Главная Стартовой Избранное Карта Сообщение
Вы гость вход | регистрация 29 / 03 / 2024 Время Московское: 7706 Человек (а) в сети
 

Глава 5. Праздник божьеликой Тушоли

ГЛАВА 4<<<

Глава пятая. Праздник божьеликой Тушоли

    

1


Три дня Наси оставалась у сына вместе с другой женой и сыновьями Гойтемира. Принимала соболезнования односельчан и гостей. А на четвертый вернулась в горы, где был главный дом старика и где прошла вся его жизнь.

Многочисленные родственники и знакомые долгое время посещали их двор. Наси держалась мужественно. Печаль, как прощальный луч заката, освещала ее бледное, прекрасное лицо. Мало кто мог удержаться от искренних слез при виде этой женщины, для которой, все знали, с потерей мужа кончилась ее жизнь. А ведь она была еще так молода!

Много дней Наси принимала гостей и раздавала соседям поминание. Непрерывно в котле варилось мясо. Вечерами, исходя потом, плясали и пели мюриды, замаливая грехи старшины. А когда все, усталые и сытые, расходились на отдых, в окне кунацкой еще долго светился огонек, и видно было, как, склонившись над Кораном, неутомимый Хасан-ха-джи читал за погибшего друга священные стихи. Долго звучал в спящем ауле его красивый голос, исполненный святого благочестия.

Когда никто из посторонних не оставался ночевать в доме, наградой за усердие муллы были неутомимые ласки вдовы, искавшей «утешения».

В такие ночи Наси и Хасан долго не могли уснуть и строили планы будущей жизни, которые требовали от них большого мужества и немалых жертв. Но они решили сделать все, чтобы в остаток дней не разлучаться никогда. Они испытывали прилив сил и желаний, которые долгие годы таились, под тяжестью их неудачной судьбы.

В тридцать девятую ночь была зарезана скотина. На трапезу собралась вся округа. Приехали сыновья, жена Гойтемира, близкая и дальняя родня. Не было только Зору - ей еще не полагалось показываться на людях. А тем более, что со времени свадьбы, которая совпала с гибелью свекра, она никак не могла оправиться. Все видели, как она извелась. Но никто не знал, что настоящей причиной этому была уверенность в том, что смерть Гойтемира не случайность. В разговоре с девушкой на свадьбе Калой дал понять Зору, что будет ждать ее побега всю ночь. Значит, в ущелье он проезжал на следующий день и должен был встретить Гвйтемира перед его смертью.

На сорок первый день посторонние разъехались, а Хасан-хаджи, мулла из соседнего Цоринского ущелья и мулла, приехавший со старшими сыновьями из Назрани, по поручению многочисленных домочадцев Гойтемира собрались в его кунацкой для дележа имущества.

Первый день муллы составляли длинный список всего, что принадлежало Гойтемиру. Со слов сыновей и жен были записаны его земли, дома на плоскости, лавка, земельные участки в горах, скотина, лошади и овцы.

Замок и башню не записывали. Они принадлежали всему роду и тому, кто в них жил.

Так как все сыновья обязались говорить только правду, скрыть им друг от друга почти ничего не удалось. Старший сын, что стоял в лавке, утаил выручку последнего месяца, сказав, что отец забрал ее на свадьбу братьев. Андарко не записал оплаченные поставщикам товары. Чаборз «забыл» про одну из отар, которую круглый год отец содержал на вершине Цей-Лома.

При перечислении скота старшая жена Гойтемира многозначительно переглянулась с сыновьями. Это означало, что они не верят Чабор-зу. Муллы ждали, как к этому отнесется Чаборз. Но вместо него заговорила мать.

- Я думаю, улыбаться не стоит, - скромно потупясь, сказала Наси. - Я же не улыбаюсь, когда говорят, что он забрал выручку... Или что у него нигде нет закупленных для лавки товаров! Раз это говорят сыновья моего мужа, братья моего сына, я верю... Я даже не говорю о том, что он сам мне говорил о своих делах и где брал деньги для свадеб... Его же нет, чтоб подтвердить это... — Она скромно смахнула слезу, потому что женам плакать не полагалось. - А Чаборз может подтвердить все сказанное клятвой... - добавила она.

Натянув на ладони длинные рукава платья, чтобы не осквернить Коран прикосновением голых рук, она взяла его с полки и положила перед муллами.

Все это было сказано и сделано с такой простотой, с таким скорбным выражением лица и искренностью, что оба старших брата решительно запротестовали против присяги Чаборза, гневно прикрикнув на свою мать.

Теперь ничего больше не оставалось, как только приступить к дележу.

Но в это время заговорил Хасан-хаджи.

- По закону шариата, - сказал он, ни на кого не глядя, — каждый, кто участвует в дележе имущества того, который уже не может говорить за себя, должен быть искренним и правдивым перед людьми и перед всемогущим Аллахом! Так ли это?

- Совершенно верно! - согласились муллы.

- Тогда я должен сказать следующее. Это было несколько лет тому назад. Гойтемир тяжело болел. Но Аллаху было угодно, чтоб болезнь оставила его. В то время он вызвал меня, вызвал двух стариков и попросил написать ему завещание... Было такое? - обратился он к Наси.

Та молча кивнула головой. Сыновья и старшая жена Гойтемира заволновались.

- По закону шариата, если умерший оставил завещание, оно избавляет нас от многих хлопот и нам придется считаться с волей его. Так ли я говорю? - снова обратился Хасан-хаджи к муллам, и те снова подтвердили его слова.

- Раз это так, я хотел бы знать: где эта бумага? Не уничтожил ли он ее? И почему Наси о ней не говорит? Я ждал этого... Но раз ты, Наси, молчишь, я обязан напомнить об этом перед людьми... Иначе мне нельзя. Вы привлекли меня к этому делу, и я должен быть правдив и честен перед людьми и Богом...

Наси казалась смущенной и растерянной. Она молчала. Старшая жена и сыновья поедали ее глазами. Видя ее смущение, Чаборз покраснел.

- Отвечай! Что ты молчишь? - строго сказал он матери, потому что сообщение о завещании отца и для него оказалось неожиданностью.

Теперь, после слов Хасана-хаджи, все сомнения должна была разрешить его мать. А ей почему-то явно стало не по себе. Чаборз не знал, что подумать. Но он знал одно: если она уйдет от ответа, это вызовет подозрение сводных братьев и их матери. А тогда от пересудов и позора ему никуда не уйти.

Наконец Наси заговорила.

- Я не знаю, почему я не вспомнила об этом раньше... - сказала она и запнулась.

Соперница впилась в нее глазами.

- Была такая бумага... Но где она, я не помню... Это же было три или четыре года тому назад. И зачем она вам?..

- Наси! — обратился к ней назрановский мулла. - Ты должна найти это завещание. Где оно было?

- Не помню... - со слезами на глазах ответила Наси, пожимая плечами.

- Я хорошо помню, - сказал Хасан-хаджи, - что по желанию Гойтемира бумагу я тогда передал тебе, чтоб ты спрятала. Не взял ли он ее обратно?

- Нет... Кажется, не брал... Не помню... - снова беспомощно пожала плечами Наси.

И тогда старшая жена Гойтемира вышла из себя:

- Да что ты, ребенок, что ли? Или это тебе дали спрятать кукурузную рубашку для закрутки цигарок!

- Да, действительно! - поддержал ее старший сын, бросив на Наси злобный взгляд.

Они были уверены в том, что Наси или утаивает завещание, или уничтожила его только потому, что оно было ей невыгодно. И уж, конечно, не верили, что она действительно не знала, где оно.

- Мать, - сказал Чаборз. - Ищи бумагу отца. Переверни весь дом, но найди ее!

Наси растерянно посмотрела на него и молча принялась искать завещание. Она начала с комнаты, в которой они находились. Искала молча, изредка вытирая слезы и тяжело вздыхая. Когда в этой комнате было перевернуто все, перебрана каждая вещица, переложена каждая тряпочка в сундуке, Наси перешла в общую комнату. Старшая жена и Чаборз отправились за ней, а два старших брата остались с муллами.

- А если она не найдет?.. - спросил их через некоторое время Андарко.

- Тогда приведем ее к присяге в том, что она не уничтожила завещание и действительно не знает, где оно находится. А затем поделим ваше добро так, как велит закон, - ответил ему назрановский мулла и посмотрел на своих друзей.

- Я думаю, что Наси не зря «забыла», где оно... - сказал цоринский мулла и многозначительно посмотрел на Хасана-хаджи.

- Я кое-что помню из этого завещания, - ответил тот. - Но если оно не будет найдено, мне ничего другого не остается, как забыть о нем до судного дня... Я связан присягой... - А там, - он указал на небо, -все несправедливое и справедливое будет оценено Всевышним!

- Амин! - подтвердил цоринец.

Наси, Чаборз и жена Гойтемира вернулись ни с чем. Старшая жена села по приглашению назрановца. Наси и Чаборз остались стоять.

- Память отбило... Конечно, если б я думала о том, что оно понадобится... - Голос у Наси дрожал. - И для чего вам обязательно это завещание, если эти люди могут все поделить по-божески и, конечно, никого не обидят!.. — сказала она. — Я доверяю им!

- Ты хочешь сказать, что мы не доверяем! - возмутилась старшая жена Гойтемира и презрительно поджала губы, которые сразу провалились у нее под носом.

- Если тебе безразличны слова нашего отца, то для нас они закон! Наш долг - выполнить его волю, - сказал почтительно, но строго старший сын Гойтемира, который один из всех братьев сидел с муллами, заняв в доме место своего отца.

- Если бы мы услышали завещание Гойтемира, мы бы знали, что он говорит! Мы бы знали, как он велит жить нам! А ты о дележе! - воскликнул Андарко. - Разве только в этом дело?!

Братья говорили красиво. Но все в этой комнате понимали, что главное для них в этом завещании именно то, что отец написал о своем состоянии. Может быть, там было написано, о чем они и не знали, о каких-нибудь тайных богатствах. В детстве они слышали, что их предок был захоронен в золотом гробу на медной подушке! А может быть, отец, как старший в роду, знал, где гроб?.. А эта женщина хочет лишить их всего... С каждым мгновением неприязнь к младшей жене отца разгоралась в его сыновьях.

- Что же делать? - обратился к муллам старший сын. Он был очень похож на Гойтемира: и голосом, и склоненной головой.

- Ничего. Надо подождать. Может, она вспомнит. А если нет, придется тебе, Наси, дать присягу, что ты не знаешь, где завещание и что было в нем... — мирно пояснил назрановец.

- Мне, несчастной, только этого и не хватало! Не буду я присягать! Это грех! Я никогда не касалась Священной Книги! - воскликнула Наси, отступая назад.

- Я присягну за нее! - злобно сказал Чаборз, оскорбленный недоверием к матери.

- Не торопитесь! Не горячитесь! - снова вступил в разговор назрановский мулла. - Надо же как-то решить дело. А по шариату это только так, как мы говорим. И для Наси в этом нет ничего дурного!

- Притом никто, кроме нас, об этом не узнает, - поддержал его цоринец.

- Я не знаю, что там было написано. Может быть, в этой бумаге были золотые горы. Но если вы избавите меня от присяги, я готова отказаться от своей доли добра... - сказала Наси, волнуясь.

- Мне тоже ничего не надо! - поддержал мать Чаборз. — Только не позорьте мать! Если вы считаете, что отец мог завещать вам больше, так не мог же он завещать больше того, что у нас есть! Берите и так все -и ее и мое! Я не позволю ей присягать!

- Замолчи! - крикнул на Чаборза старший брат. - Много берешь на себя! Твоя мать - это прежде всего жена нашего отца! Если б ты даже пожелал, я не допущу такого, что может ее позорить! Понял? И наперед знай: я не потерплю беспорядка в доме... Наси, это чистые люди, -он посмотрел на мулл. - Надо подчиниться их решению.

- Мой Аллах! - воскликнула Наси. - Ты один знаешь, как мне это тяжело! И если бы ты меня избавил от этой нужды, я б осталась нищей, отдала б тебе в жертву все, что имею...

- Соверши омовение, как перед намазом! - сказал ей Хасан-хаджи, когда она решилась подойти к столу.

Наси, опустив голову, вышла.

Чаборза лихорадило от бессильной злобы.

- Оказывается, смерть - это еще не самое печальное, - сказал он сквозь зубы.

Старший брат снова уничтожающе посмотрел на него.

- Не говори так, - обратился к Чаборзу Хасан-хаджи. - Не ропщи на судьбу, на законы, ниспосланные нам свыше... Все, что происходит, — все от Аллаха! Его воля определить сроки наши. Наша воля жить по его законам! Молод ты еще, молод...

Вошла Наси. Черный платок закрывал лицо. Плечи ее опустились. Она остановилась у порога. Муллы пошептались, и назрановский мулла обратился к ней:

- Подойди сюда...

Наси медленно подошла к столу. Соперница и все три брата теперь забыли о своих помыслах и с затаенным дыханием следили за каждым словом муллы, за каждым движением Наси.

- Положи руку на Коран...

Дрожащая рука Наси легла на желтую страницу...

- Повторяй за мной: я клянусь этим божьим Кораном...

- Я клянусь этим божьим Кораном... - сказала Наси.

- ...Что я не знаю, где завещание Гойтемира и что в нем было написано... - произнес мулла.

- ...Что я... - Наси запнулась. - ...Что я... Вспомнила! Вспомнила!.. - закричала она радостно, отдергивая от Корана руку и показывая на него. - Там! Там оно! Ищите...

Жена Гойтемира, муллы вскочили. Все три брата уставились на Наси как на сумасшедшую.

- Да что вы смотрите! Там оно! Конечно, там! Он, как поправился, взял у меня бумагу и заложил ее туда... Я хорошо помню... И если он сам не убрал ее, она там. Я ж никогда не прикасалась к Корану.

Назрановский мулла взял в руки Коран и стал перелистывать его.

- Не в середине. А за той бумагой, в которую он завернут... Мулла отвернул потрепанную обертку, и из-под нее на пол выскользнул серый лист бумаги. Чаборз подхватил его и передал мулле.

- Оно? - спросил назрановский мулла у Хасана-хаджи.

Тот посмотрел. Молча прочитал первую строку и, возвращая завещание, утвердительно кивнул головой.

- Читай! - сказал цоринец.

Все семейство Гойтемира сгрудилось вокруг назрановского муллы, державшего в руках бумагу, в которой сейчас для них был сосредоточен весь мир.

Гойтемир писал, чтоб сыновья после него жили в мире и согласии. Чтоб никогда не забрасывали родовой замок и умножали славу предков. Чтоб были верными вере. Гойтемир писал, что тайного богатства у него нет. А то, которое есть, он завещает родным: дома - тем, кто в них живет, лавку и товары - двум старшим сыновьям. Хозяйство в горах -половину Чаборзу, а половину продать. И пусть Наси отвезет вырученные деньги в Мекку и раздаст бедным, чтобы они помолились у могилы пророка за его душу. «Записал мою волю Хасан-мулла из Эги аула. Свидетелями перед людьми и перед Богом были Чонкар-хаджи и Юсуп из Гойтемир-Юрта».

В комнате воцарилась тишина.

- Ну что ж, - сказала Наси, первой выходя из оцепенения. - Хоть я и не получаю ничего, я довольна своей долей. Мне хоть не надо теперь присягать перед вами! Бог-Аллах и он из своей могилы защитили меня от гнусных подозрений. Во имя этого я исполню его волю. А в куске хлеба сын мне не откажет!..

Муллы для порядка решили опросить свидетелей. Но Чонкар-хаджи умер еще в прошлом году. А Юсуп болел. Явившись к нему, муллы застали его в тяжелом состоянии. Он лежал в темной сакле, на грязной дерюге. Дар речи давно оставил его. И на вопрос Хасана-хаджи, помнит ли он о завещании Гойтемира и подтверждает ли его, Юсуп замычал, замотал головой так, что это можно было принять за подтверждение слов Хасана-Хаджи. Пожелав ему излечения, муллы постарались скорее выйти на воздух из смрада, который здесь стоял от грязного человеческого тела и козьего стада, дремавшего в углу.

Наутро муллы и старшие братья с матерью покинули двор Гойтемира.

До вечера Чаборз и Наси с помощью Хасана-хаджи подсчитывали ценности всего хозяйства, которое было в горах. На этот раз не была забыта и отара с Цей-Лома. А для честности перед Богом были учтены и неубранные хлеба с полей и сенокосы и все поделено пополам между сыном и отцом, во имя которого следовало превратить в деньги и раздать его долю.

