайг, а с ними его родственники. Не отставал от других и Хасан.

- Выполняй приказ! - скомандовал Ази. - Сопротивление может стоить тебе жизни.

В ответ на его окрик Малсаг только ухмыльнулся.

- Отпусти коня! - взревел стражник и, склонившись, плетью наотмашь ударил Малсага.

Замахнулся еще. Малсаг закрылся от удара руками. Но в этот миг другой казак огрел его сзади. Малсаг вырвал из-под черкески кинжал.

- Сабли наголо! - приказал пристав, увидевший блеснувшее на солнце лезвие.

Стражник не ждал в изготовке, как Малсаг, а тотчас же рубанул шашкой, и только подоспевший Алайг спас Малсага: он схватил казака за ногу и рванул с коня. Шашка скользнула, слегка оцарапав лицо. Но именно это оказалось той спичкой, от которой вспыхнула площадь.

Увидев кровь на щеке у Малсага, в толпе закричали:

- Шашками бьются, изверги!

- Его ранили!

- Бей гяуров!

- Назад, вы все село погубите! - кричал перепуганный на смерть Ази.

Белый от страха Шаип-мулла канючил перед лицом Торко-Хаджи:

- Видишь, Хаджи, как все обернулось? А если бы ты призвал их к спокойствию, может, все и обошлось бы. Тебя бы они послушались.

- Ничего, - отвечал Торко-Хаджи, - рано или поздно это должно было случиться. Народ озлоблен насилием.

Сразу после удара Малсаг кинулся на всадника, которого стянул с коня Алайг.

- Не надо! - схватившись за живот, застонал тот.

Исмаал и Дауд бросились к другому казаку. Исмаал стащил его с лошади и схватил за горло, а Дауд снял оружие. Подоспел и Хасан. В руках у него был кинжал. Он огляделся. С кем расправиться? Один уже держится за живот - ранен, с другим справятся Исмаал и Дауд. И вдруг совсем близко он увидел конного стражника в окружении толпы. Хасан поспешил туда. Но прежде чем он пробился, того уже свалили с коня.

- Пирстоп! Пирстоп сбежал! - закричали в толпе.

- Не дайте ему уйти!

Лавина подалась вперед. Хасан вложил кинжал в ножны и ринулся к фаэтону.

Фаэтон поехал не по центру села, как въезжал, а свернул в боковую улочку. Два уцелевших казака из охраны поскакали за приставом. Хасан бежал за ними.

Наперерез фаэтону выскочил с колом в руке Гойберд, видать, откуда-то из плетня выхватил. Он одним ударом свалил всадника. Другой ускакал.

Когда Хасан подлетел, Гойберд уже снимал оружие с поверженного казака. Тот не двигался. Похоже, потерял сознание.

- Хороша винтовка! - сказал Гойберд и цокнул языком. - Клянусь Богом, хороша! Эх, Рашид... - Он глубоко вздохнул. - Возьми, Хасан, шашку. Пригодится тебе.

Хасан перекосился от досады. «Шашку». Ему бы винтовку. Зачем она Гойберду? У него же нет кровника! Но о том, чтобы попросить, и думать нечего. Не отдаст. Хасан склонился над стражником и вдруг услыхал:

- Не убивай меня, дома дети...

Хасан молча отошел от раненого стражника.

Площадь быстро опустела. Боясь, как бы не прискакали на расправу новые казаки, люди спешили убраться восвояси.

Хасан поискал глазами, но никого из своих не увидел.

Держась поближе к плетням, плотно прижимая при этом винтовку, торопился домой и Гойберд.

Убитых не было. Раненых - пятеро. Удравший в начале заварухи Ази теперь вернулся и подбирал раненых стражников.

- Вы, может, думаете, власти простят вам? - ворчал он. - Ни за что! А кое-кто даже очень дорого поплатится! Я не сын своего отца, если не поплатится!

Один из раненых стражников, когда его поднимали на арбу, вдруг проговорил на чистом ингушском языке:

- Воды дайте!

- Ты ингуш? - удивились те, кто держал его. - А как же ты с ними, с гяурами, оказался?

- Так и оказался. Чтобы дети не умерли с голоду! Нет у меня ни клочка земли...

7

Две недели Хасан не ночует дома. И Кайпа, которая раньше делала все возможное, чтобы дети постоянно были у нее на глазах, сейчас вся замирала от страха, едва завидев Хасана. А приходил он разок-другой, и то только ночью.

Власти охотятся за теми, кого считают зачинщиками и активными участниками беспорядка во время схода. В их числе и Хасан. Арестован пока только Малсаг. Его схватили по пути во Владикавказ.

О Хасане властям известно все, что он делал на сходе: как носился с кинжалом, как снял шашку с раненого. Гойберда, который ударом кола свалил казака и забрал себе винтовку, будто бы забыли. Видать, в общей свалке не заметили. А на Хасана кто-то донес, будь он проклят. Трижды приходили с обыском. Потому Кайпа и боится. Стоит сыну войти - ей уже мерещится: стражники окружают дом и вот-вот схватят Хасана. И теперь она умоляет его не приходить домой. А Хасан, пожалуй, даже и рад этому. По молодости лет он еще не тяготится своим скитальчеством. Плохо ли: бывает, где хочет! Даже коня у Фрола угнал!..

...Нюрка вывела лошадь далеко в степь и отдала ее давно уже ожидавшему Хасану. Он поблагодарил и вскочил на коня. Девчонка поначалу, как всегда, улыбалась ему, но, когда он тронул коня, погрустнела, пошла с ним рядом и вдруг сказала:

- Приезжай еще!

Хасан молчал. Тогда она прошептала:

- Я тебе еще одного уведу!..

- Не надо! - покачал головой Хасан.

Ему и правда не нужно было. Он же не конокрад. Хватит одного. Конь отличный, продаст, купит пятизарядную винтовку. А остальные деньги принесет матери. Она подкопит к ним - и будет в хозяйстве лошадь... Да и Нюрку жаль, как бы в беду не попала.

