ЗДРАВСТВУЙ, ВЗРОСЛАЯ ЖИЗНЬ.
Первая часть
Весна и начало лета тридцать шестого года выдались на редкость дождливыми, стоило немного проясниться, на час другой выглядывало жаркое солнце, но люди не успевали оглянуться, как небо снова заволакивало тяжелыми тучами. И так каждый день. Вода в бурной Ассе поднялась на небывалый уровень,

шумливая даже в привычное время, сейчас река несла мутноватые воды, со скоростью мчащейся лошади, издавая шум, похожий на рык сытой и довольной львицы. Иногда слышался глухой и тревожный гул, идущий со дна реки – это быстрая река перекатывала по дну огромные валуны.
Семиклассницы, Лайсат и две ее лучшие подруги, вволю налюбовались мощью стремительной реки и, обходя лужи, пошли в сторону школы, сегодня им предстоял последний, четвертый экзамен – их класс оканчивал семилетку.
Лайсат поздно пошла в первый класс. После спровоцированных событий вокруг имени первого секретаря Ингушского обкома ВКП (б) Зязикова Идриса и его ареста, в область прислали нового руководителя, русского. Это был Черноглаз, Иосиф Осипович, по имени и отчеству выходило – никакой он не русский, а самый обыкновенный еврей, человек не самого большого ума. Иначе, как он мог обещать высшему руководству страны, перед назначением в Ингушетию, сделать из ингушей безбожников и заставить их разводить свиней. С первой подобной инспекторской поездкой, он побывал в Галашках. На общем сходе жителей села, Черноглаз, сыпал угрозами, оскорблял чувства верующих. Обстановка на сходе была накалена до предела. Встал старик по фамилии Бекмурзиев:
– Черноглаз, подобные разговоры двадцать пять лет назад, с нами вел царский полковник Митник, я проткнул его вот этим кинжалом насквозь,– он показал на висевший у пояса длинный кинжал,– меня осудили на двадцать лет каторжных работ. Из них я отсидел двенадцать, таких, как я было много, всех нас освободила революция, поверь, мы не хотим тебе зла, уходи и не мути народ.– Что тут поднялось, охрана секретаря обкома и сельчане, были готовы вцепиться друг в друга. Вдобавок, Черноглаз заорал на все помещение:
– Арестовать старого бандита!– Но люди не дали увести старика. Сыпая угрозами и жестокими карами, Черноглаз и его окружение направились в сторону села Даттых, чтобы продолжить свою дьявольскую миссию.
Вечером того же дня, когда машины с Черноглазом и его охраной возвращались из Даттых, они попали в засаду. Секретарь обкома был убит и обезглавлен. Когда попросили вернуть голову, ингуши якобы сказали, что у него не было головы, иначе как можно объяснить его слова:
– Я заставлю правоверных мусульман разводить свиней.
В связи с этим убийством, репрессии затронули многих ингушей, был арестован, находящийся на учебе в Москве Идрис Зязиков, после долгих издевательств и пыток, он был расстрелян в грозненской тюрьме в тридцать восьмом году.
Эта специально запущенная машина коснулась и родственников Лайсат. Ее родного дядю, в числе многих других, расстреляли просто так, для количества и устрашения остальных. Немногочисленный ингушский народ, внесший несоразмерный, относительно количественного состава, вклад в дело революции, был поставлен перед выбором – потерять свою индивидуальность и многовековую историю или превратиться в покорных рабов нового режима.
Страшные события, пришедшие в их село, не позволило Лайсат вовремя пойти в школу. С первого класса она училась самозабвенно, ее успехи поражали, она была на голову выше своих сверстников. Все предметы ей давались легко, словно повторялось давно выученное. Может немалую роль в ее успехах играли родители Лайсат, работавшие учителями младших классов начальной школы, которая располагалась в другом конце большого села.
Уже в шестнадцать лет Лайсат превратилась в настоящую красавицу, выше среднего роста, белокожая и синеглазая, ее тяжелая каштановая коса, свободно перекинутая вперед, волнующе обтекала высокую грудь и достигала талии. Лайсат не знала, что такое кокетство, она была серьезна с детских лет, никто не осмеливался вольготно пройтись по ней шуткой или попытаться привлечь внимание любовным заигрыванием, пылающий взгляд синих глаз, раз и навсегда отбивал охоту у ловеласа повторить попытку.