Чаборз предложил матери поехать в Мекку вместо нее. Но она решительно отказалась. Это была последняя воля мужа, и, если она ее не исполнит, ей этого не простят. Да и дом бросать и Зору с первых дней нельзя. А главное, в таком пути всякое может случиться... И она не даст сыну рисковать молодой жизнью.

После этих доводов Чаборз не стал настаивать и, пообещав вернуться на уборку через пару дней с женой, уехал.

Было видно, что ему самому не очень хотелось надолго разлучаться с Зору, и предложение его было скорее знаком приличия.

В этот вечер Хасан долго сидел при открытых окнах и, превосходя самого себя, так пел стихи из Корана, что многие соседки Наси, хоть и не понимали, о чем он поет, потому что это был арабский язык, взволнованные красотой и задушевностью его грудного голоса, плакали от умиления.

Было за полночь, когда в окнах гойтемировской башни погас свет. В кунацкой открылся в полу люк, и Наси, юркнув под одеяло Хасана, затряслась от смеха.

- Как я не умерла со вчерашнего дня? Глядя на них, у меня кишки заболели! Ну и придумал же ты! - Она обвила вокруг шеи возлюбленного руки и горячо прижала его к себе.

- Не зря же я думал сорок дней, как помочь делу! — ответил Хасан, ласково погладив ее.

- Слушай, а ведь все это грех! - воскликнула Наси, поднимаясь на локти.

- Конечно, - ответил Хасан-хаджи. - Безгрешны только младенцы. Но мы с тобой не во всем виноваты. С самого начала было не так... Все не лучше нас. А мы будем молиться всю жизнь... Одним здесь, на земле, рай и там... Другим и здесь ничего и там гореть, так, что ли? Нет, я сорок один день уже чувствую себя в раю! За это я воздаю хвалу Всевышнему. Это его милость! И с этой милостью отныне я не расстанусь до самой смерти!

И Хасан с пылкостью юноши предался своей, теперь уже безмятежной любви.

Только Наси знала, как беспредельны были силы этого аскета...

Когда наутро Хасан-хаджи покидал осиротевший двор друга, он, как всегда, был полон глубокомысленной задумчивости и печали.

Провожать его вместе с Наси вышли все соседи. Они благодарили его за труд, которого он не пожалел, чтобы помочь Гойтемиру на том свете, за его служение Аллаху.

- В этом наша обязанность! - ответил им растроганный Хасан-хаджи. — Спасибо вам за добрые слова! Все мы ничтожны и гости на этой земле: И мысли о вечной, потусторонней жизни никогда не должны покидать мусульманина! Тогда пути наши будут легкими и справедливыми!..

Он уехал, напутствуемый добрыми пожеланиями людей, которые были готовы почитать его за святого.

Убрали хлеба. Управились с косовицей. Чаборз и Наси продали половину скота и овец, половину урожая. Собралась огромная сумма, о которой они даже говорить боялись!

К этому времени Хасан-хаджи, как он рассказал, нашел группу паломников в Дагестане, которые охотно готовы были принять Наси, лишь бы он согласился возглавить их.

И так как неудобно было женщину-ингушку отправлять одну с чужими мужчинами, Хасан-хаджи решил еще раз совершить хаджж.

Чаборз был глубоко тронут поступком Хасана-хаджи и взял на себя расходы на его дорогу туда и обратно.

Дали ему деньги и другие братья.

Все складывалось хорошо. Был назначен день отъезда. Хасан-хаджи отвез свою сестру к дальним родственникам. Но когда наступило время расставаться, Наси не выдержала, ослабела. Прощаясь с Чаборзом, она рыдала. Ее долго не могли успокоить. Даже предлагали отложить поездку до следующего года. Но она не согласилась.

Чаборза потрясли слезы матери. Он никогда не видел ее в таком горе. Он отвел Хасана-хаджи в сторону и сказал:

— Я чувствую, что ей что-то подсказывает душа... Может, ты уговоришь ее?..

На это Хасан-хаджи, тоже грустный и печальный, ответил:

- Чаборз! Как ты мне дорог, ты никогда не узнаешь! Это судьба, и чего бы я не сделал ради тебя! Но, выйдя в дорогу, мы уже не можем повернуть назад. Это ее первое и, может быть, самое тяжелое испытание в жизни... Ты ведь частица ее сердца... Да, бывает так, что душа говорит с человеком своим языком. Предупреждает. И все-таки мы должны идти... Одно тебе скажу: я ухожу с этой женщиной для того, чтобы сопровождать ее и никому в мире не дать в обиду!.. И если ей суждено плохое, то и меня никто из вас не увидит. Я разделю с нею ее судьбу... — Он дважды обнял Чаборза и, опустив голову, оставил сына, унося свою тайну навсегда.

Они ушли. И жизнь в горах, потревоженная их отъездом, улеглась, успокоилась, как зеркало родника. Упадет в него камень, круги разойдутся, сойдутся - и снова в его глади отражается чистое небо.

Перед самым снегом в горы приехал помощник пристава и назначил старшиной, как он сказал, «на время» Чаборза. Он пояснил, что Чаборз вырос при Гойтемире, знает людей и должен справиться с этой работой. Главное, чтобы никто не нарушал законов, не рубил государственный лес, не принимал участия в грабительских вылазках на Военно-Грузинской дороге.

Народ спокойно выслушал его. Горцам не было безразлично, кого назначат старшиной. Но так как Чаборз наполовину обосновался и жил теперь на плоскости, он был для них более подходящим, чем другие. В то время, когда он будет уезжать, можно, не боясь, работать в лесу.

На сходе выступил и Чаборз. Говорить он еще не умел, краска заливала его лицо и шею. Но все-таки кое-что ему удалось сказать. Он напомнил о том, что его отец был одним из тех старшин, которые еще очень давно подавали царю бумагу с просьбой, чтоб царь принял ингушей под свое покровительство, и что он, Чаборз, тоже будет стараться служить царю правдой и не потерпит, если кто-нибудь позволит себе нарушать порядок жизни, установленный властью и Богом. И еще он обещал выучиться русскому языку. У отца было много друзей казаков, и Чаборз, имея дом на равнине, теперь будет часто видеть их и учиться разговаривать.

Приехавший с помощником пристава ингуш-переводчик перевел речь Чаборза. Начальник был очень доволен.

Съев барана, гости и Чаборз на второй день уехали. А горцы отправились в лес, который считался государственным, и с особым усердием принялись заготавливать топливо, тщательно пряча щепу и срубая деревья низко, под самый корень.

Зима эта показалась Калою бесконечной. Не было Пхарказов, не было Хасана-хаджи, который мог посоветовать, рассказать что-нибудь интересное, пусто было в душе, не стало никакой мечты.

Иной раз ему лезла в голову мысль — жениться на первой попавшейся, но проходили дни — и он отвергал это желание.

Те, которые не знают любви, только так и женятся. Но Калой не мог уже представить себе жизни с женщиной, которая была бы ему безразлична.

Он перебрал в уме всех невест в округе, и ни одна из них даже сколько-нибудь не была похожа на Зору. Он привык только ее лицо считать красивым, только ее голос приятным, глаза живыми, смех веселым. Только ее шутки остроумными...

Не было второй Зору. А другие были ему не нужны.

Иной раз в памяти вставала короткая встреча с Наси. Если бы он мог найти хотя бы такую душевную и нежную. Но не было и второй Наси. И жизнь Калою казалась пустой.

Порой заходил Иналук. И тогда мысли принимали другое направление. Иналук, как больной по солнцу, тосковал по весне, чтобы снова сходить «на дорогу» или «за Терек». Легкая добыча вскружила ему голову. Калой без особого желания поддерживал его. Он был труженик, и его думы о жизни всегда были думами о земле. В эту зиму они помогли ему найти новую мечту. Он знал, что земля, которой он с братом кормится, - доля Гарака. Когда женится Орци, Калой должен будет вернуть ему эту землю. И тогда он останется ни с чем. Как некогда Турс. И Калой решил снова покрыть землей обнаженные камни бывшей пашни отца. Он понимал, каким будет этот труд. Такое могли совершить только многие поколения людей. Но ведь кто-то из них начинал когда-то. И если не он, то, может быть, потомки его завершат этот труд. Другого выхода не было.

Правда, многие покидали горы, шли жить на плоскость. Но от этого в горах не становилось просторнее. Никто из них не бросал свою землю, и весной хозяева вновь появлялись, если не для того, чтобы пахать, то для того, чтоб сдать ее в аренду.

Прежде всего Калой решил соорудить на горе, выше будущей своей земли, три заслона из камней против паводка, углубить в овраге русло для сточной воды и только потом уже начинать носить землю.

И в первый же хороший день Калой приступил к работе. Жители аула знали, чего стоит этот труд, и с уважением относились к его намерению. Многие парни, видя, как братья с утра до ночи вдвоем складывали на горе валуны в невысокие водоотбойные заборы, поднимались к ним и помогали.

Покончив с заборами, Калой принялся за русло. А потом наступила главная работа. На быке и двух ослах братья начали возить землю к будущему полю. Брали ее в лесу, на другой стороне ущелья. Земля была под снегом. Калой расчищал его и мокрую землю бросал в корзину. Орци гнал караван на поле и, освободив плетенки, возвращался назад.

Через несколько дней ослы так привыкли к этой работе, что уже сами ходили в лес и возвращались к Орци для разгрузки. А бык неизменно следовал за ними. Уже весной, когда настало время возить навоз на поля, эгиаульцы всем селом вышли на помощь Калою. Десятки людей трудились с утра и до вечера и сделали за день столько же, сколько братья за всю зиму. Огромные кучи земли выросли на бывшем поле Турса. А когда кончился этот день, Калой угостил всех, кто работал.

Появилась гармонь. При ярком костре во дворе начались танцы. Это было первое веселье в Эги-ауле со времени свадьбы Зору.

И здесь, на людях, как поле по весне, немного оттаяло сердце Ка-лоя. Его давно никто не видел таким веселым.

Он снова был радушным хозяином, услужливым для старших и звонким заводилой у молодежи. Веселье продолжалось до петухов. А там все разошлись, чтобы после короткого отдыха еще задолго до солнца выйти на работу в первый весенний день.

На пахоту явился и новый старшина. Он, как и отец, сам не работал. Без него его земли вспахали и засеяли бедные родственники. За это он обещал им треть урожая. Правда, Гойтемир отдавал им землю исполу. Но Чаборз, сославшись на то, что после раздела имущества он обеднел, сократил их долю дохода. А так как землю взять было неоткуда, родственники согласились и на это.

К концу пахоты над аулами прошел страшный слух. К Чаборзу приехал чеченец, который видел в Дагестане человека, рассказавшего ему, что партия паломников, в которой были ингуш и ингушка, во время возвращения из Мекки попала в бурю и погибла в пучине моря.

Чеченец этот, во имя Аллаха, решил разыскать кого-нибудь из родственников погибших ингушей и передать им печальную историю.

Для Чаборза это был тяжелый удар. Вместе с ним горевали многие.

Люди любили Наси за веселый нрав и мужскую сообразительность.

А Хасан-хаджи был уважаем за ученость и бескорыстное благочестие. Ведь никто не мог даже предполагать, во имя чего, кроме веры и долга, он поселился в горах и жил здесь чуть ли не отшельником!

Чаборз поехал в Чечню, в Дагестан. Про мать и Хасана-хаджи он больше не узнал ничего. Но о том, что какие-то люди, ездившие для совершения хаджжа, потонули в море, говорили все.

И тогда, вернувшись домой, Чаборз объявил о поминках матери и у дороги из Гойтемир-Юрта поставил ей каменный обелиск. А эгиаульцы сложились и рядом с ним поставили памятник погибшему на чужбине Хасану-хаджи.

Только много лет спустя как-то еще раз в горах пронесся слух, что на базаре в Баку видели человека, как две капли воды похожего на эги-аульского муллу. С ним была женщина в черной чадре. Но когда опознавший обратился к Хасану-хаджи, тот ничего не ответил, ушел и исчез в толпе.

Кто был свидетелем этого? Как возник этот слух? Узнать не удалось. А у дороги стояли печальные обелиски, напоминавшие о трагической судьбе погибших...

Рано или поздно молва умолкает. А камни всегда говорят...

В это лето с горы, которая некогда была землей его отца, Калой снял первые герды* урожая. Много труда было вложено в нее, еще больших усилий она ждала, но тем вкуснее был первый хлеб.

Осенью ездили старики в Назрань просить, чтобы им дали муллу. Но никто не хотел забиваться в скалы. И еще больше люди сожалели о своем Хасане.

Изредка приезжал в Эги-аул мулла из Цори. Порой люди ездили к нему на моление. Но все это было от случая к случаю, и вера в Аллаха стала ослабевать.

И тогда снова старики обратились к жрецам, а те — к своим богам. Стали ходить к сельским молельням. А осенью справили древний праздник урожая.

Старый жрец Эльмурза вспомнил все молитвы, песнопения и обряды, что были когда-то, и старался обучить им молодых. Он выбрал для служб двенадцать девушек. Малхаазой* стала Дали, которая с детства славилась своим пением.

Дали была совсем молодая. Но умение играть на гармони, красивый голос, способность сказать, где надо, хорошее слово и имя Малхааза выделяли ее в кругу подруг. Заглядываясь на нее, кое-кто из парней уже пытался выведать исподволь: не пойдет ли она замуж. Но Дали всем отвечала отказом. Говорила, что хочет служить богам. И ей верили, потому что знали, что певицей солнцу может быть только девушка, свободная от дум о себе и о делах земных.

Но почему Дали, такая веселая, остроумная и самая земная из девочек, с возрастом стала задумчивой и даже грустной? Этого пока не знал никто. Даже матери своей, с которой Дали была очень близка, она никогда ничего не говорила. И мать подумала: «Может, вместе с детством от дочери отлетела частица души? Говорят, так бывает».

Зачем на утренние и вечерние зори Дали ходит к реке, как в древности ходили ее бабки «вещать жалобу» владыке неба — солнцу? На что жалуется и что молчаливо просит у солнца его раба и «невеста», простирая к нему свои тонкие руки?

Этого тоже не знал никто.

Никто.

А сердце матери? От него печали не утаить. Оно не зрит. Оно не ведает слов. Но чувства свои ребенку не скрыть от него!.. И тогда велит матери сердце прижать дитя к себе. И скажет мать свои слова, которые больше не скажет никто!

Обнимет Зайдат под покрывалом дочь, согреет ее своим теплом. И услышит Дали:

- Пройдет время... Придет время. Как сегодня, настанет твой день... Приедут шумные поезжане, растянут девушки бесконечные мехи гармо-ней, заулыбаются в длинные бороды старые сваты, защелкают плети дружков жениха... И если это будет дождливый день, женщины скажут, что небо проливает над тобой свою благодать... А если день будет солнечным, скажут, что это знак вашей ясной и светлой жизни. В этот день, каким бы он ни был, добрые люди найдут теплые слова, потому что это будет твой светлый, твой настоящий день... Пройдет время... и придет твое время...

Дали слышит, улыбается матери, улыбается даже во сне...

Хорошо, что есть сны... Хорошо, когда человек улыбается во сне.

Приближалась зима. Как-то Иналук снова попытался зазвать Калоя в набег. Но тот не пошел. Душа не лежала. Втянулся он в заботу, в думы о земле и теперь не мог отойти от нее. Снова всю зиму возили они с братом землю на плато Турса, рубили в пещерах слежавшийся кизяк и спускали его на пашни.

Весной в горы приехала «комиссия». Ее сопровождали ингуши-переводчики и Чаборз.

Лазила «комиссия» по лесам, мерила склоны до вершины, писала и считала и высчитала, что горцы рубят лес и должны быть наказаны штрафом. Много денег насчитали они на каждый аул, на каждый дым* и уехали, чтобы доложить начальству.

Хотелось Калою засесть где-нибудь над дорогой и перебить их за жадность, чтобы позабыли путь в горы, да старшие удержали. «Пришлют солдат, посжигают башни - тем и кончится все. На нас их хватит! Нету силе царя ни конца ни краю!.. Надо терпеть...»

Вскоре вернулся Чаборз и объявил, чтобы к осени с каждого двора готовили по две овцы...

Хмурой была эта весна. А для Калоя - вдвойне. Вместе с Чаборзом пришла весть о том, что Зору родила ему сына.

Только теперь сердце Калоя уронило ее. Только теперь он понял, что мысли о ней все время жили в нем.