Так думал Хасан. А Нюрка? О чем она думала? Почему вдруг стала грустной? Сердцем Хасан еще не угадывает причины ее печали. У него пока все преломляется иначе, по-детски. «Я вернусь, - сказал он себе, глядя на босоногую девчонку, - обязательно вернусь. Не за лошадью, а с деньгами для Нюрки. Все, что останется после винтовки, отдам ей. Пусть купит себе ботинки и платье. Красивое платье! Это нечестно. Получить от нее такого коня и не поделиться деньгами!»

Перевалив через хребет, Хасан поехал не в Сагопши, а к Ачалукам. Он решил оставить лошадь двоюродному брату Кериму. Пусть тот и продаст ее.

Керим оказался дома. Договорились, что он отведет лошадь в Назрань и там сбудет ее. Поможет и винтовку купить. Держись тогда Саад!

Прошла неделя. Дважды заезжал Хасан в Ачалуки. А денег все нет. Кериму в один день не удалось продать коня и пришлось оставить его у зятя. Тот обещал тотчас по продаже привезти выручку. Но, видать, не так все просто.

- Черт бы побрал! - сердился Хасан. - Выходит, легче было увести с Терека, чем сбыть с рук?!

Очень ему обидно, что не сбываются радужные надежды. И нет тебе ни винтовки, ни ботинок и красивого платья у Нюрки...

Вчера ночью Хасан заезжал домой. Мать заметила, что сын как-то особенно грустен. Она не угадала, что именно гнетет его. Ей подумалось другое.

- Все не слушал меня, поступал по-своему. Видишь теперь, как это тяжело, - скитаться по чужим домам да по лесным чащобам. Жизнь Дауда тебя ничему не научила. А я ведь говорила об этом.

Хасан сидел и молчал. Только иногда исподлобья взглядывал на мать.

- Скоро осень, а там и зима, - продолжала Кайпа. - Неужто так и будешь мыкаться. Я с ума сойду.

- Ну и пусть осень. В школах я не учусь. Терять мне особенно нечего.

- Ты никак попрекаешь меня, что не учу вас?

- Да что ты, нани? Никто тебя не попрекает. Ты же сама говоришь, что я взрослый! Оно так и есть, а потому давно все пони маю. Как ты можешь учить нас? В ингушских селах школ нет. А чтобы отправить в город или в казачью станицу, в ихнюю школу, нужны деньги.

Мать тяжело вздохнула и сказала:

- Ты и правда уже взрослый... И умный... Только зря ввязываешься в эту заваруху. Видишь теперь, что ничего вы не поделаете с властями. Ни Дауд, ни Малсаг и уж конечно не ты.

- Не говори так, нани! Прошу тебя. Иначе я больше не буду приходить.

Кайпа замолчала. Но ненадолго. И скоро завела вроде бы про себя все о том же:

- С властью не сладить! За падишахом большая сила. Говорят, их род триста лет царствует. Завтра в Пседахе народ собирают. Слыхала я, что будет большой праздник. Триста лет сидят. Это, сынок, что-нибудь да значит.

- А раньше разве не было падишахов? Триста лет назад? - спросил Хусен.

- Не знаю, возможно, и не было, - пожала плечами Кайпа. Все замолчали. Каждый думал о своем. Хусен о том, был ли

раньше царь, а если нет, то как тогда люди жили без царя? А у Хасана невольно екнуло сердце. На праздник, наверно, и Саад явится. Ему же, Хасану, туда и носу нельзя показать. Да хоть бы и можно, какой толк? Винтовки-то ведь все равно нет. Кайпа будто разгадала мысли старшего сына.

- Ради бога, Хасан, - взмолилась она, - только не вздумай пойти в Пседах! Тебя могут арестовать. Доносчиков везде хватает!

- Не волнуйся, нани, не пойду я туда. Подожду, когда будет праздник по случаю свержения падишаха. На него-то я схожу!

- Хорошо, хорошо, - обрадовалась Кайпа тому, что хоть на этот раз сын ей не перечит. - Хусен сходит, потом нам расскажет, что там было. Может, падишах хоть в такой день что-нибудь хорошее сделает народу.

- Эх, нани, - улыбнулся Хасан, - и ты ждешь от него добра? Ну что ж, снимай платок и получше слушай, чтобы не пропустить мимо ушей хорошие новости!..

- Все люди ждут, говорят, выйдет помилование осужденным. Может, и тебе после этого простят, будешь опять как человек дома жить. Вся душа у меня изболелась.

Хасан промолчал.

- А еще, слыхала я, земли дадут.

- Нани, ну что ты говоришь! - обозлился Хасан. - Кто даст тебе земли? Угром или Мазай?

- Падишах даст. У них лишнее отберет и даст!

- Не дождешься ты этого. Болшеки знаешь что говорят? Оружием можно забрать у них землю! И только!

- А, это разговоры Дауда!

- Он не из своей головы выдумал. У него и в Грозном и во Владикавказе есть знакомые болшеки. Они все знают!

Кайпа приблизилась к сыну, положила ему на голову свою худую руку. И ласково, как в детстве, стала гладить.

- Будь осторожным, сынок. Не дай бог с тобой что-нибудь случится. Этого я уже не перенесу. Сколько выстрадала, чтобы вырастить вас. И вдруг теперь, когда мне уже казалось, что самое трудное позади...

Комок подкатился к горлу, и Кайпа не могла больше ни слова сказать.

И Хасан растрогался.

- Да что ты, нани, - обнял он ее, - ничего со мной не случится!

Кайпа еще долго утирала глаза краем платка, потом, немного успокоившись, сказала:

- Ложись, Хасан, поспи немного. Отдохни. Сегодня гяуры не придут. Не до того им перед завтрашним днем. Все, наверно, сидят в Пседахе.

- Пожалуй, и верно, - согласился Хасан. - Уйду с рассветом. Всю эту ночь Кайпа глаз не сомкнула. Перештопала одежду Ха-

сана и все думала, думала...

Перед рассветом Кайпа с трудом добудилась его.

- Вставай, Хасан, - шептала она, - пора уже.