В последний год, она была избрана комсоргом школы, с ее приходом, старшеклассники, равнодушные к комсомолу активизировались и, как писал поэт, «задрав штаны», повалили в молодежную организацию. Лайсат искренне поверила в светлое будущее, была готова к самопожертвованию, чтобы приблизить этот день. Она всегда находила объяснения, тем или иным отклонениям в политике партии и правительства, основное из них – временные трудности – нелегко выживать в полной изоляции, в окружении империалистических акул, которые ждут, не дождутся, твоей гибели. Лайсат всей душой принимала решения руководства страны, она видела в них мудрую и направляющую руку партии, совсем не замечала, что это, внешняя, глянцевая сторона, специально показываемая, для затуманивания мозгов огромной, двухсотмиллионной страны. Настоящее прозрение для Лайсат и ее народа было впереди, оно было, как никогда ужасно.
Последним выпускным экзаменом в семилетней школе был родной язык. Непонятную чехарду с алфавитами – при изучении ингушского языка, затеял Наркомпрос. Первоначально в школах применялся латинский алфавит, затем велено было перейти на кириллицу, по-видимому, здесь не учитывалась сложность восприятия языка и недостаточная возможность кириллицы, отобразить в полной мере богатство ингушской речи. Верней всего, здесь сыграл роль великодержавный шовинизм, в советское время завуалированный, но от этого не менее опасный.
Детям было далеко до политических дрязг взрослых, они быстро переориентировались на привычную кириллицу, но родной язык потерял свою живучесть, превратившись в некую механическую смесь. Многим приходилось осмысливать, прочитанное, пока добирались до сути.
Лайсат легко преодолела этот барьер и даже нашла объяснение переменам – непатриотично, имея собственный алфавит, использовать каким бы хорошим ни был, вражеский. Она полностью проникалась идеями, кричащими с плакатов и газетных страниц, ее чистая и возвышенная душа хотела верить красивым и правильным словам, звучащим из уст революционной власти.
Лайсат,– обратилась к ней одна из подруг, веселая хохотушка Зейнаб,– ты не передумала поступать в педагогический?– Они подходили к школе – это было длинное одноэтажное здание, со стеклянным коридором во всю длину. Лайсат начала тщательно вытирать обувь, она была удивительная чистюля, пройдя полсела, запачкала только подошвы туфлей.
Нет, Зейнаб, я постараюсь окончить Ростовский педагогический техникум, в этом городе живет мой дядя, мамин брат, мои домашние уже обговорили с ним все детали. После техникума можно работать, и учиться дальше, на заочном отделении, так многие делают.– Зейнаб помрачнела:
– Мне учиться больше не разрешают, уже после четвертого класса не хотели пускать, помнишь, как ты плакала и уговаривала моего отца позволить мне учиться, тебе он не смог отказать.– Она выжидающе смотрела на подругу, словно хотела услышать что-то важное.
– Зейнаб, детство кончилось, я не посмею, как три года назад просить твоих родителей отпустить тебя в далекий Ростов. Если ты не сумела за последнее время подготовить отца относительно твоей дальнейшей учебы, все остальное напрасно, наши родители не любят менять своих решений. Этот разговор должен был состояться гораздо раньше. Ладно, идем, надо проверить, все ли готово в классе к экзамену.
Лайсат успела принести два стакана и графин родниковой воды, поставить в большую керамическую вазу, нарванную мальчиками охапку полевых цветов. Класс был готов к экзамену.
Единственная из двадцати двух выпускников семилетней школы, Лайсат поняла красоту и величие ингушского языка, она полюбила его и начала серьезно интересоваться лингвистикой, пока еще подсознательно, не было источников, откуда черпать знания, научная база в этом направлении находилась в зачаточном состоянии. В шестом, особенно в седьмом классах, девочка ставила в тупик учителя родного языка, который звезд с неба не хватал, но старательно обучал детей в рамках методики, установленной районо. Лайсат доказывала, что многие слова ингушского языка, заимствованы и присутствуют в речи других народов, в силу особенностей того или иного языка, они претерпели характерные небольшие изменения, но основополагающее значение корня, присутствовало во всех подмеченных ею словах. Учитель только испуганно всплескивал руками, он боялся признаться, что доводы Лайсат были логичны, но они не вписывались в концепцию, выдвинутую Советской властью – будто ингуши и другие кавказские народы из средневековья и дикости, минуя несколько эволюционных формаций, скакнули сразу в социализм. Это утверждение официальной власти, было ее единственной протестной нотой, она в корне не могла согласиться с такой интерпретацией. Лайсат чувствовала в себе и в своем народе огромную неразгаданную тайну, когда она сопоставляла внутреннюю жизнь ингушей, их взаимоотношения, резким контрастом проступали вульгарность и вседозволенность новой власти и культивируемый ими «передовой» образ жизни. Такую «новую» жизнь ингуши не хотели принимать.