Теперь Зору не стало. Где-то жила женщина Зору, чужая жена, хозяйка чужого дома, мать чужого сына... А та, которую он любил, исчезла навсегда.

Тяжело, когда умирает человек. Но еще тяжелее, когда живой становится мертвым.


2


Промозглая погода не давала работать. Порой тучи поднимались, казалось, вот-вот выглянет солнце и все вокруг оживет. Но снова из-за хребтов налетал ветер и начинал косить бесконечный холодный дождь.

Не помнили такого даже старожилы. Народ охватывало уныние. Еще далеким, еще неясным призраком, но уже начинала мерещиться ему беда.

Жрецы непрерывно молились, обращаясь то к Солнцу, то к богине ветра - Фурке, то к всесильному Ахкисела - богу лета. Но те словно отвернулись от людей и не принимали ни жертв, ни молитв. А наступившее лето выдалось таким засушливым и жарким, что в гибели урожая уже никто не сомневался.

3ной истреблял посевы и пастбища. Только те, у которых были заливные луга, могли еще надеяться запастись сеном. Над скотом, над всей живностью нависла угроза.

А когда на растрескавшихся полях выгорела бесколосая солома и желтизной покрылись вечнозеленые склоны, в Эги-ауле на совет старейших собрались представители родов всей долины Галгаев*.

Говорили скупо, говорили, не тая правды. Народ постигло бедствие. Надвигался голод.

Потом старики собрали сход.

Все в тревожном молчании ждали, что скажут умудренные жизнью.

— Люди! — обратился к горцам Зуккур. — Мы прожили свое, и многим из нас давно пора на покой. Но наши думы о вас. За вас плачут наши сердца! Сегодня мы бессильны помочь народу, потому что спасти от гнева богов нельзя никого! Такого опустошения никто из нас не помнит, а ведь если сложить нашу память, она достанет до первых дней жизни! Мы слышали от дедов - бывало с народом худо. Но такого -никогда. Что же делать?

Главное - укрепить свою веру в богов. Просить их милости. Не вызывать их гнева! Кто может, должен покинуть горы, искать убежища у родных и знакомых на плоскости. Остающиеся здесь должны скосить и собрать все, что попадется под серп и косу, даже бурьян и солому! Надо во время листопада послать малых и старых в лес собирать листья и ставить из них кучи, крепить прутьями и камнями. Зимой все пригодится! В такую зиму животные кору сгрызут! Не медлите! Не надейтесь! Не теряйте времени! Меняйте в городе скотину на хлеб, на зерно для посева, для весны! Режьте скот и сушите мясо, пока он не отощал, пока есть солнце! - Он подумал, припоминая что-то еще, и продолжал: -Сохраните рабочих быков да дойных коров! Будем просить Чаборза, чтоб он допустил их до снега побыть на его горе. Там холоднее и, говорят, еще много травы! В такой наш день он не откажет. Люди! Может случиться мор... И не только на скотину, но и на нас! Больные должны помнить о здоровых и скрывать свои болезни в солнечных могилах! Здоровые должны помнить о тех, кто уйдет жить и умирать в эти могилы. Им нужна будет чашка, ложка, вода... Сильный должен помогать слабому! Здоровый - больному! Богатый - бедному! Да помогут нам всем перезимовать Ганерда - бог листьев и бог Елта! Да пощадит нас Ун нанальг - мать всех болезней! Да вспомнит о нас по весне бо-жьеликая Тушоли - мать плодородия! Да поможет нам главный наш бог - Ерда! Амин!

- Амин! - повторил народ.

- Очи-ой - крикнул кто-то.

- Очи-ой! - подхватили все.

Зуккур оглядел толпу, словно прощаясь с народом, и, печально опу-стив голову, сошел с бугра. Больше не о чем было говорить. Тепер» жизнь каждого зависела от сноровки и умения воспользоваться совета-ми стариков. Но многим эти советы не были нужны. Им нечего было резать и продавать... Эти могли сделать только одно - спуститься с гор, пока не поздно, и надеть суму. Но на это не каждый был способен.

Трудолюбие, вечная борьба за кусок хлеба, взаимная поддержка в течение веков выработали в ингушах презрение к попрошайкам, как к бездельникам и лентяям. Они всегда были очень бедны. Но многие из них готовы были нищенству предпочесть голодную смерть. А голодной смерти - разбой.

До самого снега люди трудились — косили, сгребали и стаскивали под навесы все, что можно было собрать с опаленной земли. Косили в оврагах, в лесу. Но листьев, как советовали старики, набрать не удалось. Морозы ударили рано, и они опали вместе с первым снегом.

Зерно и мука в городе и в плоскостных селах вздорожали. А наплыв горцев на базары со скотом понизил на него цену. Купцы и перекупщики наживались на народном бедствии. Знали, что горцы отощавший скот обратно не погонят, и брали его за бесценок. А те на вырученные деньги не могли купить почти ничего. Кому удавалось выменять скот на зерно для посева, тот для еды мог купить уже только отруби. Вскоре морозы, гололед и снег закрыли тропы, замуровав в скалах живых людей вместе с их бедой. А Чаборз никого, кроме близких, на свою гору не пустил. Тогда старики попросили его прокормить рабочую скотину. Все знали, что у него в пещерах скоплено сена не на один год. Но он отказал и в этом.

- Никто не умрет моей смертью! И я ни за кого не должен умирать! — заявил он. И, пустив однофамильцев, у которых было по одной-две скотины, на свое пастбище, он вооружил их и приказал охранять гору от всех. А главные стада его овец пастухи погнали в далекие степи, где они могли перезимовать.

Сколько раз Калою хотелось за всех расправиться с ним! Но слово, которое он дал Зору, останавливало его.

К середине зимы запасы еды у людей стали подходить к концу. Ели березовую кору. Сушеную и молотую, ее добавляли к остаткам муки, к отрубям. Пекли лепешки, варили похлебки.

Орци с полураздетыми подростками и малыми детьми с утра уходили в лес. Там они разжигали костры и бродили в поисках падалицы дикой груши, яблок, обирали с кустов остатки барбариса, шиповника, терна. Вместе со скотом жевали молодые веточки кустарника.

Мужчины и юноши пытались ходить на охоту. Но далеко и подолгу ходить не было сил, а поблизости ничего не попадалось. Туры и серны покинули голодные места и ушли за перевалы.

Зато зверья развелось много. Ночами волки и лисы бродили у самых аулов. Запах оставшейся живности привлекал их. А голод делал бесстрашными.

Однажды на рассвете в сарай Иналука, где у стены стояла единственная нетель, обнаглев, стала подкапываться рысь. Собака, боясь ее, лаяла из чужого двора. Иналук вышел. Зверь метнулся в сторону, но не уходил. Иналук выстрелил. Раненая рысь, поднимая вихрь снега, кинулась к нему. Только удачный удар кинжала спас его от лап разъяренной гигантской кошки.

Стала падать скотина. Истощенных коров и овец резали, когда они не могли подниматься, и голодные люди варили скользкое, расползавшееся мясо. Начались болезни. В аулах, расположенных по склонам гор, каждый день хоронили людей. И не было сил пойти посочувствовать.

Калой прикинул, на сколько у него хватит запасов сена, и понял, что с лошадью и быком ему до травы не дотянуть. Быка пришлось зарезать. Себе он оставил только одну ногу, а всю остальную тушу разрубил на части и раздал соседям, у которых в доме были дети, старики и больные. Быстрый отощал. Все время из конюшни доносилось его ржание. Но Калой был неумолим и давал ему в день сухого бурьяна с крохами сена не больше того, что мог. Орци таскал Быстрому тонкие ветки деревьев, и тот грыз их, как собака кости. Умирали старики. Гибли дети. Умерла Фоди. Умер Зуккур. Люди отупели и стали безучастными к гибели близких. Не было сил плакать, горевать. На погребение Зуккура пришли Эги, которые могли еще двигаться. А остальные, опухнув, лежали по домам.

Калой смотрел на своих родичей и многих не узнавал. Одни казались располневшими, другие напоминали живые мумии из солнечных могил. У людей погас свет в глазах.

После похорон Калой и молодые люди из Эги сошлись у Иналука. Панта, над которой Калой всегда подшучивал, за ее полные, красные щеки, стояла, понуро опустив голову, убитая тем, что ей нечего подать братьям мужа.

- А где твои щеки, Панта? - обратился к ней Калой.

Но его шутка не тронула молодую женщину. Она посмотрела на него, и Калой увидел жалкое скуластое старушечье лицо.

«Все до весны умрем...» — подумал он с ожесточением отводя в сторону глаза. И в этот час решил: надо рисковать, идти на все, но спасти народ.

- Вот что, - обратился он к братьям. - Несколько лет тому назад вы вот здесь упрекнули меня в трусости. Сегодня я возвращаю вам эти слова. Я считаю, что только жалкие трусы могут умирать так, как гибнем мы. Правда, в других аулах не лучше. Но чужими родами править нам не дано. А за своих людей мы должны отвечать.

- Короче! - перебил его Иналук. - Поучать нас было делом Зуккура, да простит его Аллах! Ты еще не Зуккур. Есть и постарше...

- Я знаю, что ты старше. Но если мы будем ждать повеления тех, кто еще старше тебя, ничего не дождемся! Зуккур народ поучал, а сам умер с голоду! Хватит. Я считаю, лучше умереть завтра, чем сегодня!

- Что предлагаешь?

- Иналук прав! Ты не тяни! Не испытывай терпения! - закричали на него братья.

- Сегодня, когда аул уснет, приходите ко мне.

- Пешими? - спросил один из братьев.

- Да, - ответил Калой. - Захватите пистолеты, веревки. Да наденьте на ноги хулчи.

Молодые люди снова вернулись во двор Зуккура, где под башней укутавшись в овчины и бурки, сидели одногодки покойного, отдавая ему последнюю дань уважения.

Пришла ночь. В башню Калоя один за другим сошлись его товарищи. Среди них были не только Эги. На этот раз с Калоем было семь человек. Но когда, выслушав его, они взялись за цепь, на ней оказалось восемь кулаков.

- Чья восьмая рука? - удивился Калой.

- Моя, - робко ответил Орци, но цепи не отпустил. Калой промолчал.

Парни дали присягу защищать друг друга до конца!

Зимняя ночь, когда все небо затянуто тучами, черным-черна. И все же с близкого расстояния можно было на горе различить восемь мужских фигур, которые шаг за шагом поднимались вверх по узкой, незримой тропе.

Орци оказался незаменимым. Каждый из них вырос на этих склонах, но он знал дорогу лучше всех и вел старших так спокойно и уверенно, словно шли они по проулкам родного аула.

Глубокий снег затруднял движение. Приходилось останавливаться. Сердце колотилось в груди. Голод подточил силы даже этих парней.

Путь до пещеры казался очень долгим. Наконец послышался собачий лай, взметнулась из костра искра и тревожный голос прокричал:

- Э-гей! Кто там! Человек или зверь?.. Буду стрелять!..

Калой потянул за рукав Орци и, указав ему место в конце цепочки, пошел впереди.

Тот, кто был у пещеры, видно, прислушивался, присматривался к темноте.

- Э-гей! Кто вы?! - снова закричал он, - Стойте! Буду стрелять! Раздался выстрел. Звонкое эхо прокатилось в морозном воздухе. Калой остановил товарища, шепнул Иналуку, чтобы тот завел разговор с охраной пещеры, а сам метнулся в сторону и исчез.

- Ты что стреляешь? - закричал Иналук, - Здесь люди!

- Убирайтесь назад! - донеслось сверху. - Мы всех вас перебьем!

- Идите сюда! Есть разговор! - снова закричал Иналук.

- Поговорим при солнце! - ответил голос. - Нужно мне было идти к тебе!

А Калой уже подобрался к пещере сбоку. Два человека стояли к нему спиной. В руках у них были ружья.

- Бросайте ружья! - громовым голосом крикнул он из-за каменной плиты.

Мужчины вздрогнули. У одного выпала из рук и покатилась пороховница. Второй шарил глазами по темным очертаниям скал, пытаясь увидеть Калоя. Иналук и его друзья с возгласами врассыпную полезли вверх. Тот, что был с заряженным ружьем, кинулся назад, в пещеру. Калой вытянул свою берданку - человек споткнулся и полетел через нее. Щелкнул курок. Но ружье дало осечку. Калой сорвал с него кинжал с поясом, сгреб второго за ворот. И прежде чем они опомнились, Иналук с братьями были уже наверху.

Подняв обоих мужчин, эгиаульцы ввели их в пещеру. При свете костра все сразу узнали друг друга.

Пещера была гойтемировского рода, скот Чаборза. Только один бык и две коровы принадлежали горцам, охранявшим стадо. За это Чаборз разрешил им пользоваться его сеном. В пещере стоял полумрак. Над головой висели черные, просмоленные кострами каменные глыбы. В глубине вздыхала скотина. Большая часть пещеры снизу доверху была забита сеном. Здесь пахло кизяком, прелой травой и дымом, напоминая о добрых временах.

Калой поставил ружья гойтемировцев к стене, словно внес их из любезности, и сел к костру.

- Устали мы, а приглашения от вас не дождешься! Хороши хозяева! - мрачно сказал он.

- Какие гости, такие и хозяева! - огрызнулся бородатый гойтемировец. Второй, помоложе, угрюмо молчал. Он был заикой.

- Садись, Долтак, к огню и брось злиться! - обратился к старшему Иналук. - Мы замерзли!

Долтак нехотя сел. Иналук кивнул Калою, и тот заговорил.

- Долтак! Все мы горцы! Знаем друг друга. Соседи по аулам. Ты знаешь не хуже нас, что с народом. Каждый день и вы и мы хороним. У нас кончились запасы. Нечего есть. И мы решили прийти сюда и забрать скотину Чаборза...

- Что?! - взвыл Долтак. - Только убив меня! Мне поручена охрана! Я мужчина, как и вы! Вас много. Конечно, вы осилите... Но кровь моя не останется неотмщенной!

- Н-ни... н-и...нничего нне получите! — промычал младший гойтемировец.

- Да хоть ты, Галушка, помолчи! - разозлился на него Иналук. -Есть кому говорить и без тебя! Долтак, не кипятись! Ты не мальчик. Ты знаешь: раз мы сюда пришли, - значит, возьмем... Пойми, мы уже озверели от голода. Неужели ты хочешь, чтобы все мы подохли рядом с этой скотиной? Ну?

Долтак молчал. Взгляд его метался из стороны в сторону.

- Подбрось хвороста! - крикнул он, ни с того ни с сего озлившись на своего напарника. Тот кинулся за дровами и растянулся, вскочил и снова упал. Какая-то незримая сила бросала его на землю. Люди переглянулись.

- Джины спутали!

- Заячья хворь!*.

- 3-заячья х-ворь у в-вашей родни! Г-де т-ы, вислоухий п-пес?! - отряхиваясь, заорал Галушка, поняв наконец, что это Орци, крутившийся позади него, привязал его за ногу к стойке телячьего загона.

Как ни важен был разговор, происходивший до этого, все рассмеялись.

Калой позвал брата. Но Орци предусмотрительно исчез.

- Долтак, - снова заговорил Калой, когда все успокоились, - сейчас мы обогреемся и погоним... Если есть здесь ваша, отбейте. Хочешь - войди с нами в долю. А нет - оставайся так. Дело твое. Но у вас тоже дома семьи. Вы здесь молоко попиваете, а ваши дети опухшие ходят. Чаборз небось не дал им на лепешки?

- Да его в горах и не видно. Старшина! Народ мрет, а он где? - злобно вставил Иналук. - Кончай разговор. Скоро рассвет, - бросил он Калою, поднимаясь.

Встал и Калой.

- Ну, Долтак, миром или враждой? - спросил он. - Смотри, мы тут от разных фамилий. Выживем - с нами трудно враждовать! Аул! А поймешь нашу нужду - и от Чаборза защитить сумеем... С миром и ему не под силу тягаться!..

- А что же мы своим скажем? - наконец сдался Долтак.

- Скажете, что мы были всем аулом... И это же правда! Мы ведь готовы и убить вас... Потому что нам иначе все равно смерть... - сказал Калой. - Но мы решили умереть только после того, как кончится все у тех, которых не трогает беда народа!

- Так вы нам-то дадите хоть что-нибудь? - вдруг жалостливо спросил Долтак. - Мы ведь здесь своих коров держали на его сене... Молоком питались. Вы-то себя спасаете, а нам погибать, значит?..

- Нет, Долтак. Вашего мы не тронем. И из чаборзовских дадим на двоих целую скотину! С ней дотянете до весны, - примирительно сказал Калой. - Когда рассветет, спуститесь к себе и скажете людям, что мы угнали чаборзовский табун с его разрешения...