Мать проводила сына все с теми же напутствиями об осторожности. И осталась посидеть у порога. Еще не совсем рассвело, когда вдруг явился Мажи.

- Вададай! Ты что в такую рань? Не случилось ли чего?

- Мы же идем в Пседах! - удивленно посмотрел на нее парнишка.

Без Мажи не обходится ни одно событие: ни похороны, ни свадьба. А в день байрама, едва мулла прокричит с минарета, он уже успевает обежать все дворы, в иные и по два раза заглянет в надежде, что в темноте, да среди других ребятишек его не разглядели и не запомнили.

- А Хусен разве не встал? - спросил Мажи.

- Да еще ведь и не рассвело!

- Мы вчера с ним договорились, что пойдем пораньше. Когда все закончится, там делать нечего.

Пока собрался Хусен, и солнце взошло. Мажи не дал ему позавтракать.

- Там поедим. Говорят, столько скота зарезали, всех накормят, идем только быстрее.

За воротами ребята увидели людей, идущих в Пседах. Мимо пронеслась тачанка с девушками. Одна из них играла на гармошке.

- Они тоже туда? -спросил Хусен.

- Ну конечно. В такой праздник там, наверно, и танцы будут. Самого Мажи занимали, разумеется, не танцы. Ему бы только

наесться до отвала.

У своих ворот стояла Эсет.

- А ты что здесь, Эсет? - спросил Хусен. - Видишь, все идут в Пседах! Пошли с нами?

- Нани не пускает меня. - Эсет захлопала метелками-ресницами - того и гляди, расплачется.

- Зачем же они тогда гармошку тебе купили? Эсет пожала плечами.

- Там, говорят, не хватает девушек с гармошками, - пошутил Хусен. - Может, пирстоп пришлет за тобой фаэтон? Уж тогда-то, я думаю, мать отпустит тебя.

Эсет опять смолчала. Но по лицу было видно, что она уже сердится. А тут еще Мажи подлил масла в огонь:

- А может, за тобой и приедут. Кто еще, кроме тебя, сыграет «хаэца-обилла» ^*?

Вся обида девочки обрушилась на Мажи.

- Уж ты бы помолчал, плешивая голова! Тоже умник нашелся!

- Гусиные глаза! - огрызнулся Мажи, пониже натягивая свою старенькую шапчонку.

- Не старайся, не тяни шапку. Плешь твоя все равно видна. Мажи покосился глазом, не находя, что ей ответить. Выручил

Хусен. Он потянул за собой приятеля, напомнил, что надо торопиться.

- Спеши, тебя там заждались, - крикнула вслед Эсет, - хотят посадить тамадой! Но едва ли тебе удастся набить свой живот.

Мажи весь перекосился, обернулся назад, и неизвестно, что бы он сделал, если бы не Хусен.

- Ну что ты Мажи, - сказал он, - будешь с девчонкой связываться? И вообще, зачем надо было про «хаэца-обилла» говорить? Ей же совсем недавно купили гармошку. За такой срок не научишься играть.

А в душе Хусен ругал себя. Это он все начал своими глупыми шутками.

8

В центре Пседаха собралось очень много народу, точно в базарный день. По обе стороны установленных вдоль площади столов сидели люди. На почетном месте восседали пристав, старшины, и самые зажиточные люди из окрестных сел. Хусен рассмотрел среди них Саада и Соси.

Дальше устроились все остальные.

Поближе к именитым гостям и к тамаде ставили фаянсовые и фарфоровые тарелки, а дальше пошли глиняные чашки и даже деревянные, в которых замешивают тесто. Но какое имеет значение, в чем подадут, важно получить угощение.

У Мажи слюнки потекли, когда он увидел мясо.

В стороне сгрудились девушки. Нарядные, все в шелковых платьях и в шелковых же платках. Многие с гармошками. Звучит музыка. Тут же, как пчелы вокруг цветов, вьются молодые люди. Этим не до яств - им бы потанцевать, перекинуться взглядами, перемолвиться словом.

Но Хусену это ни к чему. Не думает он о еде, хотя голоден. Глаза его прикованы к Сааду. Сообщить бы Хасану, что он здесь. Но как?..

На столы ставят кувшины, большие и маленькие бутылки с красным вином и так много стаканов, что кажется, будто их собрали со всего света.

Наконец поднялся пристав - хозяин пиршества. Хусен с удивлением посмотрел на его живот. Похоже, Захаров уже выпил целую бочку - такое у него брюхо.

Пристав поднял руку. Все вокруг стихли.

- Налейте стаканы! - распорядился он.

Приказ выполнили не все. Старики не притронулись к вину. Пристав зло обвел их взглядом.

- Горцы!.. - крикнул он. - Граждане великой и могучей России! На этот раз переводил какой-то молодой офицер-ингуш. Он

это делал куда расторопней, чем Ази.

- Славному царствованию дома Романовых исполнилось три ста лет!.. - продолжал пристав.

- Это он о ком же? - спросил соседа какой-то старик.

- А я откуда знаю! - услышал он в ответ.

- Это фамилия царей! Царь Николай тоже Романов, - пояснил человек, сидящий напротив.

Хусен старался не пропустить ни слова. Его ведь будут обо всем расспрашивать. К тому же он и слыхал, что в этот день должно быть от царя народу что-то хорошее. Но пока пристав все только славил дом Романовых.

- Вот уже триста лет, - выкрикивал он, - российское государство стоит как кремневый утес, побеждая всех своих врагов. И сто ять будет вечно! Потому что правят им цари дома Романовых!.. Я поднимаю этот бокал, - наконец завершил пристав, - за императора-самодержца российского, короля польского, князя финляндского, за его величество государя императора Николая! Да здравствует Российская империя! Да здравствует государь!

- Да здравствует Николай-падишах! Да будет жить! - вторили приставу некоторые, а иные, как после молитвы, сказали «аминь».