На последнем экзамене Лайсат отвечала первой, она быстро пробежала все три вопроса билета, когда ей стали задавать дополнительные вопросы, они сыпались от трех экзаменаторов-учителей, они вели в школе совсем другие предметы, но знание ингушского языка, этой девушки, без преувеличения, редкое даже среди преподавателей, увлекло их. Они не замечали знаки, которые им подавал учитель родного языка, их заинтриговала эта девушка, отвечающая на их вопросы, словно была сотрудником научно-исследовательского института, и подобным образом – вопрос-ответ, они беседовали с полчаса. Один из них, председатель экзаменационной комиссии, так охарактеризовал их неоднозначное и повышенное внимание к Лайсат:
– Коллега, эта девочка шагнет далеко, у нее светлая голова и крепкий стержень. Мы еще про нее услышим.
Вторая часть**********************************Семилетка была позади, Лайсат было грустно расставаться с дружным классом, для многих учеба на этом заканчивалась, трое из их класса собирались поступать в сельскохозяйственный техникум, недавно открытый в Крепости, а двое хотели учиться дальше и окончить десятилетку.
У Лайсат оставался целый месяц до начала вступительных экзаменов в техникум. Она провела это время, в хлопотах по домашнему хозяйству, только последние несколько дней использовались для учебы, чтобы освежить в голове школьную программу.
В Ростов Лайсат провожал старший брат, ей заблаговременно купили билет на поезд из Орджоникидзе. Поезд отходил рано утром, поэтому брат и сестра переночевали у родственников в городе и за полчаса до отправления поезда были на вокзале. Ее брат Мурад стоял на перроне до тех пор, пока последний вагон поезда не скрылся за поворотом. Брат Лайсат, ее родители были уверены, их сестра, и дочь никогда не сделает постыдное, чтобы опустились их головы, не имея чести, смотреть людям прямо в глаза. За семь лет учебы в школе, ни один человек не сказал в ее адрес плохого слова, но все отмечали, высокие качества, присущие ингушским девушкам, даже в таком юном возрасте они присутствовали в ней, создавая ей второе, неповторимое лицо. Поэтому без единого слова упрека, Лайсат отпустили на учебу, как казалось родителям, на край света. В Ростове ее должен был встречать дядя.
В вагоне ее попутчиками были – молодая семейная пара, как оказалось после знакомства, русские, и могучий, лет тридцати ингуш, по имени Идрис, ехавший в Харьков на заработки. Он сразу взял Лайсат под свое крыло. Она в трех словах рассказала Идрису, что едет поступать в педагогический техникум, что будет жить у маминого брата. Вагон, в котором они ехали, был плацкартный, по проходу туда и обратно сновали пассажиры, некоторые молодые парни по нескольку раз – им приглянулась синеглазая красавица, ехавшая вместе с мрачного вида горцем. Когда он встал между полками, лицом к проходу, ребята увидели добротный кинжал такой длины, что на него можно была насадить сразу двоих, жаждущих знакомства с девушкой. Желание парней мгновенно испарилось, они исчезли и больше не показывались. Лайсат почувствовала себя в абсолютной безопасности, словно у себя дома.
Молодожены были заняты только собой, они не видели вокруг никого. Идрис только посмеивался:
– Разве можно выносить на всеобщее обозрение свое, личное,– говорил он назидательно Лайсат,– этих русских нельзя назвать глупыми, но они бесхитростны, как малые дети. Слава Аллаху, у нас нет такого, надеюсь, никогда и не будет.– Он насильно усадил с собой девушку, как Лайсат ни сопротивлялась, Идрис заставил ее есть вместе с ним. Ей ничего не другого оставалось, он пригрозил, что не притронется к пище, пока она не составит ему компанию. Так они ехали целые сутки. В Ростове поезд стоял почти час, здесь происходила смена паровоза и всей железнодорожной бригады, заправка водой и углем.