На рассвете Эги-аул проснулся от рева скотины. Ее развели по дворам, а половину, поставили в пустой сарай Хасана-хаджи.

Все мужчины, которые были способны двигаться, собрались у Калоя. В башню набилось столько, что негде было встать.

Тревога на лицах смешалась с ожиданием чего-то хорошего...

- Сельчане! - обратился к ним Калой. - До весны далеко. А смерть уже в каждом доме. Мы пригнали одно из стад Чаборза...

Гул прошел по толпе.

- Это дело не простое. Может, обойдется, а может, кому-нибудь головы стоить будет. Если вы согласны, мы разобьем скот пополам. Половину разделим между собой - на три-четыре семьи по скотине. Если не обжираться, этого хватит до первой черемши! А вторую половину отдадим гойтемировцам. Там тоже мрут... Но мы не воры. Через год-два каждый вернет Чаборзу, что взял. Кто овцой, кто телком... Согласны?

В сакле поднялся невообразимый шум. Каждый хотел ответить Калою сам. Но в общем можно было понять, что все согласны.

- Я вижу у дверей Эльмурзу. Пропустите-ка жреца сюда! Эльмурза протискался к Калою.

- Мясо каждый готов съесть. Это известно. Но, для того чтобы нас никто не мог взять за горло, мы должны присягнуть не выдавать никого! И в этом деле поддерживать друг друга до смерти. Согласны?

- Согласны! Согласны! - завопили голодные.

- Здесь почти все магометане. Но нет ни одного, кто бы солгал, поклявшись богами Мятт-села, Тушоли и Ткамыш-ерды, Эльмурза, говори!

Эльмурза стал белее своей бороды. Он сдернул с себя шапку. Все последовали его примеру. Фотогена давно уже не было, и Калой поднял горящую головешку под потолок. На него смотрели изможденные лица знакомых и близких ему людей. На этих лицах сейчас он видел радость, нетерпение. Старики смотрели на него как на спасителя. И Калою стало не по себе. Неожиданное волнение взяло за горло.

- О! Владыки наши Мятт-села, божьеликая Тушоли и всесильный Ткамыш-ерды! Мы клянемся вам, что не вымолвим слова против тех, кто подумал о нас, не пожалел труда и головы своей, привел в аул благодать, покинувшую нас. Амин!

- Амин, - повторила толпа.

- Очи-ой!

- Очи-ой! Очи-ой! - откликнулись люди.

- Мы клянемся вам, наши милосердные боги, что не дадим друг друга в обиду никому! И, если потребуется, умрем друг за друга! Амин! - воскликнул Эльмурза.

- Амин! - повторил народ.

- Очи-ой!

- Очи-ой! Очи-ой! - повторили все.

- Ну, а если кто из нас нарушит эту священную клятву и отступит от этого слова, да покарает его гром Дяла-села! Да обрушит на него свой гнев мать всех болезней - беспощадная Ун нанальг! Амин! Очи-и-и-ой!

- Амин! Очи-ой! - гудело в башне.

Наступила тишина. Калой всматривался в обращенные к нему лица. Они терпеливо ждали.

- Расходитесь по дворам. Скотину уже развели. Будете делить - не ссорьтесь из-за кишок, из-за копыт. Но и не теряйте ни капли крови. Расходуйте понемногу! Если на нас пойдут гойтемировцы, займите места у бойниц. Вышлите ко мне всех женщин и детей. Если я подниму руку, стреляйте! Если упаду... - Он на мгновение задумался. - Стреляйте, чтоб они не отняли мясо, не перебили вас. Но, думаю, до этого не дойдет. Идите. Режьте и делите скот! Да примет Аллах его в жертву!

Народ кинулся к двери.

Когда все выбрались из башни и в ней осталось только несколько стариков, Эльмурза подошел и обнял Калоя.

- Я не знаю, чем это кончится, - сказал он, - но вас с Иналуком и ребят, накормивших аул, да охранят боги от зла и насилия! Никто не знает, кому это сохранит жизнь, и поэтому каждый должен быть благодарен вам!

Когда над горами взошло солнце, в Эги-ауле было тихо и спокойно. Трудно было бы найти след того, что еще час назад происходило в этих

дворах. Только из каждого тунгула в ясное небо поднимался столб жирного дыма.

Калой не взял себе ничего. У них еще оставалось мясо от своего быка. А о будущем он не беспокоился.

Часок поспав, съев по кусочку мяса и запив бульоном, братья вышли во двор. Орци сводил Быстрого на водопой и стал чистить.

- Вон в той башне, у Кагермана, мясо еще не готово, варится, -сказал Калой. - А Суврат шустрая, она уже ест... Баки тоже завтракает... А у Борцука — пока в котле...

Орци, выпучив глаза, уставился на Калоя.

- А ты откуда знаешь? - спросил он недоверчиво.

- Знаю, - с хитрой улыбкой ответил Калой. - Не веришь? Проверь...

Не успел он это сказать, как Орци опрометью кинулся к тем башням, на которые указал Калой. Обежав все четыре двора, он вернулся и с детской настойчивостью пристал к Калою, чтобы тот сказал ему, как он узнал, что делается у людей в доме, в котле. Калой смеялся, отшучивался, говорил, что он знает секрет.

Но Орци трудно было заставить поверить в это. Наконец Калой сдался.

- Смотри, - сказал он, ставя перед собой Орци, - в тех домах, где затрак готов и все принялись за еду, топить незачем. Из их тунгулов дыма почти нет. А где еще не все готово, там хозяйка держит огонь, там валит дым.

Орци не поленился и побежал еще в несколько домов. Признак, о котором рассказал брат, почти ни разу не обманул его. Орци был в восторге. Он решил такой интересной тайны не выдавать никому и прослыть кудесником.

В полдень к Калою прибежали соседи. К аулу приближался разъяренный Чаборз со своими однофамильцами. Калой, как условились, велел мужчинам запереться в башнях, а женщинам, детям и старикам выйти с ним к старшине.

Захлопали двери, залязгали запоры. Кое-где из бойниц высунулись ружейные стволы. Орци на вершине боевой башни Эги приложился к винтовке Калоя. Он давно уже научился стрелять и сейчас решил держать на мушке только Чаборза. Но он по-взрослому был осторожен, потому что знал цену своего выстрела и Калой предупредил его.

Калой велел жрецу Эльмурзе и соседке Суврат быть рядом и делать то, что он скажет. Они направились на окраину села. Толпа женщин, стариков и детей следовала за ними.

Чаборз приближался верхом. За ним ехали на конях человек десять и десятка два вооруженных горцев шли пешком. Эти, видимо, уже съели своих лошадей. Когда они приблизились, Калой заметил серость их лиц. Они были такие же изнуренные, как и эгиаульцы.

По дороге Калой подсказал Эльмурзе и Суврат, что говорить. И не успел остановиться конь Чаборза, как Эльмурза выступил вперед и, обнажив голову и воздев руки к небу, закричал надтреснутым, старческим голосом:

- Великие боги неба, гор и воды - Ткамыш-ерды, Тушоли и Мятт-села! Мы славим вас за то, что вы послали благодать дому Гойтемира и его сына - Чаборза, которая ныне спасла нас от верной смерти. Амин! Очи-ой!

- Амин! Очи-ой! - закричали все эгиаульцы, снимая шапки. Многие из гойтемировских, не ожидая такой встречи, в суеверном страхе повторили вместе с ними «амин и очи-ой».

- Чаборз! - продолжал старик. - Ты веришь в бога-Аллаха и пророка Мухаммеда. Да примет Аллах в жертву за душу твоего отца еду, которую ты дал голодному народу, да пошлет он благо тебе, баракат твоему дому, долгую жизнь твоему сыну! Амин!

- Амин! Амин! - кричали женщины и дети.

- Чаборз! — выступила вперед Суврат. Она была худа, как обтянутый кожей скелет. - Ты не узнаешь меня? Я - Суврат... Это голод сделал меня такой. Когда ты женился, я собирала твою невесту... Ты зять нашего села! Ты не мог бы дать нам умереть с голоду ради своих животных! Если бы мы умерли, что бы ты сказал сыну нашей сестры, который растет в твоем доме? Ты, которому боги дали все счастье, не обижайся на нас! Не от жира, не от силы кинулись мы на твое добро, а от бесссилия своего... Вон и у братьев твоих, что стоят за твоими плечами, такие же, как и у нас, лица покойников! Они знают, что испытываем мы! Посмотри, - она махнула рукой в сторону кладбища, - вон сколько ушло! Расслабь свое сердце! Многих ты видишь здесь уже в последний раз, потому что им ничто не поможет... Не жалей добра, пожалей людей! Добро можно нажить, а умершего никто не поднимет!

Родственники Чаборза смутились. Многих речь Суврат проняла до самого сердца. Чаборз был сбит с толку этой встречей. Но мысль о том, что его обокрали, лишили одного из лучших стад, приводила в ярость. Глядя на Суврат и стоящих за нею людей, он не видел их. Он видел только Калоя и чувствовал, что виной всему был только он. Даже не оглядываясь, он понял, что его сородичи уже остыли и смущены тем, что услышали. Он должен был теперь повлиять не столько на эгиаульцев, сколько на своих, чтобы не потерять их поддержки.

- Эльмурза, уважаемый жрец! И ты, женщина! Я благодарен вам за добрые слова! Но сытая кошка всегда красиво урчит! Вы просите Бога принять от меня в жертву то, что я не давал! Вы говорите о несчастье своем, позабыв о других! Да, я зять этого аула. Но кому должен я раньше помочь, если я хочу это сделать: им или вам? — Побагровев, он показал плеткой на своих односельчан. - Здесь тоже люди! И не только моего рода, но и других фамилий. О себе вы знаете, что говорить, а о других вы думали? А может быть, я для того и приехал, чтобы помочь и вам и им? А что теперь? Вы ограбили не только меня, но и мой аул! И вы или отдадите сами все, что вы не сумели сожрать, или я заставлю вас вернуть мое добро! Мне стоит крикнуть — и здесь будут солдаты! Ишь вы! Вам жить надо, а другие пусть подыхают?!

Чем больше говорил Чаборз, тем больше возбуждал он себя, и это передавалось окружающим. Теперь многим из его родичей Эги снова казались ненавистными людьми, потому что из-за них они, оказывается, лишились помощи Чаборза.

И в это время заговорил Калой.

- Чаборз, ты, конечно, был бы прав, если б все было так, как ты говоришь.

- А что не так? Что ты хочешь сказать?! - взорвался Чаборз.

Он ел Калоя ненавидящими глазами. Но Калой не замечал гнева старшины.

- Солдат вы умеете звать! Но что им здесь делать? Их ведь надо кормить, поить. А у нас, кроме снега и покойников, ничего нет! Да и что кому мы сделали? Мы не грабители. Мы голодаем. Но ты неправ. Мы понимаем тех, кто голодает так же, как и мы! Ты говоришь с народом языком святого! У тебя баранта в Гызляре*. Есть у тебя скот и в других местах! Но мы знали, что, когда ты захочешь помочь и нашим и своим людям, ты не возьмешь оттуда, а возьмешь только из этого табуна. Вот мы и сделали так, как ты надумал... Только не спросясь. Ведь тебя нет. А люди умирают. Но мы взяли не все, как ты сказал. Мы взяли на наш аул только половину. А остальную часть оставили для них. Выгоните скот! - крикнул он своим.

Тотчас же несколько парнишек кинулись к сараю Хасана-хаджи.

- И мы, Чаборз, не воры, потому что, если б мы хотели похитить, ты бы скотину не нашел... Есть такие пути, ты это знаешь. Скот этот мы у тебя взяли взаймы. Да. И вернем кто в этом, а кто в следующем году! А своим родственникам, конечно, ты волен раздать без отдачи. Это на твоем месте каждый сделал бы! Это ваше дело, родственное...

Калой отвел все обвинения Чаборза.

Мальчишки пригнали двадцать голов скота. Значит, столько же осталось за эгиаульцами.

«Дурак я! - клял себя в душе Чаборз. - Чего я расхвастался! Теперь хочешь не хочешь — отдавай своим! Вон как вылупились...»

И действительно, радость бедных родственников Чаборза вылезла наружу. Большинство из них хорошо понимали, что Чаборз вовсе не собирался никому помогать, а просто попался на слове. И втайне они от души благодарили Калоя за его мудрую речь.

Так и пришлось Чаборзу, потемнев от злости, уехать из Эги-аула ни с чем да еще выручать своих односельчан.

Ненависть к этим беднякам, у которых вечно чего-то не хватает и которые всегда зарятся на его добро, душила его, но он учился владеть собой. Без них ему тоже никак нельзя было обойтись.

То, что Калой и его друзья поделили стадо Чаборза, конечно, помогло жителям двух соседних аулов. Многим эта поддержка сохранила жизнь. Но голод и мор свирепствовали в горах и косили людей. Болезнь желудка валила с ног целые семьи. И, по обычаю далекой древности, они еще при жизни уходили в свои родовые надземные усыпальницы и умирали там или возвращались, когда болезнь проходила. Родственники носили им туда воду, пищу. Посуда и самые нужные вещи, которые они брали с собой, оставались там навсегда. Мертвых никто не тревожил. Они навечно застывали так, как их настигла смерть. Умирала мать, склонившаяся над люлькой, умирал младенец под пустой грудью. И никто уже не касался их. Горный ветер превращал трупы в мумии. Недаром мертвеца ингуши называют «дака» - сухой.

Еще задолго до наступления весны прямо из-под снега люди начали выкапывать корни черемши с крохотными нежными ростками. Они ели их и протирали ими кровоточившие десны. Кое-кому помогли зерном родственники, жившие на равнине. А с первой травой стали прибавлять молока уцелевшие коровы. Но болезнь не утихала, потому что не только дети, но и взрослые ели без разбору все, что пробивалось из земли. Слух о «чуме» в горах дошел до начальства, вызвал страх в городах, в станицах.

И было решено выставить заслоны на выходах из ущелий. Туда никого не впускали и не выпускали оттуда. Черные флаги на высоких шестах кордонов и политые известью тропы наводили ужас на тех, кто проезжал мимо этих мест. Горы для их обитателей стали каменной западней.

Но долго так продолжаться не могло. Весть о том, что их сородичи обречены на смерть, облетела плоскостные аулы, вызвала волнение. Даже те, которым некому было помогать, не оставались равнодушными. Ведь многие из них после пахоты отгоняли своих лошадей на отдых в горы.

Администрации пришлось пойти на уступки. Она разрешила прогонять скот и перевозить муку и зерно в аулы. Однако обратно по-прежнему не выпускала никого.

Вскоре после того, как была роздана чаборзовская скотина, у Калоя снова собрались его друзья.

- Когда родник кончается, ручей не течет! - начал Калой.

- Что, понравилось за добычей ходить? - засмеялся Иналук.

- Нет, Иналук, - ответил Калой. - Мне очень нравится, как пахнет свежая земля, нравится взять ее на ладонь, посмотреть, созрела она для хлеба или нет, нравится зерно с тока переносить в кладовые... Но что делать, когда нет ничего?.. Да разве я о себе? Мы-то с вами как-нибудь обойдемся. А вдовы, сироты?.. Сколько их у нас теперь!.. - Он помолчал. - Конечно, и самому нужно, а где взять... Бывает, что человек повиснет над, бездной, и кажется: конец... Но вдруг под ногой уступ... Обопрется, передохнет и выкарабкается. Так и наши сейчас... Кому сахь* муки, кому коза, если не корова, достанется - и семья спасена. А нет, - значит, конец... И думаю я: хотим не хотим, волки, а нужно в седла. Бедных разорять не будем. У них у самих ничего нет. А у тех, которые имеют, «займем». С них не убудет! Как думаете?

Друзья поддержали его.

С этого дня водил Калой своих «волков» на добычу через хребты и ущелья. Приводили они коров, лошадей, быков. Знали, кому нечем детей кормить, кому не на что зерно выменять, и понемногу раздавали добытое людям.

Придут ночью, вызовут во двор вдову и скажут ей:

- Бери, мать, корову. Свою в городе на зерно выменяй, а эту держи дома, чтоб молоко было детям.

- Да что вы! Мне не за что купить ее! - взмолится та.

А когда объяснят, что им ничего не надо, в удивлении поглядит им вслед, помолится.

Думали Калой и его товарищи, что это только они так промышляют. Но горные тропы свели их с другими людьми, и поняли они, что многих признак смерти выгнал на большую дорогу.