Тосты следовали один за другим. И все славили царя и его дом, словно соревновались, кто лучше похвалит. Но люди ждали царских милостей, о которых, как они думали, должен объявить Захаров. И потому жадно ловили лишь его речи. Едва он поднимался, все взгляды устремлялись на него. Хусен тоже ждал, и он с надеждой смотрел на пристава.

Мажи был занят своей заботой. Он добыл себе кусок мяса. Хусен не представляет, как это ему удалось. Наверно, уж очень он этого хотел.

Но... Внимание! Пригладив усы, снова поднялся пристав, и Хусен забыл о Мажи.

На этот раз было наконец объявлено, что царь издал манифест об амнистии: освободят заключенных, прекратятся гонения на тех, кто вынужден скрываться.

- Да продлятся годы его! - удовлетворенно сказал какой-то старец.

Двое-трое других воздели руки в молитве.

Но это не все! Люди мечтали: может, земли дадут.

Пристав больше ни о чем не говорил.

- Неужели в такой день царь больше ничего не сделает для на рода?! - удивлялись некоторые.

- Заключенных он освобождает, а нас от наших тягот освободить не собирается?

- Неблагодарные вы люди! - сказал один из тех, что сидел по ближе к приставу.

Он был одет в новенькую, с иголочки черкеску коричневого сукна. Специально к этому дню небось шил. Золотая цепочка от часов, зацепившись за серебряный газырь, сверкала чуть ли не на всю площадь.

- Клянусь Богом, вам ничем не угодишь. Посмотрите, какой для нас накрыли стол! А вы ведете такие разговоры? Стыдно!

- Выходит, мы стадо! Попасли нас за столами, и все? - крикнул чеченец из Пседаха. - У нас дома голодные семьи. Их надо кормить. И каждый день, а не один раз.

- Не царю же кормить ваши семьи.

- Кормить не нужно! Пусть даст земли, мы и сами прокормим.

- Пусть налоги убавят, задушили нас совсем.

- Дайте нам такую же волю и благо, что и казакам. Мы не хуже их.

Вскочил взбешенный Ази. Замахал руками возле своих ушей, будто отталкивая от себя все эти разговоры.

- Люди, поимейте совесть, хоть сегодня не говорите о земле и о налогах! - крикнул он и, высунув кончик языка, показал на не го пальцем. - Больно они у вас острые. Смотрите, все дело испортите...

Пристав повернулся к офицеру-ингушу. Тот объяснил ему, о чем речь. На миг Захаров помрачнел, веки его тяжело опустились, а усы словно распушились. Но тут он вдруг улыбнулся и поднялся с места.

Шум прекратился. Люди встали. Одни - из уважения к облеченному властью, другие - потому что все встают. А пристав уже шел вдоль столов, чокался чуть ли не с каждым, с иным перекидывался словом, особенно подчеркнуто был вежлив с теми, кто выразил неудовольствие.

- Значит, царский манифест не обрадовал вас? Я думал, вы будете благодарны, - говорил он.

Офицер ингуш шел за ним и все переводил.

- А вам разве мало, что царь простил преступников? Да может ли быть большей доброты? Жаль, я надеялся, что ингуши от всего сердца выскажут государю благодарность и свою безграничную преданность. А вы выражаете только недовольство. Благодарите Бога, что сегодня такой день! Не то многие из вас угодили бы за свои речи в Сибирь. Я не забыл, как месяц назад в Сагопши пере били моих стражников. Но царь прощает преступников, и я как его верноподданный подчиняюсь высочайшему указу и прекращаю преследование всех виновных.

Пристав щелкнул каблуками и кивнул офицеру-ингушу: переводи. При этом вид у пристава был такой, будто он сам считает себя сильнее и добрее государя императора.

- Мы благодарны! Не мало царь для нас сделал. Не может же он создать нам здесь земной рай?.. - раздались отдельные голоса.

Офицер перевел. Пристав поднял стакан, осушил его до дна и, медленно повернувшись, пошел к своему месту.

Хусену больше нечего было делать на площади. Он услыхал главное: теперь Хасан может все ночи спокойно спать дома.

Хусен поспешил в условленное место, где его ждал брат.

- Что ты так долго? - с упреком спросил Хасан.

- Я принес тебе радостную весть! - не отвечая на вопрос вы крикнул Хусен. - Ты свободен!

Но Хасана, как ни странно, это известие оставило равнодушным.

- Свободен! Что меня, связывали? Ты лучше скажи, он там был? Да упокоится его отец со свиньей!

- Саад? Там, сидит почти рядом с пристопом.

- Сидит, говоришь. - Хасан вылез из оврага и пошел по направлению к Пседаху.

Хусен поспешил за ним и без умолку рассказывал обо всем, что видел на пиршестве. Но брат будто и не слушал его. Шел и лихорадочно прижимал к ноге старый отцовский кинжал, который был так велик, что никак не удавалось целиком упрятать его под черкеску.

Чем ближе они подходили к селу, тем отчетливее слышались звуки гармошки и хлопанье ладош. Скоро братья стояли на площади. Все здесь напоминало поле боя. Опустевшие столы, беспорядочно стоявшие стулья, доски, ящики... Люди растаскивали все по домам. Каждый свое.

- Ну, где же он? - сердито спросил Хасан. - Говорил ведь, что бы сразу бежал ко мне, как только его увидишь!

Хусен виновато смотрел на брата и молчал.

- Вздуть бы тебя следовало хорошенько! - зло бросил Хасан. - Торчал здесь, пока все не разошлись, пузо набивал.

Хусен сжал зубы до скрежета, но смолчал и на этот раз, хотя с некоторых пор ему нестерпимо трудно переносить несправедливые упреки брата, который так злоупотребляет своим правом старшинства. Он забывает, что и Хусен теперь уже не маленький.

На беду, появился Мажи и тоже покосился на Хусена.

- Где ты пропадал? - закричал он. - Нам дали целое ведро мя са и много хлеба белого. А потом, когда пирстоп и те, кто сидел рядом с ним, ушли, нам отдали то, что осталось у них на тарелках. Я во как наелся! - он провел рукой по шее. - И еще домой при хватил...