Идрис словно юноша проводил Лайсат до перрона и донес ее багаж. Девушку встречал, похожий на русского, мужчина и мальчик, лет четырнадцати, по-видимому, его сын. Идрис несколько минут поговорил с дядей Лайсат, Исмаилом, рассказал ему новости с родины, они почувствовали его неподдельный интерес к происходящему в Ингушетии, теперь уже в Чечено-Ингушетии.
– Я не могу понять, что происходит,– говорил Идрис, беспомощно разводя руки, этот жест был явно не характерен его мощной фигуре, это почувствовали даже они, совсем незнакомые ему люди,– в этом мире все перевернулось с ног на голову, нас ингушей, постепенно превращают во врагов этой власти, мне это совсем не нравится. Но все земные дела в руках Всевышнего, мы уповаем на него, пойду я, поезд скоро тронется,– он гордо вскинул голову,– живите свободными, пусть самая маленькая беда минует вас, и всех хороших людей.– Он крепко пожал руку Исмаилу.
– Пусть твоя дорога тоже будет счастливой, Идрис, в этом городе ты всегда найдешь гостеприимный дом, двери которого открыты в любое время.– Дядя Лайсат, больше десяти лет, живущий в большом южном городе, был рад мимолетной встрече со своим земляком, он лишний раз убедился в благородстве самого простого ингуша. Отец с сыном и Лайсат, стояли и смотрели ему вслед, пока он не затерялся среди немногочисленных в столь ранний час, пассажирах.
Ростов сильно походил на их родной Орджоникидзе, в котором уже два года, из полноправных хозяев они превратились в гостей, с этим невозможно было смириться, но Лайсат и тут находила объяснение, она выдвигала в пользу этого решения те, же доводы, что и власть на местах. Исмаил, ее дядя, не стал разбивать ее радужное, по-детски чистое восприятие окружающего мира, он знал, пройдет немного времени и его племянница разберется, где белое, а где черное, она девушка умная, уж в этом он был уверен.
С отличием законченная семилетка возымела действие, ее приняли на филологическое отделение без экзаменов, пройдя лишь устное собеседование. Преподаватели техникума были приятно удивлены, Лайсат была первой ингушской девушкой в стенах этого учебного заведения, она оставила самое положительное впечатление и знаниями и броской красотой. Единственным ее дефектом было, недостаточное знание русского языка, но Лайсат много читала, старалась разговаривать только на языке, обожаемого ею Лермонтова. В этом ей стал помогать четырнадцатилетний Ахмед, ее кузен, он, как и она в этом году окончил семь классов. Его цель была десятилетка, дальше ни сам мальчик, ни родители не загадывали. Ахмед был единственным ребенком в семье, на удивление он не был избалован, к Лайсат привязался сразу и накрепко. Два года разницы в их возрасте были в принципе небольшим сроком, в действительности же, различие между ними было огромным – Ахмед, как и подобает мальчику его лет, был подростком, а Лайсат рано сформировавшейся крупной, и сногсшибательно красивой девушкой. Ее красота, близкое родство, неимение своих братьев и сестер, сблизило мальчика с приезжей кузиной, они стали неразлучны.
После завтрака Лайсат помогала по хозяйству Тамаре, жене дяди, затем на полдня они с Ахмедом уходили в город, знакомились с достопримечательностями, или просто бродили по тенистым улицам. Здесь все дышало героикой революции и прошедшей Гражданской войной. Основным городским транспортом был трамвай, как и в Орджоникидзе, патриархальный и неспешный. Они ели мороженое, пили умопомрачительно вкусный морс, не пропускали ни одно кино, смотрели все подряд, сейчас оно было звуковым и поэтому казалось особенно притягательным. Для Лайсат все здесь было ново, кроме двух-трех поездок в город Бурув,* она ничего не видела. Но ее живой ум неустанно впитывал увиденное, прочитанное в книгах или услышанное в разговорах.
Последний месяц лета пролетел стремительно. Первого сентября тридцать шестого года, Лайсат стала студенткой педагогического техникума. Она окунулась в непривычную для нее, атмосферу молодежного коллектива, здесь учились люди самых разных национальностей со всего Северного Кавказа, но в основном это были ростовчане и жители области.
На первом же комсомольском собрании Лайсат выбрали комсоргом филологического курса и ввели в комитет комсомола техникума, ей дали первое персональное поручение: организовать в учебном заведении кружок «Ворошиловских стрелков». Лайсат не стала спрашивать, почему ей дана именно эта нагрузка, решив, если поручили надо выполнять.