Помощи неоткуда было ждать.

Как-то уже по весне, когда горы покрылись нежной зеленью, а деревья алычи стояли белые, как девушки на свадьбе, рассвет застал их на пути из набега. Чтобы не гнать добычу на виду у всех, Калой отпустил друзей, а сам с Иналуком свернул в сторону и загнал скотину на соседний хутор, где вымерли и разбрелись все жители, кроме одной семьи, в которой тоже недавно похоронили хозяина.

Это была семья Дали - помощницы жреца, певицы солнцу.

Их встретила еще не старая женщина - мать Дали - Зайдат. В ее больших светло-карих глазах застыло горе.

Она указала молодым людям на кунацкую, а сама пошла отдаивать коров, которых они пригнали. Калой и Иналук стояли еще во дворе, когда из башни вышла Дали, поздоровалась с ними.

- Что же вы тут стоите? Заходите в комнату! - предложила она. Молодые люди колебались.

- Вы думаете, нет отца, так вас и принять некому будет?.. - скрывая в улыбке скорбь и набежавшие слезы, сказала Дали, как и мать приглашая их в кунацкую.

- Ладно, - согласился Иналук, - ты не думай, что мы вас сторонимся. У нас мужские дела, о которых надо было поговорить... Куда бы поставить коней?..

- Идите. Все будет сделано, — деловито сказала Дали и проводила их в дом.

В комнате, в которую они вошли, видно, никто не жил. Стены были украшены войлочными коврами. На нарах тоже лежали войлоки. В углу была горка запасных тюфяков и одеял. Но было здесь холодно, как в подземелье.

Иналук подошел к окну.

- Сноровистая! - воскликнул он. - Погляди!

Дали уже расседлала лошадей, протерла спины куском потника и повела их в конюшню. Во дворе застучал топор. Иналук и Калой отошли от окна. Дали могла увидеть, что они наблюдают за ней.

- Огонь-девка! — заключил Иналук, поеживаясь от холода.

Дали внесла в комнату маленькую железную печурку, которая была уже убрана в клеть до зимы и смазана салом. Ловко поставив ее на место и установив трубы, она зажгла смолистые сосновые дрова, которые вспыхнули как порох. От печки повалил чад.

- Вы уж извините... Это сейчас пройдет, - сказала она и вышла, оставив двери открытыми.

Печурка с боков накалилась докрасна.

Дали предложила гостям умыться. А через некоторое время подала мясо, галушки вместо хлеба и стопку лепешек с творогом...

Иналук не удержался от удивления.

- Давно я не видел такого!

- И мы не видели, - потупясь, ответила Дали. - На поминки приезжали родные наны... Привезли кое-что...

Иналуку стало неудобно за то, что он вызвал в ней печальные воспоминания. Родные, видимо, помогли им только тогда, когда отец умер. Но время было тяжелое. Чтобы помочь другому, человек должен был отрывать от себя, от семьи.

Попозже Дали принесла молодым людям миски с пахучим калмыцким чаем.

- Это уже ваша еда, - улыбнулась она. - У нас скотины теперь нет. Молоко в чае от ваших коров.

Пока они пили, Дали стояла около дверей и старалась развлекать их разговорами. Но обычной веселой беседы, какая бывает между молодыми людьми, не получалось. Слишком много печальных событий накопилось за этот год.

Вошла Зайдат. Гости встали. Она поблагодарила за оказанное уважение, попросила сесть. Пожурила за то, что мало ели. А потом прямо, без хитрости спросила про коров.

- У людей угнали?

- Угнали, - ответил Иналук.

- Вам, конечно, виднее, — заметила она, — но я знаю, что такое корова в хозяйстве. И если кто угоняет ее, он за всех, кого оставил голодными, берет грех на душу... Надо ведь не только жить, но думать и о смерти... Не обижайтесь. Я говорю, как понимаю.

Наступило молчание.

- Зайдат, - сказал Калой, — тебе спасибо за заботу, за мысли о нас. Ты хочешь предостеречь нас от греха. Мы ценим это. Мы люди взрослые и сами отвечаем за себя. Мы могли и промолчать. Но, уважая тебя, я скажу правду. В эту зиму и весну мы не раз ходили в набеги. Немало добыли мы этим, пожалуй, не лучшим путем. Но ты запомни: мы не угнали ни одного сельского стада, не вырвали ни одного куска из рук людей. Ни один из нас, эгиаульцев, не обогатился. Правда, мы ели. Но главное — раздавали тем, кто не имел ничего. Брали мы у тех, у кого не убывало из-за этого, да отнимали у царской казны. Думаю, Бог нас за это не покарает. - Он посмотрел на Иналука.

- И самую малую долю, - сказал Иналук, - можешь поверить мне, Зайдат, берет себе он. А в опасности - самая большая доля его.

Наступило неловкое молчание. Нарушила его хозяйка. Подбросив дрова в печурку, она отошла к стенке, сложила под платком руки на груди и заговорила:

- Вы возмужали на моих глазах. Я знаю вас, вот как ее. — Зайдат кивнула на дочь. - Верю вам. - Она подняла на них большие печальные глаза. — Но, если б вы послушали меня не как мудрую женщину, а просто как мать, вы бы теперь остановились... Народу легче. Весна. Одно тепло помогает жить! Я не желала бы видеть вашего горя! Мы и так много перенесли... У тебя жена, мать... У Калоя брат еще ребенок... Подумайте о них... Не рискуйте! - Зайдат настойчиво продолжала смотреть на братьев. Ждала ответа. - Вас Бог поберег до сих пор, так не испытывайте судьбу! Хватит, а то поднимете против нас сильных. За ними власть. И покарают они всех! Ведь не раз горели наши башни, даже без всякой причины.

- Зайдат! Спасибо тебе! - сказал Иналук. - Я думаю, что ты права. И хоть говоришь, что ты не умна, это неправда. О твоих словах нам надо подумать!

А Калой ответил хозяйке еще прямее:

- А я уже подумал. Это Бог привел нас с прямой тропы в сторону, под ваш кров, и вложил в твои уста такие слова. Они попали в цель. Когда камень катится с горы, его от пропасти может удержать даже былинка. Считай, что я ездил в последний раз! - закончил он, проводя ладонью черту. - У меня нет матери. Но если б она была, ее слова, наверное, были бы такими, как и твои...

- Ну что ж, ты, пожалуй, прав. Остановиться на полном скаку - тоже нужна сила! - согласился с ним Иналук.

- Лучше работать! Скоро пахать! Только на чем? - усмехнулась Зайдат. - Ну да ничего - были бы живы!

Ни братья, ни Зайдат не заметили, как обрадовалась девушка, как засияли ее глаза, когда гости дали матери такое слово.

- Зайдат, - сказал Калой. - Пусть скотина побудет у вас дотемна. Спасибо тебе за приют, за добро. Мы, наверное, теперь поедем, потому что, по правде сказать, ровно две ночи и два дня не спали и я не знаю, как мы держимся на ногах!

- Эх ты, нарт! - засмеялся, поднимаясь, Иналук. - Он прав. Мы пойдем...

- Послушайте, — ласково сказала Зайдат. — Если у вас всего делов, что выспаться, так никуда вам не надо идти. Вот комната, вот постели, ложитесь и спите хоть двое суток. А потом заберете скот и поедете себе домой! Нечего стесняться!

Братья заколебались.

- Стели постели! - сказала Зайдат дочери. - Чувствуйте себя как дома!

Через некоторое время в полутемной кунацкой, освещаемой только из поддувала печки, слышался уютный треск горящей сосны и богатырский храп Иналука. Калой долго лежал тихо, не двигаясь, потом сел, сокрушенно покачал головой и, повязав уши попавшейся под руки шалью, спрятал голову под подушку.

Несколько раз Дали бесшумно появлялась в кунацкой, подкладывая дрова. Она унесла обувь гостей. Высушила ее и смазала салом. А когда в последний раз вошла, один из них зашевелился. Дали замерла. Иналук, не просыпаясь, повернулся к стенке, а Калой продолжал спать, закинув руки за голову. Глаза Дали привыкли к темноте. Она увидела шаль матери на полу. Тихонько подошла, подняла ее. Калой спал. Надо было отойти, но она не отходила. Она впервые могла так близко рассмотреть его, и она смотрела. С детских лет она знала Калоя, восхищалась его удалью, силой. Она видела его на свадьбе у Зору, знала их тайну, о которой не знал никто. Она хорошо помнила все, что говорила ей Зору, передавая подарок Калоя, но сейчас, стоя возле спящего юноши, не в силах оторвать глаз от его спокойного лица, она, как и тогда, не могла понять, почему Зору не ушла за ним, хоть на смерть, если только он любил ее.

Дали отступила назад на шаг, другой... Отошла еще... А глаза ее так и не отрывались от него, такого близкого и бесконечно далекого. Что для него, большого, могучего, самого красивого человека на земле, она, еще почти девчонка, неприметно живущая где-то на одиноком хуторе, между синим небом и черной скалой?!

Солнце скрылось за ближайшей верхушкой, а гости Зайдат все еще не просыпались. Казалось, они легли для того, чтобы проспать всю свою жизнь.

Но она знала, что им пора вставать, и вошла шумно, хлопнув дверью. Гости проснулись.

- Ну, как отдыхалось? Будете вставать или еще полежите? Я ведь разбудила вас, потому что вы вечером собирались домой!..

- Да, слава Богу, что ты нас разбудила! — вскочил, протирая глаза, Иналук.

Они умылись, наотрез отказались от ужина и вышли во двор. Их кони были уже оседланы. Сбруя, как и обувь, вычищена и смазана салом. Вечерело. Зайдат выгнала коров.

- Которая из них, по-твоему, самая хорошая? — спросил Калой, разглядывая скотину,

- Вот эта, конечно, - не задумываясь, ответила Зайдат, показав на черно-бурую корову. - Вымя большое, шесть сосков, жилы под брюхом толстые и молодая - вторым или третьим телком. Эта кормилица! Я их всех пересмотрела. Все хороши. Но эта особенная.

- Ну так загони ее обратно, - просто сказал Калой. Зайдат не поняла его.

- Для чего?

- Как для чего? Для молока! Вы же без коровы.

- Но у меня сейчас нечем заплатить...

- Столько, сколько мы за них заплатили, найдешь! — засмеялся Калой. - Загоняй! Загоняй!

Мать с дочерью не знали, что и говорить за такой дорогой подарок. Они так и стояли рядом на бугре, пока гости были видны.

- Слушай, а почему бы тебе не подумать о Дали? - неожиданно сказал Иналук, когда они уже подъезжали к себе.

- Что подумать? - удивился Калой.

- Как что? Зарок у тебя, что ли, всю жизнь ходить бобылем?

- Ах, ты вот что! - и, подумав, Калой добавил: - А стоило дать такой зарок. Друзья жили бы спокойнее.

- Брось дурачиться! - воскликнул Иналук. - Да эта девчонка ничуть не хуже тех, что мы знали...

- А чем лучше? - спросил Калой. Иналук молчал.

— Вот именно... все они, эти красивые, на один лад! Князей ждут за свою красоту! А я не знаю, на чем еще пахать буду!

— Ну и сиди себе один до ста лет! - разозлился Иналук. — Хорошо еще, что коровы не имеешь. А то б тебя давно ославили...

— Ты, когда тебе в мозги ударит, любую глупость можешь изречь! Не хуже сплетницы Суврат! — тоже взорвался Калой. - Едва не подохли сами, из каждого солнечного могильника свежие трупы смердят, а он о женитьбе! Да если у меня однажды жизнь не вышла из-за того, что родители оставили меня голым, где я теперь возьму? Или ты думаешь, я и дальше буду вот так охотиться?

— А кто тебе говорит! Именно сейчас ты и можешь взять любую... Иные за прокорм отдадут. Времена, когда женихи снова с полным выкупом будут являться, еще не скоро вернутся! Так что ж, девкам ждать твоих коров и стареть, что ли? Думать надо. Другой раз небогатому и беда в помощь...

— Не собираюсь за беду прятаться и на ней счастье искать! - буркнул в ответ Калой и замолчал.

Из аула навстречу бежал, запыхавшись, Орци. Он поймал стремя Калоя и зашагал рядом, едва переводя дыхание.

— Ну, что здесь случилось? - спросил Калой брата, видя его сверкающие в сумерках глаза.

— Панта родила мальчика! - воскликнул наконец радостный Орци.

— Вот это новость! - Калой, сразу же забыв неприятный разговор с Иналуком, прямо с коня так обнял друга, что тот застонал.

— Да ты что, хочешь, чтобы в моем доме больше одного мужчины не оставалось! - закричал он, расправляя сдавленную грудь. И, сняв с пояса кинжал, протянул его Орци: - За добрую весть!

Кажется, первый раз в душу Калоя прокралась маленькая змейка зависти к Иналуку. Сын...


3


С каждым днем весна набирала силу. Прошли первые дожди. Все темнее становилась листва в лесах. Все ярче блестели травы. Солнце близилось к заветной вершине горы Чубатого дерева. С незапамятных времен Эги-аул начинал пахать в тот день, когда впервые весенние лучи достигали этой вершины.

Теперь каждое утро Эльмурза становился лицом к восходу и следил за лучами. Наконец наступил долгожданный день, когда он объявил:

— Завтра будем встречать солнце на горе!

На рассвете следующего дня жрец Эльмурза и все, кто мог, поднялись на вершину горы Чубатого дерева. Было холодно. Дул сильный ветер. Но всех волновало одно - придет ли солнце на вершину сегодня или жрец Эльмурза ошибся?

Он стоял впереди всех и неотрывно смотрел на ясное очертание хребта на утреннем небе. И все смотрели туда. Вот в том месте, где должно было показаться солнце, над кромкой гор далеко вправо и влево обозначилась темно-синяя полоска. Она становилась все ярче, все сильнее. Вот она стала сиреневой - и вдруг из-за вершины Цей-Лома показался тоненький край расплавленного солнца. Лучи его отразились в глазах людей...

- Ма-алха! Ма-алха* - крикнула Дали высоким, радостным голосом.

- Ма-алха! Гелой! Гелой! - закричала толпа. Мужчины обнажили головы. Жрец повернулся к людям.

- Очи-ой! Очи-ой! - произнес он. Ему ответили:

- Очи-ой!

А Дали запела:


Ма! Алха-ма!

Только ты, недоступное, вечное,

Согреваешь и землю и души людей!

Ниспошли благодать нам свою бесконечную!

Нас, рабов божества твоего, пожалей!..


Зачарованный народ слушал...

Поднималось солнце, все ниже бежали по горе его лучи, все быстрее убегала тень, все выше и выше, словно радостный жаворонок, лилась ввысь песня, в которой люди просили пощады и блага у богов всесильной природы.

Калой стоял позади всех. Он поверх толпы видел Дали. Вместе со всеми он с трепетом слушал ее пение и таинственные заклинания жреца. А когда поймал себя на том, что мысли о Дали уводят его от молитвы, он разозлился и на себя и на Иналука, который обратил его внимание на эту девушку.

«Она, Малхааза, самая чистая, совсем ребенок, молится за весь народ, а я?.. Видно, человек тоже может быть псом, - думал он о себе, - только не хватает такому человеку хвоста!..»

На этот раз моление было коротким. Эльмурза произнес всего несколько просьб и пообещал солнцу и всем богам обильное жертвоприношение осенью, если они пошлют урожай. Потому что они же сами знают, что у народа сейчас нет ничего!.. Был зарезан баран с рогами, повязанными белой материей. Молодежь немного поплясала. Эльмурза объявил, что завтра можно начинать пахать, и люди вернулись домой.

К полудню мальчишки обежали дворы, созывая народ на площадь аула.

Все думали, что приехал старшина, чтобы снова объявить о каком-нибудь поборе.

Но старшины не было. И никто не знал, по какому делу сход и кто будет говорить.

Когда пришли все мужчины, и женщины от тех дворов, где не стало мужчин, на камень встал Калой и сказал:

- Люди, мы собрались, чтоб поговорить о пахоте. На нас в прошлом году свалилось такое несчастье, какого одногодки Зуккура не помнят. Завтра - пахать. Но у многих нет ни быков, ни коней... Что же будет с народом? Кто старше - пусть скажет, посоветует.

Он сошел. Площадь зашумела, люди переговаривались. На камень взобрался старик по имени Зем. Лицо у него было красное, с белыми пятнами, глаза без ресниц, рот маленький, словно сдавленный с боков. Знали его в селе как скрягу-сутяжника.