Хасан презрительно покосился на Мажи. Рядом он вдруг услышал разговор двух сельчан.

- Чего же они ушли от народа? - спросил один у другого.

- А ты думал пирстоп будет любоваться твоими лохмотьями? Он повел близких людей в свой дом...

- А где дом пирстопа? - спросил Хасан.

Мажи поднял руку, хотел показать, да у него вдруг рубашонка вылезла из-за бечевки, заменяющей ремень, и прямо в пыль плюхнулись спрятанные за пазуху куски мяса и хлеба. Мажи бросился подбирать их, снова посовал все за рубашонку и заспешил домой.

- Иди и ты с ним! - сказал Хасан брату. - Сделал свое дело - и ладно.

- Может, и ты пойдешь с нами? - спросил Хусен. - Тебе ведь теперь не надо скрываться.

- Нет, идите. У меня есть дело.

Хусен ушел. Но недалеко. Скоро вернулся назад, притаился поблизости и стал следить за братом. Он был уверен, что Хасан будет ждать Саада.

В ворота пристава входили и выходили разные люди, но Саада все не было.

Скоро на площади почти никого не осталось. Все труднее было прятаться. И Хасан наконец заметил брата.

- Ты почему здесь? - удивился он. -Так!

- Я же велел тебе идти домой?..

Они не успели больше и слова вымолвить, откуда ни возьмись появилась Кайпа. Она бросилась обнимать Хасана и заплакала:

- Мальчик мой, родной! Это правда, что я узнала?!

- Правда, нани, правда. Я своими ушами все слыхал! - вырвалось у Хусена.

- А чего же ты не прибежал обрадовать меня? Я стояла у ворот и выспрашивала подробности у всех прохожих. Султана ведь не бросишь. Спасибо, Эсет пришла, согласилась посидеть с ним. Я сразу побежала сюда.

- Я давно уже сказал ему, чтобы домой шел, а он все никак, - покосился Хасан на брата.

- Ну, пошли! - Кайпа обняла обоих сыновей и потянула вперед. Лицо ее сияло радостью.

- Нани, я приду позже, у меня здесь дело, - стал упираться Ха сан.

- Потом будешь заниматься делами. А сейчас идемте. Наконец, все вместе спокойно посидим в своем доме.

- Я только на часок задержусь. Ладно, нани? - ласково упрашивал Хасан. - Потом будет поздно.

- Нет, не задержишься! - решительно сказала Кайпа. - Я за резала двух куриц и уже сварила их. Осталось только галушки сделать. Эсет принесла чеснок.

У бедного Хусена слюнки потекли от этих слов. Шутка ли, с самого вечера и маковой росинки не держал во рту!

9

Говорят, беда не приходит одна. Но и радость, наверно, тоже. Ночью приехал двоюродный брат из Ачалуков и наконец-то привез деньги за коня. Целых сорок рублей! Хасан был счастлив.

- Ничего. Нам хватит. Керим добавил еще пятерку.

- Это от меня! В честь того, что ты избавился от преследований, - шепнул он.

Хасан прикинул, что можно и винтовку купить и лошадь. С полгода назад он не размышлял бы и, конечно, отдал бы предпочтение винтовке, но с тех пор много воды утекло.

Сегодня, когда мать увела его из Пседаха, он дорогой все думал: «Саад никуда не уйдет. Рано или поздно я с ним обязательно разделаюсь. А теперь, может, и не время! - Он посмотрел на мать. - До чего же она похудела и постарела. Пора наконец освободить ее хотя бы от некоторых забот по хозяйству».

И вот когда перед ним лежат деньги, он словно впервые увидел все их нужды. До винтовки ли сейчас! Скоро зима, а у них плетень, того и гляди, завалится, не заготовлены дрова, и весной во что бы ни стало надо вспахать хоть клочок земли - нельзя больше жить в голоде. Для всего этого нужна лошадь, и только лошадь! Будет лошадь - будет и винтовка.

В ближайший базарный день Хасан купил в Пседахе лошадь - ровно за сорок рублей. Кайпа от радости чуть не плакала и все благословляла Керима. Она-то считала, что это он дал им все сорок пять рублей. Так и Хасан ей сказал. Не будет же он хвастаться!

Хусен теперь не знал ни минуты покоя. Чуть свет поднимался и вел коня на водопой, потом чистил его кукурузными листьями.

Прошло недели две. Вдоль двора протянулся обновленный плетень.

- Сыновья Беки молодцы, - говорили люди, проходя мимо их двора. - Умеют жить.

Кайпа тоже очень гордилась своими мальчиками. Но теперь она думала о том, как бы им корову купить. Вот тогда бы уж все хорошо!..

А Хасан между тем не забывал своих прежних намерений. И оставшуюся пятерку припрятал, надеясь рано или поздно скопить деньги на винтовку. Решил для начала свезти на продажу в Моздок арбу дров. Так и сделал.

На обратном пути Хасан заехал к Федору. Дома была только Нюрка. Она выбежала ему навстречу, веселая, сияющая, но, узнав его, поджала губы и с деланной обидой спросила:

- А чего ты так долго не приезжал?

Хасан виновато посмотрел на нее. Он хотел сказать, что совсем недавно продал ту лошадь, что собирался отдать ей долю денег, но... вот лошадь купил. И теперь еще винтовка ему нужна. Только как все это объяснишь? На каком языке? Он ведь знает так мало русских слов, а она ингушских и вовсе ни одного не знает...

- Приехал, так заходи в дом! - пригласила Нюрка.

Хасан вошел. И рука его сама по себе потянулась к карману. Он достал все, какие были у него, деньги: и пятерку Керима и выручку за дрова - и протянул их Нюрке.

- Зачем? - удивилась девочка.

- Ты мой дал лошадь! -сказал Хасан. - А мой дал тебе деньги. Нюрка отрицательно замотала головой.

Хасан показал на ее стоптанные чувяки и сказал:

- Купи ботинки.

Нюрка и с этим не согласилась. Тогда он схватил ее за руку и попытался насильно вложить ей деньги в ладошку.