Она по-настоящему поняла цену своей красоты, Лайсат всегда ощущала на себе восхищенные взгляды сильной половины, иначе говоря, парней. Она не давала им малейшего повода, для интрижки, но возле нее всегда находился, кто-нибудь из воздыхателей, готовый броситься стремглав, чтобы выполнить любой ее каприз. Но желания Лайсат были скромными – ее интересовали хорошие умные книги и правильный, в смысле грамматики, разговор на русском языке. На филологическом отделении в ее группе было тридцать два человека, девятнадцать девушек и тринадцать юношей. Из всех своих однокурсников, Лайсат сдружилась с кабардинкой из Нальчика, своей ровесницей. Ее фамилия была Калмыкова, звали Залина. Когда Лайсат поинтересовалась, не родственник ли ей видный большевик со времен Гражданской войны, Бетал Калмыков, Залина равнодушно махнула рукой:
– Мы однофамильцы, в Кабарде наша фамилия распространенная.– Залина, как и Лайсат, неважно разговаривала по-русски, это обстоятельство послужило толчком к сближению, узнав, что она ингушка, искренне обрадовалась – понравившаяся ей девушка оказалась землячкой. Находясь вдали от своей родины это чувство землячества, оказалось решающим в дружбе двух девушек. Они жили у подножья одних и тех же гор, исповедовали одну религию, и в жизни культивировали схожие наследия от далеких предков.
Залина жила в отдельном, женском общежитии техникума, хотя на входе стояли вахтеры, и существовала видимая строгость, по вечерам, до одиннадцати часов ночи, общежитие превращалось в проходной двор. Девушек посещали ребята однокурсники, некоторые из них бывали навеселе, они заходили в комнаты, вели себя вольно, распускали руки. Для многих это был привычный образ жизни, только не для Залины, когда подобным же образом ее приобнял один из юнцов, а свободной рукой крепко сжал ей грудь, ее полыхнуло жаром. Она стремительно вырвалась из его объятий, в комнате прозвучала звонкая пощечина. Парень оторопело стоял возле ее кровати, с пылающей щекой, хмель его мгновенно улетучился, теперь он испугался,
– Убирайся вон, животное,– услышал он, негромко сказанные девушкой три слова, оглушенный их презрительным смыслом и полученой пощечиной, он выскочил из комнаты.
Наутро она с возмущением рассказала об этом случае Лайсат, та ни слова, не говоря, направилась в деканат и подняла там шум, он перерос в скандал, который руководство техникума постаралось за стены учебного заведения не выносить, но кадровые перестановки в общежитиях, как в женском, так и в мужском, были сделаны. Не ограничившись этим, Лайсат решила поговорить с дядей и если он разрешит, поселить Залину в своей комнате. Дом дяди находился в районе Нахичеванки, он был в свое время окраиной Ростова, но постепенно перешел в черту города и стал его торговым центром. Отсюда до техникума было десять минут быстрой ходьбы.
Лайсат рассказала дяде и Тамаре о кабардинской девушке, что учится с ней на одном курсе, об инциденте происшедшем в общежитии и попросила разрешить ей жить в ее комнате. С их стороны возражений не последовало,
– Пусть живет,– сказал Исмаил,– и тебе веселей, Лайсат, зимой возвращаться из техникума в темноте, будет не так страшно, я рад, что у тебя такое отзывчивое сердце. – Лайсат на радостях расцеловала дядю и его жену:
– Вы не пожалеете,– возбуждено говорила она,– это воспитанная и благородная девушка, настоящая красавица.– На второй же день Залина переехала жить в ингушскую семью. Лайсат боялась предложить своим родственникам деньги на пополнение их семейного бюджета, касательно своего питания, она была уверена, дяде это не понравится. Сейчас появилась возможность, прикрываясь подругой, помочь этой милой семье. Они решили, половину своей стипендии складывать и отдавать Тамаре, словно деньги платит одна Залина. Их «афера» прошла благополучно, только жена дяди подозрительно пересчитала деньги:
– Что-то многовато здесь,– сказала она, переводя взгляд с одной девушки на вторую, они были дома втроем, Исмаил был на работе, Ахмед в школе,
– Что вы, тетя Тамара,– воскликнула Залина,– столько же денег у меня уходило, когда жила в общежитии, берите, иначе я не согласна жить у вас. – Женщина тяжело вздохнула:
– Прямо не знаю, что с вами делать, боюсь, Исмаил рассердится, что взяла деньги, Залина, тебе действительно не в тягость такая оплата?