- Кто тебя просил созывать людей? - обратился он к Калою. - Сам говоришь, что еще ничего на свете не видел, а скликаешь народ, как старшина! Ишь какой!

- Ты его не кори, а ответь человеку, если можешь! — крикнула одна из женщин.

- А чего отвечать! Дело простое! У кого есть пара - пашет сам. У кого одна скотина - ищет супрягу, у кого вовсе нет - нанимает с половины урожая! Вот и все. Дело простое! А то - сход!..

И снова загудела толпа. Зем с самодовольным видом спустился.

- Я прошу народ простить меня за глупость! - сказал Калой, встав на камень. — За то, что по своей молодости потревожил вас, — в голосе его слышались злость и насмешка. — Но все помнят, когда зимой глупая молодежь пригнала табун Чаборза, как Зем торопился получить свою долю, которая спасла ему одного из двух его бычков, и на них он завтра начнет пахать! По глупости своей мы с Иналуком имеем по быку. У него лучше, у меня хуже, но и мы завтра можем начать пахоту! И управимся! Управимся раньше Зема! И раньше, чем он сумеет поработать у тех, которые должны будут нанимать его быков под урожай!

- Ну и нанимайтесь! - весело воскликнул Зем. - Всем хватит! Полаула без скота!

- Но не будет этого, Зем! - закричал Калой. - Вот для чего созвали народ!

Аул притих. Калоя после этой зимы стали не только больше уважать, но и побаиваться. Друзья его по набегам тайно рассказывали своим, какой он бесстрашный в деле. Но разве такое могло остаться тайной! А род Эги после смерти Зуккура, не сговариваясь, стал почитать в нем своего главу, хотя он был одним из младших. С этим должны были считаться мелкие фамилии. Да и разговор его с Чаборзом был у всех на памяти.

- А мы, по своей глупости, думаем так, - продолжал Калой. - Не будем наживаться на бедности сирот, на сединах вдов! Это наши люди. Вот они, кто им поможет? Мы думаем, Зем, что я дам своего быка, Иналук - своего, ты - свою пару и так все остальные, у кого есть скот и ярмо. У кого нет - коров дадут на несколько дней... И, по жребию, начнем пахать все наши земли сообща. Мы пережили тяжелый голод. Делились, кто чем мог... Люди знают... А если б не делились, у многих было бы больше могил. А кой у кого загоны трещали бы от скота.. Вот так, Зем! Давайте не ссоритьсся, не разбегаться, а вместе!

- Правильно!

- Спасибо тебе, Калой!

- Вместе! - гудела толпа.

Старики стояли кучкой, переговаривались. Один из них тоже взошел на камень, поднял руку. Народ прислушался.

- Помогали, когда у кого-нибудь одного не хватало скота или рабочих рук. А чтоб полсела на другую половину работало - такого не бывало!

- Но и голод не каждый день!

- И падеж! - кричала толпа.

- Да подождите вы горло драть! - закричал старик. - Я же не сказал еще!.. Но нам думается: Калой прав. Не о себе он печется. Для себя - каждый знает! А вот для всех - не каждый! Давайте так: кто согласен с ним, пусть отойдет вправо, кто нет - влево!

С криками, с тревогой, со смехом, толкая друг друга, люди шарахнулись вправо. В левой стороне остался один только Зем. Увидев это, он взмахнул локтями, словно вспугнутая курица, и под общий смех тоже перебежал вправо.

- А чего лопаетесь! - закричал он на толпу. - Я просто не понял: кому куда переходить! Что мне бычков жалко, что ли?!

Тут же было подсчитано все тягло, потом тянули жребий, и к вечеру каждый знал, когда и за кем ему выходить на работу.

Калой вернулся домой, уставший от этих подсчетов больше, чем от любой другой работы.

Поужинали. Пораньше легли. Заметив, как Орци любовно снимал свой кинжал, Калой улыбнулся. Он уважал в нем будущего мужчину. И Орци больше всего за это любил Калоя.

Не спалось. Вспомнил свою встречу с Чаборзом. «Хорошо, что тогда не подумал о том, чей он муж... Не смог бы сдержаться! А ведь хочешь не хочешь - это старшина... Его осилить нельзя. Его обхитрить надо, а здесь - злость не советчик...» Потом его мысли вернулись к делам, что были сегодня. Как много людей встречало его и провожало, как родного. И теплела душа. И казалось ему, что он уходил куда-то и теперь снова возвращается к людям. Горе и радость всех были больше, чем радость и горе свое.

В очаге потрескивали дрова, мигал свет. Незаметно подкралась дрема, закрыла глаза. А засыпая, он слышал голос далекой Малхаазы...

Утро нахмурилось, попугало людей. А потом туманы взошли на вершины, растаяли в легком небе и на пашни спустился ясный, нежаркий день. Казалось, он знал, что люди не в прежней силе. Они хоть и стараются держать соху, ровнять борозды, но им нелегко. Они часто останавливаются. Пот струйкой бежит у пахарей по спине, у животных чернеют бока. И день щадит их, не мешает работать. Как много будет еще этой работы, прежде чем в башнях запахнет свежим хлебом!

До позднего вечера слышались возгласы мальчишек-погонщиков. Они шли впереди упряжек, ухватившись за поводки, и тянули животных за собой. С быками было проще. Те умели ходить. А вот с коровами получалось не так. Их одному приходилось вести, другому погонять.

То и дело слышалось: «Харш! Харш!»*, - словно бедная пара коров могла понять, что одну из них просят идти в борозде. Трудно было всем.

Но наступил день, когда на последнем поле лег последний перевернутый пласт земли и пахарь, положив на бок соху, смахнул со лба пот.

Калой был рад больше других, потому что, узнав о том, что Эги-аул пашет общими силами, их примеру последовали и другие аулы. А эги-аульцы вспахали земли даже соседям с ближайших хуторов. И Зайдат была одной из тех, кому помог Калой.


4


Лето выдалось хорошее, с небольшими дождями и жарким солнцем. Природа, словно устыдившись прошлогодней жестокости, заглаживала свою вину.

Ячмень, овес, а за ними и кукуруза созревали дружно. Урожай обещал быть отличным. Не сам-два, как всегда, а сам-три и четыре. На щедрых травах подрастал молодняк овец, телята. Правда, нужен был еще один год, чтобы хозяйству горцев выравняться, но голод им уже не угрожал.

Перед самой уборкой и покосами всегда справлялись праздники в честь божьеликой Тушоли и Мятт-села. Но в этом году жрецы перенесли торжества на более позднее время, чтобы у народа было чем воздать должное богам за ниспосланную им благодать.

И вот, когда со всеми работами было покончено, когда обмолоченное зерно ссыпали в амбары, а побуревшие луга покрылись бесчисленными копнами, Эльмурза объявил праздник на первое воскресенье в сей ахя бут*.

К нему с радостью стали готовиться все. Женщины пекли божиль-ги*. Жалея хлеб, из ягод гнали напитки. Мужчины готовились в складчину купить белого быка. Девушки обновляли наряды.

В последнюю пятницу жрец Эльмурза поднялся к элгацу бога Елты, чтобы обновить цув*. Был обычай после народного бедствия делать новое древко.

Чтобы лишний раз посмотреть на святой предмет, с Эльмурзой поднялись ребятишки, свободные от дела женщины, старики.

Эльмурза вынес цув. Люди с трепетом смотрели на этот божественный флаг. Лоскут белой материи висел на высокой палке с наконечником и бубенчиками. Эльмурза снял с цув все украшения и порубил кинжалом палку, на гранях которой были зарубки, сделанные еще его дедом и отцом, такими же, как и он, жрецами, отмечавшими насечкой каждый год своего служения. Из палок он сложил костер и поджег его. Люди отвернулись от костра и, пока он горел, шепотом повторяли: «Очи-ой...» Потом Эльмурза послал Орци в лес, чтобы тот вырубил новое древко. По пути туда и обратно Орци не должен был произнести ни слова.

Орци охотно побежал. Но когда, срубив шест, он шел обратно, люди стали давиться от смеха.

Орци приближался к жрецу, высунув язык.

- Дразниться! В такой час! - разозлился старик и, выхватив у Орци шест, замахнулся.

Но Орци отскочил в сторону.

— Что ты, Эльмурза, — смутился он, — это же я просто прикусил язык, чтоб не разговаривать.

Эльмурза посмотрел на него - поверил.

Когда новый цув был готов, Эльмурза сказал людям, чтобы завтра к полудню сюда собрались все девушки и парни, желающие принять участие в торжественном шествии.

В этот вечер праздничное оживление охватило все ближайшие аулы и хутора. После стольких мук и страданий, что выпали на долю людей за этот год, после тяжелого труда и волнений за новый урожай всем хотелось повеселиться, отдохнуть, забыть невзгоды.

Больше всех суетились девушки. Каждой из них хотелось завтра показать себя.

К середине следующего дня под деревьями священной рощи вокруг элгаца Елты не было места от множества людей. Девушки собирались на окраинах своих аулов и группами шли сюда с песней солнцу — «Ге-лой». Пожилые мужчины и женщины грузили на осликов корзины еды, бурдюки, войлоки и шали для ночевки и, прихватив детей, отправлялись на гору, подгоняя жертвенных козлят. В аулах оставались только самые старые да малые.

Иналук привел белого быка, купленного эгиаульцами. Эльмурза повязал рога его белой лентой, вынес свой новый цув и, встряхнув бубенчиками, призвал людей к тишине.

Он велел Дали начать шествие и пошел вслед за ней, держась за длинный рукав ее черкески. За ними Иналук повел жертвенного быка. Следом тронулись девушки. Они подавали парням рукав или полу черкески и уводили их за Малхаазой и жрецом. Никто не знал, откуда такой обычай. В этот день девушка выбирала себе юношу и вела его за собой. Но благодаря этому обычаю праздник жил до сих пор, и люди молились старым богам. От восхождения к Мятт-села не отказывались даже ярые мусульмане, религия которых не допускала такого вольного общения между женщиной и мужчиной.

Малхааза была уже высоко, а внизу на тропу вступали все новые и новые пары.

На всех девушках были курхарсы. У многих на груди красовались золоченые фета*, звенели родовые ожерелья из монет.

Дали оглянулась. По извилистой тропе девушки вели своих спутников. Где-то внизу она увидела Калоя: он шел за стройной девушкой из Гойтемир-Юрта. На ней был ярко-красный курхарс и светло-розовая черкеска. У Дали болезненно сжалось сердце. Неужели этой бледнолицей красавице с черными бровями она должна будет передать шарф Зо-ру? Ведь раз Калой сейчас достался ей, она сегодня и завтра днем и ночью, до самого возвращения домой, может оставаться с ним и не отпускать от себя. И как часто пары с этой узкой тропы потом вместе уходят в жизнь. Ведь выбор, сделанный на этом празднике, считался счастливым.

Малхааза постаралась отогнать от себя эти мысли и запела хвалу богине Тушоли. Песню эту подхватили другие, она ручейком разлилась по горе.

Дали знала, что на нее смотрят все, и больше не оглядывалась. Вся в белом, невеста солнца вела за собой жреца, одетого в белую шапку и белый бешмет, а за ним шел белый бык с белоснежной лентой на рогах. И этот белый цвет внушал людям уважение, укреплял веру в чистоту и святость предстоящего моления.

К вечеру процессия дошла до первых пещер, где обычно ночевали и откуда на заре поднимались на вершину горы и начинали моление.

Народ, который добрался сюда более коротким путем, шумно приветствовал появление первых молодых пар.

Горели костры. Женщины готовили ужин, устраивались на ночлег.

Жрец удалился в пещеру, поставил в угол цув и вышел к народу.

- Люди! - обратился к ним Эльмурза. Рядом с ним стояла Дали.

- Мы должны послать на ночь в Пещеру чудес самую чистую девушку и самого чистого юношу, чтоб они принесли нам оттуда свои сны, которые скажут, что ждет нас в новом году. Я думаю, что нет у нас плохих девушек и парней... Но так как нужны только двое, я хочу, чтобы туда пошла Малхааза...

Он сбоку взглянул на Дали. Она стояла белая, как лик луны, опустив глаза в ожидании другого имени, которое он назовет.

- И сын Турса — Калой. Дали не выдала себя.

Толпа одобрительно зашумела.

- Где он? Пора идти! Путь неблизкий! - раздавались голоса. Калой не ожидал этого. Он вышел вкруг стоявших перед жрецом людей.

- Я готов исполнить все, что ты велишь, - сказал он Эльмурзе.

- С этого момента и до тех пор, пока вы не вернетесь сюда, ты отвечаешь перед богами, перед народом и своей совестью за эту девушку. Вы удалитесь в пещеру могущественного бога Ткамыш-ерды, который для хороших - меньше маленького, для плохих - больше большого, и переночуете в ней. То, что привидится вам в эту ночь, вы расскажете мне и это поможет нам узнать судьбу народа. Поняли?

- Да, - ответила Дали.

- Да, - ответил Калой.

- Веди ее - в ночь... В утро - она приведет тебя! - торжественно заключил Эльмурза.

Калой молча повернулся и пошел, ни на кого не глядя. Люди расступились перед ним, как перед божеством. Мужчины старались коснуться его одежды. Женщины дотрагивались до платья Дали, чтобы их незримые следы она унесла с собой в эту таинственную ночь.

Какая-то женщина протянула Дали теплую шаль. Та взяла ее и продолжала идти за Калоем.

Так и скрылись они от взора людей за дальней скалой. Тропа уводила их от пещер под отвесными скалами Цей-Лома до Пещеры чудес.

Слева над ними стояла каменная стена. Справа крутые склоны уступами уходили к реке, которая ниткой бежала на дне ущелья.

Темнело. Они шли. Впереди стоял дремучий лес.

А у пещер, оставленных ими, в свете костров до глубокой ночи плясала молодежь. Далеко вокруг разносились звуки гармоней. Старики вспоминали былое, слушали Эльмурзу.

- Эльмурза! - говорил один из них, устроившись полулежа у костра. - Вот мы молим и просим всех богов и жертвами ублажаем их, а они нет-нет, да и нашлют на нас голод или мор. Почему это?

Эльмурза задумался и ответил:

- Я не святой. Это известно только самим богам. А если хочешь знать, что я думаю, скажу. Не верим мы по-настоящему. Делаем недозволенное. За это и гнев их. Они терпят наше безумство, а потом возьмут, да и покажут, кто мы и кто они... Вот тогда только мы и начинаем уважать их, ублажать их... Значит, верим не за совесть, а за страх... Я считаю, что и бог-Аллах велик. Но земля наша, горы, вода, воздух имеют своих богов, и мы не должны о них забывать. Что было бы без солнца? Да ниспошлет оно нам свое благо!..

Никто не ответил ему.

- То-то...

Постепенно все затихло. Костры догорали. Людей одолевал сон.

Яркие звезды одна за другой выходили из-за горы и заглядывали в ущелье.

А Калой и Дали шли. Они не разговаривали. Очень необычно было находиться вдвоем, наедине.

- Не быстро ли я иду? - спросил Калой.

- Нет, - тихо ответила Дали.

На пути стал попадаться кустарник, а немного погодя, начался лес. Тропы не было видно, но Калой шел уверенно, не сбавляя шага.

- А мы не заблудимся? Мне кажется, мы идем без дороги... - забеспокоилась Дали.

- Вот сейчас я сойду с тропы, и ты узнаешь... - ответил Калой. Дали шла за ним.

- Ну что?

- Узнала, - ответила Дали. - Тропа жестче. А здесь ноги вязнут в хвое.

- Верно, - сказал Калой и вернулся на тропу.

И опять они шли молча. В стороне загорались холодные огоньки светлячков. Лес казался волшебным. Веяло прохладой. Усталость от подъема проходила. Тропинка бежала вдоль горы. Дали чувствовала себя совсем легко. Впереди был Калой, и в душу проникла тайная радость. Никто не видел, что легкая улыбка безотчетно светится на ее лице. «Как хорошо сказал Эльмурза, — думала она. — Калой отвечает за меня до нашего возвращения... Я его — до рассвета...»

И в первый раз свое влечение к нему, возникшее в далеком детстве, когда она была еще девчонкой, а он уже посвящался в мужчину, она осознала как любовь, от которой некуда деваться. Впервые с тех пор, как Зору передала ей шарф, она призналась себе, что отказывала всем, кто хотел на ней жениться, потому, что втайне надеялась быть замеченной им. И только, если б ей пришлось отдать его подарок другой, она бы рассталась со своей надеждой.

Чем больше она думала об этом, тем страшнее становилось ей оттого, что он молчит.