- Отпусти! - закричала Нюрка.

Вырываясь, она нагнулась, и в эту минуту Хасан сунул деньги Нюрке за пазуху. Он видел, как казачки на базаре прятали выручку на груди. И без того большие глаза ее дико расширились. Хасан стоял растерянный и не меньше Нюрки испуганный, когда вдруг увидел из-за оттянутого платья белую нежную Нюркину грудь. И тут почему-то смутился и растерялся, словно подглядел что-то недозволенное.

- Не глазей! - крикнула Нюрка, заливаясь краской. Отвернулась и через минуту кинула ему деньги. - На, возьми их и больше не показывай! Слышишь?

Деньги пришлось взять.

Хасан все еще не мог прийти в себя. А с Нюрки уже спал испуг, она, снова посмеиваясь, спросила:

- Так почему же ты так долго не приезжал! Я ждала тебя. Хасан пожал плечами.

- А лошадей у Фрола украли! - сказала Нюрка. - Всех до од ной..

- Кто? - удивился Хасан.

- Не знаю. Наверно, абреки. Уж лучше бы ты еще одну увел. Говорила ведь.

Но Хасан не жалел об этом.

Уже вечерело. Он собрался домой.

- Успеешь, - отговаривала Нюрка. - Посиди. Я сейчас. При несу вина из погреба. Будешь пить?

Хасан отрицательно покачал головой и пошел к двери.

- Приезжай еще. Да поскорее. Ладно?

- Пириедит, - кивнул Хасан и для убедительности добавил: - Ей-бох!

Хасан еще дважды ездил в Моздок с дровами и оба раза заезжал к Федору, точнее - к Нюрке. Собирался еще, но не удалось. Пристав распорядился перекрыть дорогу на Моздок и всех, кто едет туда с дровами, отправлять в участок. Все из-за того, что не исполнили его приказ и не завезли дрова в полицейский участок и во все сельские правления.

Дрова у людей забирали, но лошадь и арбу, слава богу, оставляли хозяину. Это, надо понимать, тоже было одной из «свобод», дарованных в день трехсотлетия дома Романовых.

Пристав снова был жестоким и нетерпимым, совсем не таким, как месяц назад на площади в Пседахе, когда он, гордый своими «подвигами», позволил себе на часок обернуться ласковым и добреньким.

Часто какому-нибудь рьяному рассказчику дивных снов остряк-слушатель кинет: «А когда проснулся, не было ли у тебя в руках собачьего хвоста?» Хасану сейчас, как в той присказке, казалось, что в руках у него остался только собачий хвост. Перекрытие моздокской дороги развеяло его мечты, как сон. Винтовки опять не видать. Он ходил сам не свой. И не сдержался, разговорился как-то с Исмаалом, рассказал о том, что терзает его с самого дня гибели отца.

- Я понимаю тебя, Хасан! Давно догадываюсь, для чего ты все о винтовке хлопочешь. И свою бы тебе дал, даже если бы мне грозило совсем ее потерять. Вот столечко не пожалел-бы, - Исмаал показал кончик ногтя, - но послушай меня. Ты уже пять-шесть лет ждешь. Потерпи еще немного.

- Ты сам говоришь - пять-шесть лет жду. Разве этого мало?

- Не торопись, не такое это дело, чтобы спешить. В народе говорится: быстрая вода до моря не дошла. Сделаешь сейчас что-нибудь с Саадом, тебе несдобровать.

- Сколько же мне еще ждать? Пока власть сменится, да? Не верю я в это больше! Видал, как царя славили? Еще на триста лет утвердили. Вон и Дауд совсем не показывается. Тоже, наверно, понял, что ничего не выйдет.

- Напрасно горячишься. Ты не прав. А Дауд давно не приходит, потому что дел у него много. Не только в Сагопши, во всей Ингушетии, в Осетии и Кабарде - везде готовятся перемены. Дауд сей час во Владикавказе. Болшеки его позвали. Ты видал когда-нибудь, как зимой буря начинается? Перед бурей всегда бывает тихо, тепло! Не всякий догадается, что, того и гляди, круговерть поднимется. Вот и у нас сейчас такое затишье, - перешел на шепот Исмаал, - перед большими событиями. Так говорил Дауд. Он знает.

Они проговорили до сумерек, пока не вернулась Миновси. Она водила заболевшую девочку к старой Шаши.

Посидели еще и после ужина.

В эту ночь Хасан не сомкнул глаз. Мысли его как бы раздвоились на равные части, и какое принять решение, он не знал.

С некоторых пор не ведал покоя и Саад, а последнее время ему не раз доводилось слышать то от одного, то от другого, что старший сын Беки уже почти взрослый. И вырос он горячим и решительным. Бросалось в глаза, что Саад избегает людных сборищ и вообще почти нигде не бывает, если не считать пседахского пиршества, где он был в надежном окружении пристава и стражников.

В одну из пятниц прямо из мечети после молитвы во двор Беки неожиданно заявились старики. Это была новая попытка Саада выпросить прощение крови. На беду, Хасан оказался дома, и ему пришлось выслушать стариков до конца.

- Я знаю наш закон и уважаю вашу старость, - решительно за явил он, - но не могу согласиться с вашей просьбой. Вы знаете, как был убит мой отец? Это не случайность и не какая-нибудь за служенная им кара. Это насилие! И мы не простим Сааду кровь отца! Так и скажите ему.

Старики не унимались, все уговаривали. Наконец сказали, что Саад откупится, как никто другой не откупался, денег он не пожалеет.

- Кровь моего отца не продается! - раздраженно отрезал Ха сан. - Прошу вас, никогда больше не приходите в наш двор с этим разговором!

Старики ушли ни с чем.

10

На душе у Саада - как у приговоренного к смертной казни. Он все чаще задумывался: не лучше ли, пока не поздно, самому убрать старшего сына Беки? Но даже если ему удастся выстрелить первым, что из этого? Только новая кровь ляжет на него. К тому же у Беки еще два сына. Всех не поубиваешь. Да и власти такого не простят.

И решил Саад искать помощи у пристава. Рассказать и о том, что сын Беки не простил ему даже тогда, когда с просьбой об этом пришли к нему чуть ли не все уважаемые старики Сагопши. Не только не простил, но грозил кровопролитием.

Саад вошел в дом пристава. В прихожей его остановил казак:

- Господин пристав занят.

Из комнаты доносились голоса и какой-то стук.

Пристав был в бешенстве. Не помогали никакие меры. Люди не везли дров. Сравнительно с прошедшим годом и половины не доставили. Рубить рубили, а сдавать властям не сдавали. Каждый прятал где мог. Только бы переждать. «Оно, может, и к лучшему, - думали люди. - Дорогу откроют через неделю-другую, к тому времени, и дрова подорожают».

Приставу донесли, что лесничий, вопреки приказу, за взятки позволяет рубить дрова тем, у кого нет на то разрешения. Вот он и вызвал Элмарзу и сейчас давал ему нагоняй, да, похоже, не только словом.

Сквозь общий шум из комнаты доносилось:

- Не надо, гаспадин пирстоп! Моя не будит болша!

- Сволочь! Зверь! Убью подлеца!

- Не надо убивай. Дети ест дома. Все дарва суда таскай будим! Скоро шум утих. А затем из той комнаты вышел Элмарза. Он

испуганно осмотрелся, будто и здесь его кто-то вдруг мог ударить. Увидев Саада, лесничий изменился в лице. Эта встреча была для него страшнее всякого страха перед приставом. Саад стал свидетелем его позора, что может быть хуже?

Овладев собой, он сделал вид, что ничего и не произошло, и собрался выскочить вон.

- Что там за шум был? - кивнув на дверь, спросил Саад.

- Да так! Подрались мы малость с пирстопом! - с подчеркнутой небрежностью ответил Элмарза и прошел мимо Саада.

Но гордого вида ему хватило ненадолго. На пороге он вдруг весь перекосился и схватился за поясницу. И он пошел, сильно прихрамывая: боль свое брала.

Саад вышел за ним и, глядя, как тот идет, с недоброй улыбкой провожал его взглядом до самых ворот. «Подрались с пирстопом!..» Видно по твоей походке...»

Саад не решился идти к приставу со своей жалобой. Придется отложить до другого раза.

Махнув рукой, Саад пошел со двора. «Пожалуй, и совсем не пойду к нему! - размышлял он по дороге. - Кто-нибудь узнает, с чем я ходил, стыда не оберешься. Мальчишки, скажут, испугался. Что будет, то будет. Наган есть, винтовка - лучшей во всей округе не сыщешь. Кто хочет умереть, пусть встанет на моем пути!»

...Наступило лето. Хасан так и не приобрел винтовку. Пока он собирался попросить у Гойберда - все равно ведь не пользуется, а деньги можно отдать до осени, - тот взял да и выменял у кого-то на отменную винтовку дохлую клячу. Правда, сначала была вроде ничего, но едва попала к новому хозяину, стала чахнуть день ото дня: не иначе как джинны вселились в конягу. Мулла написал джай и сам повесил на шею животине. Но и это не помогло. И однажды Гойберд вернулся из лесу, впрягшись в арбу вместо лошади.

Уж лучше бы винтовка досталась Хасану! Да, видно, так им на роду написано. И ему и Гойберду.

Саад не подозревал, что у Хасана нет оружия. Знал бы - так жил бы себе спокойно. А вообще-то даже странно, как это он, всегда такой уверенный в себе, теперь вдруг стал тревожиться. Выйдет иной раз ночью во двор - и за каждым стволом дерева мерещится ему враг. И не сообразит, что, будь в саду посторонний, первым делом собака бы залаяла.

Случилось так, что однажды и впрямь разглядел он с веранды приближающегося в темноте человека. В первый миг даже отмахнулся: опять, мол, мерещится. Но черная тень зловеще надвигалась и была совсем близко.

- Кто ты? - спросил Саад встревожено.

Ответа не последовало. Саад задрожал, рука его невольно потянулась к поясу за наганом, вскоре загремел выстрел. Тень упала на землю и... застонала.

Из дому с криком выскочила жена Саада. Она была уверена, что стреляли в мужа.

Саад стоял как каменный и смотрел туда, где лежал... человек. Да-да! Теперь-то уж он точно знал, что это человек и он уложил его! Но кого? Саад не решался подойти к стонущему. Принесли лампу. Когда осветили раненого, Саад в ужасе отшатнулся и чуть не упал: на земле лежал его племянник, горемыка Аюб. Аюб, который после случая с Касумом так и не пришел в себя.

Аюба похоронили, объявив, что сразила его чья-то шальная пуля. До подробностей никто и не докапывался. Подальше от греха. Да и какое кому дело до безумного?

А на второй день после похорон село облетела весть, что убит еще один человек, не чета Аюбу. И тогда о последнем совсем забыли.

11

Жители Кескема всегда пасли свой скот на лесных склонах. Да и где больше пасти? Село-то лежит у самого леса. Вот и выгоняли туда. Но вдруг пристав запретил это.

Мало того, что дорогу на Моздок закрыл и всякого, кто без билета рубил в лесу дрова, приказал доставлять для расправы прямиком в полицейский участок, теперь вот и скот пасти запретил. Видите ли, овцы да коровы лес портят.

Как ни глубока посудина, а без конца и в нее воду нельзя лить - через край перельется. Пристав не мог не знать, что чаша терпения народа не бездонна. Но, похоже, ничего его не заботило. «Жить надоело», - говорят о таком человеке.

Узнав о запрете, старый Эда-Хаджи, всеми почитаемый человек, решил сам идти с отарой в лес. Надеялся, что его-то уж не прогонят.

Не тут-то было. В тот же день пристав потребовал старика к себе. Жестокий изверг не посчитался с возрастом Эда-Хаджи, кричал, орал на него, а когда тот попробовал что-то сказать, еще и плюнул ему в лицо.

Это и было той каплей, переполнившей чашу.