Он не замечает ее. Иначе разве не воспользовался бы парень такой ночью, чтобы сказать ей хоть несколько слов!

Неожиданно Калой остановился. Он стоял и, как казалось, прислушивался. Прислушалась и она. Было тихо. На макушки сосен налетел короткий ветер, повздыхал в ветвях, и снова замерло все. Вдруг Дали увидела в чаще две ярко-зеленые точки. От неожиданности она ахнула.

— Что? - шепотом спросил Калой, мгновенно обернувшись.

Дали рукой показала ему в сторону. Светящиеся точки исчезли и тотчас снова появились. Из чащи кто-то смотрел. Калой вытянул вперед руку. Сверкнув, раздался выстрел. Ночь мгновенно сгустилась вокруг них. Светящиеся точки исчезли. А немного погодя, откуда-то снизу раздался вой.

— Где ты? — спросил Калой, оглянувшись и не увидев Дали.

- Здесь... - едва уловил он ее шепот у своих ног. Она сидела, укрывшись с головой шалью.

— Вставай! - весело воскликнул он и громко рассмеялся. Она поднялась.

— А что это было?

- Кто его знает! - ответил Калой. - Может, лиса, волк или кошка... А может быть, рысь или барс. Тут всего хватает. Да ты не бойся! Не хотелось время терять, но, видно, придется.

С этими словами он достал из-за пазухи огниво, высек искру, раздул трут, и вскоре в лесу запылал костер, а вокруг него мрак еще больше сгустился, обступил непроглядной стеной.

- Поддерживай огонь, а я поищу смолистый корень! - сказал он. Но когда Калой двинулся в сторону, Дали, как ручная овца, пошла за ним.

Он оглянулся.

— Ты что?

- Боюсь... — тихо ответила она.

Калой снова рассмеялся. Ни слова не говоря, он взял ее за талию, поднял, посадил на ветвь ближайшей сосны.

- Держись!

Он срубил кинжалом несколько веток, бросил их в огонь и исчез в темноте.

Иглы сосен трещали, разлетаясь в разные стороны голубыми искрами.

Дали судорожно ухватилась за дерево. Но высота прогнала страх. Раздались удары его кинжала, а вскоре появился и он с длинными корнями сосны. Бросив их к костру, он так же просто, как и посадил, снял Дали с дерева.

— Бага нашлись гораздо скорее, чем я думал, - сказал он. - Теперь мы при свете быстро пойдем!

Он сунул корни в огонь и, когда они разгорелись, источая приятный запах и черные струи дыма, подал один из них Дали и затоптал костер. Не прошли они и десятка шагов, как Дали остановилась.

— Ты прости, - сказала она, - но я не могу идти...

— Что случилось? — он с тревогой оглядел ее.

Нежный овал бледного лица, ровные тонкие брови, чуть изогнутые к концам, и большие карие глаза... Они смотрели на него виновато и робко. Забыв о приличии, забыв обо всем на свете, он стоял перед ней с факелом в руках и рассматривал ее так, словно перед ним была какая-то диковинка. Шаль свалилась ей на плечи. Курхарс она давно сняла и несла в руках, чтобы его не сбивали ветки. Темно-каштановые волосы, гладко причесанные на пробор, обрамляли ее лицо и, прикрывая уши, падали вниз тяжелой косой. На нежных мочках блестели полумесяцы серег.

Увидев, как он жадно рассматривает ее, она отвернулась.

Он с трудом отвел глаза в сторону и глухо переспросил:

— Что случилось?

Женское чутье подсказало ей, что он только сейчас увидел ее. Увидел так, как никогда. Она даже забыла, почему остановилась.

— Пойдем... — словно издали донесся его голос. Она овладела собой.

— Мне все время кажется, что кто-то хочет схватить меня сзади...

— Так иди вперед! - ответил он, пропуская ее.

Они пошли. Она шла уверенно, освещая себе дорогу. Но в нем исчезла уверенность в себе. Он понял, что для того, чтобы выполнить поручение Эльмурзы, ему надо сберечь ее не от зверей или нечистой силы, а от самого себя...

Ее стройная спина, покатые плечи, тонкая, гибкая талия, по которой мерно, из стороны в сторону двигалась тугая коса, кружили голову. Звериное желание овладевало им. До нее стоило только протянуть руку. И рука, державшая корень, стала вытягиваться, пальцы готовы были уже выбросить факел... Но в этот миг, когда в голове почти угас разум, кто-то внутри строго сказал Калою: «Позор!..» И он, выхватив подкинжальный нож, рассек им ладонь. Боль вернула угасавшую ясность ума. Он зажал пораненную руку и продолжал свой путь. А Дали, покачиваясь, спокойно шла впереди, даже не подозревая, какую силу ада он победил за ее плечами.

Немного погодя, он, вспомнив ее слова, спросил:

- А теперь тебе не кажется, что тебя кто-то хочет схватить сзади? И она, не задумываясь ответила:

- Теперь нет...

Лес кончился. Тропа снова пошла под каменной грядой. Только с правой стороны у них все чаще пологие склоны сменялись обрывами, глубины которых скрывала чернота ночи. Калой остановился и осветил камень. Дали оглянулась. На камне был железный крест.

- Правильно идем, - сказал Калой. - Скоро начнутся ступени.

И действительно, через некоторое время тропа сузилась и пошла вверх почти по гладкому камню.

- Здесь сорвешься - зацепиться не за что... Надо идти вместе.

Он протянул ей руку. Она послушно приняла ее. Калой крепко сжал небольшую ладонь девушки, и они начали осторожно подниматься вверх.

Налетали порывы холодного ветра, но Калой поворачивался, не давал погасить факел.

Наконец они достигли места, где еще в незапамятные времена кем-то в стену были вделаны медные кольца. Только с их помощью можно было здесь подняться на каменную гряду. Калой легко преодолел препятствия, а Дали с его помощью почти не почувствовала, как очутилась рядом с ним на карнизе. Вскоре они добрались до площадки, в конце которой чернел вход в таинственную Пещеру чудес.

Зная, что такие места иногда служат убежищем для зверей, Калой свистнул, а потом с револьвером в руках осмотрел все ходы пещеры. Но кроме вспугнутых светом птиц, в ней не оказалось никого.

У стен стояли цув, сложенная в кучу деревянная посуда, на поперечных палках висели турьи и бычьи рога. Все как во всех иных храмах. В центре пещеру подпирала толстая палка из турсового кустарника, которая должна была своей святостью поддерживать от обвала каменный свод.

- А как же здесь спать? - шепотом спросила Дали, оглядываясь. В пещеру врывался холодный ветер.

- Сейчас узнаем, — сказал Калой и вышел. Вернулся с большой охапкой сена. Дали обрадовалась. Калой бросил сено в угол, разровнял его. Потом принес вторую охапку и предложил Дали устраиваться. Она стояла в нерешительности. Тогда он взял у нее шаль и расстелил на сене.

- Ложись, - сказал он так, что она уже не посмела ослушаться и легла, сжавшись в комок.

Когда Калой скинул с себя черкеску, Дали хотела вскочить. Но внезапный страх перед мужчиной, о котором еще совсем недавно она только мечтала и с которым где-то под облаками осталась теперь наедине, сковал ее холодным ужасом. «Если он задумал плохое, мне уже ничто не поможет...» - мгновенно пронеслось в ее голове.

А Калой укрыл Дали черкеской, положил сверху вторую охапку сена и, опустившись у стены на камень, потушил огонь.

- Сейчас согреешься, - спокойно сказал он.

Страх Дали исчез. Если б теперь он даже лег с ней рядом, она не побоялась бы его. Настороженность сменилась полной уверенностью в его чистоте. Ей стало жаль его.

- А что ты для себя не принес сена? - спросила она.

- Если я согреюсь и усну, меня никто не разбудит! - усмехнулся он. - Просплю все молитвы! Да к тому же мы с тобой здесь не в башне. Одному нужно быть начеку. Ты спи. Может быть, тебе приснится и мой сон, - он тихо засмеялся. - Спи.

В пещере наступила тишина. Калой вытянул ноги, подложил под спину папаху, потому что стена пещеры была холодна, как лед.

Шла ночь. Казалось, время остановилось. А сна не было. Он видел, как в пещеру влетела и, бесшумно покружив, вылетела огромная птица. Где-то на горе, через ущелье, выли волки. Попискивали летучие мыши... Ночь жила своей жизнью, и было в ней все как всегда. Только не было сна для Калоя и Дали.

Он слышал: она не спит. «О чем мечтает? Что она думает обо мне? Как это Иналук увидел ее, а я не заметил?!» Калой попытался сравнить свои чувства к Зору с тем, что он испытывал сейчас к Дали. Но это не удавалось. Чувство к Зору было первое и далекое. К нему примешивалась глубокая обида. А здесь рождалась новая любовь, и он не знал о ней еще ничего...

Он знал всех парней, которые хотели взять ее в жены. И если прежде он не задумывался над тем, почему она отказывала им, то сейчас ему непременно захотелось узнать это от нее самой.

- Спишь? - тихо спросил он.

- Нет, — шепотом ответила она.

- Я хочу спросить тебя...

- О чем?

- Почему ты отказываешь женихам?..

Дали долго молчала. Видно, этого вопроса она не ждала.

- Я дала зарок, - также шепотом ответила она.

- Кому? Зачем?

- Тебе будет тяжело, — пересилив себя, сказала она.

- Мне? Почему? - Калой насторожился. - Расскажи...

- Хорошо, - согласилась Дали. - Когда выходила Зору, ты попросил передать ей сверток. Я сделала это. Там оказался шарф. Зору чуть не умерла от горя... Она дала мне понять, что было между вами... Она заклинала меня не изменять любви... И я обещала... Она отдала мне твой подарок, сказала, что не может взять его. Велела передать той, которая будет достойнее ее. Будет твоей невестой...

Калой не сразу смог продолжать разговор. Рассказ Дали всколыхнул прошлое... Она почувствовала это, и ей захотелось смягчить его боль.

- Если вечно помнить о прошедшем дне, - сказала она, - то, видно, новый не наступит никогда...

- Прошлое оставляет след, - сказал Калой. - Так созданы люди. - И, помолчав, с грустью добавил: - «Жаворонок, упав с неба, может снова взлететь. Но любовь, которая выпала из сердца, никогда в него не вернется...» Значит, ты не можешь изменить своей любви?..

- Да, - сказала Дали.

- Значит, есть человек?

-Да.

Калой надолго умолк, а потом снова спросил:

- В чем же помеха? Неужели тоже в богатстве?

- Нет, - ответила Дали. - Не для всех оно - главное...

- А что же?

Теперь долго молчала Дали.

- Но, если он не видит... если смотрит только назад... Калой встал. Отошел к выходу. Вернулся. Сел.

- Спи! - сказал он через некоторое время. - Я, кажется, уже вижу сон Пещеры чудес...

Время шло, ничто не нарушало тишины. Будто уснула и сама ночь. Калой уловил ровное дыхание девушки. Что снилось ей?

Если б в пещере не было темно, он, наверно, увидел бы на ее лице улыбку.

Перед рассветом коротко вздремнул и Калой. В пещере едва заметно посветлело. И как ни жаль ему было будить певицу солнцу, он должен был сделать это, чтобы на священной горе народ в последний раз услышал ее хвалу небесному светилу.

- Просыпайся! — сказал он.

А Дали, забыв, где она и кто ее будит, потянулась, забросила за голову руки и, вздохнув, заснула опять.

- Дали, пора возвращаться! — сказал он немного громче и осторожно коснулся ее руки.

Она вздрогнула, вскочила и, накинув на плечи шаль, отдала ему черкеску.

- Одень на себя. Холодно, — сказал он. И они вышли из пещеры.

Только небо, чуть побледневшее с одной стороны, говорило о том, что близится рассвет.

- Видела сон? - спросил он ее перед тем, как начать спускаться.

- Ага...

- Плохой или хороший?

- Это растолкует Эльмурза, - ответила Дали. - Приятный сон... Не хотелось просыпаться... А ты что видел?

- Тебя, - сказал Калой и подал ей руку. - Пошли. «Какая теплая у него рука!»

Путь обратно был легче и короче. Когда подходили к лесу, стало светать. Взглянув на себя, Дали сняла его черкеску.

- Зачем снимаешь?

- Не могу же я быть, как пугало! И мне даже жарко! - сказала она, приложив руку к щеке.

- Иди вперед! - предложил Калой. - Так полагается. Никто не должен идти перед Малхаазой.

Он на ходу надел черкеску. Не прошли они и сотни шагов, как Калой испуганно крикнул:

- Медведь!

Дали шарахнулась за дерево. Там, куда показывал Калой, в кустах лежал притаившийся зверь. Калой громко рассмеялся.

- Иди, трусиха! Это же пенек!

Еще в одном месте он показал ей «зайца», потом огромного «орла», который навис над тропой. И все это были причудливые творения природы - пеньки, сучки и деревья, очень напоминавшие птиц и животных. Но Дали уже не боялась. Она только удивлялась, как он замечает все это.

Дали легко бежала по тропинке. Шаль сползла с головы на плечи. Калой шел за ней, не отставая, и любовался ею. Глядя со стороны, можно было подумать, что они играют в догонялки.

При выходе из леса стояли солнечные могильники и старое покинутое поселение.

Дали приостановилась, чтобы надеть курхарс и сложить шаль.

- Как ласточки! Везде ютились наши предки! - с грустью сказала она. - Какое счастье они могли видеть здесь?

- А те, что живут в Назрани, на плоскости, считают нас несчастными... - отозвался Калой. - Конечно, нелегкая здесь была жизнь, да и у нас она нелегкая. Но счастье, наверно, было и тут, как оно бывает у нас... Я бы сегодняшнюю ночь у орлиных гнезд не променял ни на какие блага равнин... И разве прав будет тот, кто через сто лет, проходя мимо моего камня, пожалеет меня за то, что я здесь жил?

Дали молчала.

- Как ты думаешь?..

- Я думаю... - она взглянула на него почти сурово. - Да отдалят боги то время, когда люди смогут увидеть этот камень... - И, повернувшись, Дали пошла.

- Переходи вправо! - сказал Калой. - У пещер сейчас уже никого нет. Нам надо выходить прямо на вершину.

Новая тропинка через некоторое время вывела их на гребень горы. Справа, внизу, алел бескрайний горизонт, а далеко-далеко впереди виднелись древние молельни и около них - народ.

Дали пошла быстрее.

Многие паломники еще с вечера, не останавливаясь у пещер, шли прямо на вершину горы. В большинстве это были бездетные женщины. В сумерках они подходили к Кобыл-кера*, преклонив колена, показывали ему обнаженную грудь, просили дать им младенца и ложились спать в кругу костров.

Эльмурза поднялся на гору с первыми проблесками света.

Он не знал, успеют ли до восхода вернуться Дали и Калой, и это тревожило его.

Конечно, он проведет моление и без них. Но уж очень хорошо получалось, когда Дали песней встречала солнце.

Посмотрев вниз на тропу, он увидел на ней только запоздалых паломников. Ни Калоя, ни Дали не было. А солнце вот-вот могло засиять над горизонтом. Потеряв надежду, Эльмурза расставил замкнутым треугольником двенадцать мужчин и, заняв место впереди них, стал лицом на восток в ожидании солнца. Обнажив головы, позади них стоял народ.

Если б кто-нибудь в это время оглянулся, он увидел бы, как не снизу, с тропы, а прямо по хребту быстро спускались к поляне Калой и Дали.

Когда они приблизились, Дали замедлила шаг, перевела дыхание. Щеки ее залил румянец. Глаза сияли.

- Дай мне! - сказал Калой, забирая у нее шаль. - Ты должна 6ыть свободна.

Дали взглянула на него с благодарностью, улыбнулась. В этих глазах, в этой улыбке были все ее чувства. И вдруг ему показалось, что народ собрался сюда не из-за солнца, не в честь божьеликой Тушоли, а ради нее, что это ее праздник.

- Ты божьеликая! Ты! - вырвалось у него.

- Да простят нам боги! - в ужасе вскрикнула Дали.

- Они не простили бы мне, если б я не сказал тебе этого!

Дали в замешательстве отвернулась. А в это время из-за тонкой полоски золотых облаков появилось солнце. Люди замерли, обратив к светилу лица. И вдруг в тишине, откуда-то сверху, к ним донесся знакомый голос:

- Ма-а-а!.. Ал-ха-ма-а-а! — пела Дали. Все повернулись к ней.


Только ты, недоступное, вечное,

Согреваешь и землю и души людей!

Ниспошли благодать нам свою бесконечную!

Нас, рабов божества твоего, пожалей!..


Даже Эльмурза повернул голову: «Откуда она?..»

Дали шла к народу.

В белом платье, с сияющим знаком солнца, Дали казалась отрешенной от земли, настоящей невестой солнца. Положив руку на кинжал, за ней шагал Калой.

Одна только встреча с ними уже должна была дать человеку радость.

Эльмурза, довольный тем, что они успели вернуться, служил с большим вдохновением. Поток красноречивого прославления бога солнца и просьб к богине Тушоли был бесконечным. Потом он выпил из чаши пива и вынес к народу цув и деревянное изображение богини.

Вереница людей потянулась к нему. Они несли жертвенные блюда. Четвертую часть клали около храма, в корзины.

Эльмурза касался рукой каждого и приговаривал:

- Кто не родился, пусть родится! А кто родится - пусть живет!

Но к концу церемонии язык у старого Эльмурзы от пива и усталости начал заплетаться, и, к ужасу богомольцев, он уже не раз выкрикивал:

- Кто не родился, пусть родится! А кто родится - пусть умрет! Наконец прошли все, и жрец удалился в храм.

Люди резали жертвенных овец. Иналук зарезал белого быка.

Пока свежевали туши и готовили на кострах еду, молодежь начала танцы. На широкой поляне плясало сразу несколько пар. День был яс-ный, солнечный. Но здесь, на вершине горы, все время стояла ровная прохлада.

Эльмурза позвал в храм Дали рассказать свой сон. После нее вошел Калой.

В храме было светло, горели принесенные людьми свечи. Но стены и сводчатый потолок за многие века так прокоптились, что их чернь не могли осветить никакие огни.

Калой задел рога, которыми были заполнены поперечные шесты. Пара из них сорвалась и угодила на шею Эльмурзе, отдыхавшему прямо на полу.

- Ах, чтобы сгинуло ваше имя! - закричал он, хватаясь за голову и глядя на ладонь. Но крови не было, и, отделавшись шишкой, старик успокоился. Он не догадался, что рога шапкой сбил на него Калой.

- Ну, а что ты видел? Или, может, не спал? - спросил он, подозрительно глядя на юношу снизу.

- Я очень мало спал, - ответил Калой. — И, по правде говоря, никакого сна не видел. Потому что нельзя же считать сном, если я видел только Дали.

Эльмурза рассмеялся.

- Нет, это тоже сон, - сказал он. - А как ты ее видел?

- Стоит она у криницы под памятниками моих родителей и смотрит в воду. Воды полно. Она чистая, бежит, как всегда, через край. Я говорю: «Пей, если хочешь». Она присела и напилась. Встав, говорит: «Хорошая вода», - и вытирает рукавом лицо. Я говорю: «Эту криницу я выстроил в память о родителях...» Она удивленно смотрит на меня, идет к памятникам Турса и Доули, дотрагивается до камней и становится между ними. Вот и все.

Эльмурза задумался.

- Вы как сговорились, - сказал он. - Это хороший сон... Это большой сон! Для народа полная криница - благодать земли! Для тебя... Дали прикоснется к чаше жизни вашего дома... Но уйдет она к твоим родителям раньше тебя...

Калой был потрясен словами Эльмурзы. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу.

- Значит, я должен думать о ней?.. - наконец спросил он.

- Это решение вам подсказывает божьеликая Тушоли и всесильный Ткамыш-ерды. А там поступай как знаешь...

- Эльмурза! - сказал Калой, волнуясь. - Может остаться в тайне то, что будет сказано здесь, в этом убежище от грехов?

- Да. Я готов выслушать тебя. - Эльмурза встал.

- Клянусь вот этой Тушоли, - сказал Калой глядя на деревянное изваяние человека с блестящей зеленой маской на лице, - и чтоб мне не видеть на этом свете солнца, а на том своих родителей, я чист перед этой девушкой!

Эльмурза удивленно вскинул брови.

- Но кто сомневается?

- Сегодня - никто, - ответил Калой. - А завтра, когда я заберу ее добром или силой, найдутся, которые станут грешить на эту ночь, проведенную нами в пещере!.. Мне безразлично, что будут говорить. Но я хотел бы, чтоб ты, старик, доверивший мне ее ради обычая народа, знал: не потому, что она тронута мною, а потому, что я без нее не могу, заберу я ее!.. И не думай, что я чист, как ангел. Мысли мои, тело мое толкали меня к ней. Но я выпустил взбесившуюся кровь, которая кипела в жилах, и успокоил себя...

Он размотал тряпку и протянул к Эльмурзе ладонь, на которой зияла рана.

- Иш-ша!* - воскликнул Эльмурза, отворачиваясь. - Завяжи! Ты настоящий человек! И не зря я тебя послал с нею!.. Клянусь, хоть я и стар, но понимаю, какому искушению подвергал тебя! Я освящаю твое намерение! - Он положил руку на плечо Калоя. - Что не родилось - пусть родится! А что родится — пусть живет!

- Спасибо, Эльмурза! Долгих лет тебе!

Калой вышел от жреца возбужденный, окрепший в своем решении. Он тоже был теперь убежден в том, что Дали наречена ему богами.

По всей поляне пировали люди. Они тут же отправлялись друг к другу в гости - семья к семье, село к селу. Ходила по рукам круговая чаша. Раздавались пышные тосты. А у молодежи, которая не пила, звенела лезгинка, гремели выстрелы в честь танцующих, слышались острые шутки.

Праздник продолжался весь день, допоздна. Веселье царило на горе.

Дали держалась в кругу подруг. Калой был с молодыми людьми. Но они ни на миг не выпускали друг друга из виду. Свидание их продолжалось. Несколько раз они вместе танцевали, вызывая восторг у друзей. Иналук расстрелял им под ноги все свои газыри. С каждым часом Калоя все больше тянуло к ней. К вечеру он уже не мог представить себе, как останется без нее. Отозвав в сторону Иналука, он сказал ему:

- Все наделал ты. Ты однажды указал мне на Дали. И теперь я решил жениться...

- Давно пора! - радостно воскликнул Иналук. Он, как человек, уже имеющий жену и детей, успевал повеселиться с молодежью, но не забывал за чаркой посидеть и у старших и теперь был в благодушном настроении. - Через день-другой зашлем к ним сватов!

- Сватов ты будешь засылать к кому-нибудь другому! - возразил Калой совершенно серьезно. - А что касается ее, предупреждаю тебя, а ты братьев: я заберу ее сегодня...

- Как сегодня? Я не пойму! Или кто перебивает? Правда, она всем отказывает, но, может, она тебе не откажет? Зачем же сразу красть?

- А я не собираюсь второй раз испытывать судьбу. Если все кончится миром, добро. А если нет, чтоб не говорили, что я вас не предупредил!

Иналук расхохотался.

- Вот это припекло! А я думал: ты на всю жизнь зарекся! — воскликнул он. - Что ж, валяй! А если что надо, мы, все как один!..

В сумерках люди начали спускаться в аулы.

При свете костров танцы еще продолжались, когда Калой, обойдя круг, подошел к Дали сзади и громко, так, чтобы слышали и другие, сказал:

- Нас с тобой зовет Эльмурза! Они пошли и скрылись в темноте. Немного погодя Калой остановился.

- Никто не зовет. Это я нарочно, — сказал он. — Надо поговорить. Дали молчала.

- Эльмурза растолковал наши сны. Мы должны быть вместе... Что ты на это скажешь?..

Дали молчала.

- Что же ты молчишь?

- Мне нечего сказать... - тихо ответила она. Пальцы ее нервно перебирали кромку рукава черкески.

- Как тебя понять?

- Мне казалось, что ты ночью понял все...

- Да, я понял. Но я должен убедиться в том, что я не ошибся.

Он подошел к ней и взял ее за руку, и рука эта покорно осталась в его ладони. Это был старинный знак. И этим было сказано все. Теперь она принадлежала ему как невеста, как жена, навсегда.

- Ты сегодня войдешь в мой дом, - сказал он. Дали вздрогнула.

- Зачем так? - спросила она. - Мы обидим родных...

- «Кто летом напуган змеей, тот зимой боится веревки!» — сказал Калой. - Дали, я уже знаю, что такое время и родители... Не хочу ждать. Ты не думай, что я из-за средств. Я научился отнимать у богатых. Если надо, я приведу за тебя целый табун! Дело не в этом... Я не могу без тебя... А теперь - тем более... Мы можем уйти другой тропой... Нас никто не увидит...

- Нет, - сказала Дали, — этого не будет. Меня хватятся мать, дядя. Начнут искать здесь, по всем горам, всем народом... А потом, когда узнают, засмеют... Некрасиво получится... Стыдно...

- Ты хочешь, чтоб я как бы силой забрал тебя?..

- Нет. Я не думаю притворяться... - с гордостью ответила Дали.

- А что же?

Дали волновалась, не могла говорить.

- Хорошо, - наконец сказала она. - Я выйду... Но не отсюда, а из нашей "башни... А отсюда вернусь со всеми.

- Я буду ждать. Я увижу, когда ты выйдешь... - сказал Калой. - Но буду ждать только до того, как начнет светать...

- А тогда что? - насторожилась Дали.

- А тогда я проникну к вам в дом и заберу тебя, хоть весь свет встанет против!

- А я думала... откажешься... — улыбнулась она. — Пойду...

- Дай залог!..

Дали подала колечко.

- Теперь иди! Буду ждать!..

Когда Дали, пробираясь к костру, где сидели ее родственники, скрылась из виду, Калой пошел к храму.

Эльмурза уже переоделся в черкеску и вместе со своим сыном готовил корзины подношений, мясо, треугольные хлебцы к отправке домой. Теперь предстояло пересушить все это, и тогда до весны он мог ни о чем не думать.

Калой подошел к нему и тихо сказал:

- Эльмурза, я прошу тебя завтра утром подойти к Зайдат. И если понадобится, помочь мне словом.

- Мой мальчик! - ответил ему вконец измученный старик. - Ты-то просишь меня просто прийти... А я за тебя готов был бы на коленях ползти куда угодно! Погляди, - он повел рукой в сторону поляны, где еще оставался народ, и перевел ее вниз на гору, по которой извилистой лентой растекались огоньки факелов спускавшихся паломников. - Если сказать правду, не будь прошлую зиму тебя и твоих друзей, ни меня, ни этих огней сейчас уже никто не увидел бы.

- Ну что ты, Эльмурза! Ты перехваливаешь нас! - возразил Калой. Но Эльмурза, задрав голову, замотал кудлатой бородой.

- Ты этого мне не говори! Я сам видел и пережил все! Я знаю все! Все!

Калой собрался уезжать, когда к нему подбежал Орци.

- Можно остаться до утра? Все мальчишки остаются! - попросил он.

- Ну что ж, оставайся, только завтра пораньше домой!

Зайдат с дочерью провожал ее брат Хусейн из соседнего аула. У них он и остался ночевать. Ужинать не стали, все измучились за день и хотели как можно скорее улечься. Дали постелила Хусейну постель. Это был пожилой и очень жизнерадостный мужчина. Он брил бороду и подкрашивал седеющие усы.

- Ну-ка расскажи, как ты ночевала с этим великаном? - докучал он Дали. - Что он тебе говорил?

Дали только отмахивалась от него.

- Вот бы тебе такого мужа! - продолжал он свое, снимая черкеску. - Такому бы, наверно, не отказала? А? А то все не по ней! Избаловали мы тебя!

- Да что тебе, мамин брат, не о чем больше говорить? - злилась Дали.

- Нет, - не унимался Хусейн, - не те мужчины теперь! Да я бы на месте этого Калоя, хоть бы солнце никогда не взошло, не привел такую обратно!

- Брось ты ее изводить! - вступилась за дочь Зайдат. - Ложись наконец, а то вторую ночь просидим!

Она вышла. Дали стянула с дяди ноговицы. И когда он снова хотел сказать что-то, перебила его:

- Ты все шутишь, мамин брат. А ты вот ответь мне на один серьезный вопрос, над которым я думаю, чтоб я знала, как мне поступить.

- Давай, говори! - согласился дядя.

- Что мне сделать? То, что можно сделать и не сделать, или сделать то, чего не сделать нельзя?

- Какой же это вопрос? - рассмеялся дядя, вытягиваясь под одеялом. - Ну, конечно же, надо сделать то, чего не сделать нельзя! А к чему ты это? О чем? - стал допытываться он.

— О! Это секрет! - засмеялась Дали. - Ты о нем узнаешь только завтра. А я даю тебе слово, что поступлю по-твоему. Пожелав дяде Хусейну доброй ночи, Дали ушла. Когда она вернулась в общую комнату, мать спала на нарах, не раздеваясь. Дали постелила ей постель, помогла раздеться, дала воды, и когда та снова уснула, села рядом с ней и задумалась.

Здесь она родилась, здесь выросла. Здесь ее любили родители, и теперь в этой башне наступила для нее последняя ночь. Ночь, с которой она должна проститься. Здесь останутся все ее девичьи сны...

В стороне от тропы, убегавшей на хутор, где жила Дали, пасся Быстрый. Его хозяина не было видно. Он полулежал на возвышенности, подстелив под себя бурку, и из-за камня наблюдал за башней. Там в окнах еще горел свет. Иногда его заслоняли люди, и тогда она терялась в ночи.

Но вот совсем погасло одно окно. Какое-то время спустя не стало света в другом.

Калой встал, накинул на одно плечо бурку и пошел к хутору. Быстрый продолжал пастись.

У каменного забора Калой остановился, подождал. Скрипнула дверь. Кто-то, одетый в темное, появился на терраске. Заскрипели деревянные ступеньки... Человек направился к калитке. Калой двинулся вдоль забора навстречу... Собаки он не боялся, потому что заранее бросил ей бычий рог, заполненный курдючным салом, и она, стараясь вылизать его, наверно, теперь уткнулась в какой-нибудь угол, позабыв обо всем на свете.

Не заметив Калоя, Дали вышла за калитку, остановилась. Неожиданно на плечо ее легла рука. Она вздрогнула. Калой повел ее вниз, свистнул. Быстрый вырос перед ними словно из-под земли. Вскочив в седло, Калой перегнулся, взял Дали и посадил перед собой. Быстрый устремился вперед.

Когда они уже подъезжали к башне, Калой почувствовал, что тело Дали расслабло, руки обвисли.

- Что с тобой? Что с тобой? - испуганно зашептал он, встряхивая ее. Но она не отвечала. Быстрый повернул во двор. Калой направил его

к лестнтнце. Не выпуская Дали из рук, он сошел на ступеньку, поднялся к себе и, положив ее на нары, раздул огонь. Смолистые щепки загорелись ярким пламенем. Отшвырнув бурку, Калой подбежал к Дали.

Розовый шарф с серебристыми нитями - свадебный подарок Зору... Бледное, как неживое, лицо...

- Дали! Дали! Что с тобой?

Он стал тормошить ее. Кинулся за водой. Но, когда вернулся, Дали сидела.

- Что с тобой? Да говори же! Почему ты не отвечаешь?

- А что со мной? Я не знаю... - виновато ответила Дали. - Я дрожала... Наверно, замерзла...

Калой закутал ее в свою шубу, напоил чаем. Дали быстро пришла в себя.

Успокоившись, он вышел во двор, расседлал Быстрого, задал ему корму и вернулся в дом.

Дали, как ни в чем не бывало, приводила в порядок комнату.

- Ты что делаешь? - удивился он.

- Живу, - ответила Дали. - Разве не для этого ты привез меня сюда?

- Не для этого! Для себя привез! - сказал Калой и обнял ее. Стон вырвался из груди девушки. Калой испугался, отпустил. Дали улыбнулась.

- Руки... - тихо сказала она.

Калой расхохотался и снова обнял жену... В окно осторожно пробирался рассвет.


...ГЛАВА 6

Вы можете разместить эту новость у себя в социальной сети

Доброго времени суток, уважаемый посетитель!

В комментариях категорически запрещено:

  1. Оскорблять чужое достоинство.
  2. Сеять и проявлять межнациональную или межрелигиозную рознь.
  3. Употреблять ненормативную лексику, мат.

За нарушение правил следует предупреждение или бан (зависит от нарушения). При публикации комментариев старайтесь, по мере возможности, придерживаться правил вайнахского этикета. Старайтесь не оскорблять других пользователей. Всегда помните о том, что каждый человек несет ответственность за свои слова перед Аллахом и законом России!

© 2007-2009
| Реклама | Ссылки | Партнеры