- Отец! Больше он не плюнет! Ни на тебя и ни на кого другого, - твердо заявил сын его Саги.

...Почтарь Мухтар жил через дорогу от полицейского участка.

Мухтар не отказал в просьбе Саги. Честно говоря, он и сам недолюбливал пристава.

На правах почтаря Мухтар много раз бывал в доме пристава, как говорится, имел туда свободный доступ. Потому-то именно его, а не кого-нибудь из своих многочисленных родственников Саги попросил о помощи. Мухтар сказал Саги, куда выходит окно кабинета, где пристав обычно работает вечерами.

Люди в селе уже спали, когда Саги подкрался к дому. Хоть небо было и ясное, а ночь - глаз выколи. От дождя, что лил накануне несколько часов кряду, на улице непролазная грязь. Ноги увязают, обувка хлюпает.

Сквозь щели в створках ставен тонкими лучиками падал на землю свет.

Мухтар уже проверил и доложил: «Пирстоп не спит, он сидит в кабинете за столом».

Ухнул глухой выстрел, будто ударил он в подушку.

Через миг под окном никого не стало.

Убийство выявили не тотчас. Как потом выяснилось, выстрела не слышал никто: ни жена, ни охрана.

Не дождавшись мужа в спальне, жена решилась наконец оторвать его от дел и вошла в кабинет. Он сидел в своем кресле, привалясь к столу.

- Вот и жди его, - игриво произнесла она. - Смотри, где заснул! А я-то думаю, муженек работает!..

Пристав не шевелился. Тогда жена толкнула его в плечо.

- Ты что, умер? - капризно вытянув губы, сказала она и, заглянув в лицо, оцепенела.

Полуприкрытые глаза пристава были такими, какими они бывали в гневе.

Понятно теперь, что обрадованные этой смертью люди быстро забыли о несчастном Аюбе.

И если бы свершилось все то доброе, что в народе желали тому, кто убрал злого хищного зверя, счастливее Саги не было на земле человека и жить бы ему сотни лет.

Не все еще знали, чьих это рук дело. И легенда о смельчаке плыла на волнах людской неистощимой фантазии. Он, этот человек, был уже сказочным героем, непомерного роста, безграничной силы и смелости...

А те, кто знал, что герой этот - Саги, готовы были на все, лишь бы спасти его от жестокой расправы властей.

Зависть к безвестному смельчаку и зло на себя перемешались в душе Хасана. «Вон ведь, самого пирстопа кокнул, и казаки-охранники - не помеха, а я уже столько лет не отомщу за отца!» - думал он.

12

Все повернулось так, что убийцу пристава искали недолго. И имя его не открылось преследователям.

Началась война, и все забыли об убитом приставе.

Власти заботились о другом. На фронт, на защиту царя и отечества надлежит выставить ингушский кавалерийский полк. Но каково собрать целый полк из освобожденных от воинской повинности ингушей? Да и что он сделал для них, этот царь, чтобы ингуши согласились сложить за него свои головы? Даже с соседними казаками не захотел в правах уравнять.

Но как ни трудно, а полк сколачивать надо. И потому не до пристава, не до убийцы и не до арестов. Власти всячески заискивают перед народом. Важно в срок выставить полк. А пристава можно и другого найти...

И нашли.

От сагопшинцев отправляли на войну около двадцати человек. Осеннее утро было еще почти по-летнему теплым и солнечным. А в доме Кайпы царили грусть и тревога.

- Ну что ты заранее в трауре, нани? - улыбается Хасан. - Вот если убьют, тогда и будешь горевать.

Кайпе от этих слов еще тяжелее. Она молча утирает глаза концом платка.

А Хусен? Хоть и вымахал ростом с хорошего мужчину, а ребенок. С завистью смотрит он на брата, стоящего посреди комнаты в новой черкеске и в новой шапке.

- Хасан, посади меня на коня! - просит Султан.

Хусен смотрит в окно и будто впервые видит отличного коня, купленного, как и для всех уходящих на войну, на деньги сельской общины. «И почему меня не берут? - думает он с досадой. - Я и ростом с него...

- Ну, надо ехать! - сказал Хасан, снимая кнут с гвоздя. - Меня уж, пожалуй, ждут!

Кайпа обняла сына и долго молча прижимала его к себе. А когда отпустила, Хасан поднял над собой Султана. Хусен в ожидании своей очереди с грустью смотрел на брата и вдруг впервые заметил темную полоску нежного пушка на верхней губе Хасана, и не только на губе, но и около ушей. Раньше он этого не видел. «Потому-то, наверно, его берут, а меня нет!» - решил Хусен с досадой, потрогав свое еще гладкое, как у девушки, лицо.

Но вот Хасан повернулся к нему. Не обнял его, нет! Даже с места не сдвинулся, только сказал строгим голосом старшего в доме:

- Саада не трогай, пока не узнаешь, что со мной!

Хусен не на шутку обозлился: снова брат говорит с ним, как с мальчишкой, не считает его годным на что-нибудь толковое! Он хотел уже что-то возразить, но Хасан не дал ему рта раскрыть.

- Это дело дади перед смертью поручил мне. И я исполню его, если не погибну. Ну а не вернусь, тогда сам сделаешь, что надо!

И, не прибавив больше ни слова, с Султаном на руках Хасан вышел из дому. Посадив братишку в седло, он взял коня под уздцы. Мать и Хусен шли за ним. У ворот Хасан снял Султана, еще раз обнял его и вскочил на коня...

Хасана не волновало то, что он идет на войну, - тревожили остающиеся дома мать и братья. А на войну? Что ж! Как равный с равными, это даже почетно и вызывает чувство гордости у Хасана. О том даже, почему его, несмотря на непризывной возраст, гонят на войну вместе со взрослыми мужчинами, он не думал. Не знал и того, что конь под ним и все воинское снаряжение куплены совсем не сельской общиной, а Саадом. Да-да! Саадом, через Ази. Это была плата за избавление от гнетущего страха последних месяцев. На такое дело Саад не поскупился.

Но Хасан ничего не знал и потому даже с радостью шел на войну.