– Разумеется, тетя Тамара, вы делаете мне большую услугу, спасибо вам за все.
Теперь девушки полностью отдались учебе. Кроме своих методических занятий девушки несли общественные нагрузки, как было сказано выше, Лайсат курировала кружок «Ворошиловских стрелков», чтобы не упасть лицом в грязь перед остальными, она первой записалась в эту секцию. Совсем неожиданно у нее выявился талант снайпера, это стало известно после первых же стрельб из малокалиберной винтовки. В этом ничего удивительного не было, любое дело, начатое Лайсат, заканчивалось успешно. Руководство техникума это ее качество увидело и оценило, ей назначили повышенную стипендию. Она привлекла к себе в помощницы Залину, когда та призналась, что в седьмом классе, помогала старшему брату, вести кружок альпинистов, у Лайсат возникла мысль создать такую же секцию, уже на базе существующей, стрелковой.
С этой инициативой девушки вышли на спорткомитет, их идея была одобрена, теперь у Лайсат и Залины свободным оставался один выходной, его они полностью посвящали хозяйственным хлопотам, давая Тамаре отдохнуть. Никакие ее протесты не действовали, девочки старались хоть таким образом компенсировать материнские заботы Тамары. Они были услышаны, их дружба только укрепилась.
Незаметно подошел Новый год. Девушки полностью вписались в дружный коллектив студентов, им больше не досаждали ребята – однажды полученный урок возымел действие, их оставили в покое. С русским языком тоже все наладилось, девочки бегло заговорили, не путая падежи и окончания, раньше их проблема заключалась только в неимении практики разговорного языка. В течение первого полугодия они успешно преодолели этот изъян. Помимо этого, они с первых дней своего совместного проживания в доме Исмаила, ежедневно учили по семь новых слов, Лайсат кабардинских, а Залина ингушских. Они превратили изучение этих языков в некую игру, Лайсат задавала какой-нибудь вопрос по-кабардински, Залина отвечала по-ингушски, и наоборот. Это не надоедало, главное не отнимало много времени, они занимались этим по дороге в техникум и обратно. Незаметно, в течение четырех месяцев, они бегло разговаривали на, еще совсем недавно, незнакомом им языке.
Новый год прошел под грохот салютов и народных гуляний, неустроенность жизни заглушалась водкой, к которой российский народ всегда был неравнодушен, в пьяном угаре любые проблемы теряли свою остроту, мир начинал видеться в розовом свете. Наутро наступало ненавистное похмелье, с отвратительной головной болью и осознанием никчемности реальной жизни.
После сдачи зачетов за семестр, девушки уехали на две недели домой. Они договорились первую неделю провести у Лайсат в Галашках, вторую у Залины в Кабарде.
– Я тебе такого парня найду,– подкалывала Лайсат подругу,– не захочешь ехать обратно в Ростов. Знаешь, какие у нас парни?– от избытка чувств она закрывала глаза,– хоть бы ради приличия, пообещала мне, что-то подобное.– Но Залина, только задумчиво улыбалась шуткам подруги, она уже мысленно была на Кавказе.

*** Они сошли с поезда на станции Слепцовская. Лайсат еще три дня назад, после приобретения билетов послала телеграмму, о дне приезда. Она оглянулась по сторонам, в дальнем конце перрона у коновязи увидела

линейку, запряженную двумя лошадьми и несколько человек, размахивающих руками. Лайсат кивнула Залине, взяла свои вещи и быстрым шагом направилась в сторону коновязи. Она еще издали поняла, что происходит. Лицом к ней стоял ее старший брат, девятнадцатилетний Мурат, побледневший, с закушенной губой он держал руку на рукояти кинжала. Четверо местных парней, кричали непристойности, провоцируя парня обнажить кинжал, дальнейшее было известно – Мурата обвинят в попытке применить холодное оружие, его арестуют, а лошади и линейка бесследно исчезнут. Лайсат подходя к группе парней, перекинула чемодан с правой руки в левую. Молодые казаки оглянулись на них, но они не придали идущим девушкам никакого значения, только глаза Мурата тревожно наблюдали за их приближением. Лайсат сразу решила, что делать, стоящего крайним, крепкого парня без всякого промедления, изо всех сил ударила сзади по лицу. По-видимому, тут сыграл фактор неожиданности, да и рука у девушки была тяжелой, парень рухнул на землю и не шевелился. Остальные трое быстро оглянулись, увидели двух девушек и опешили. Они не могли поверить, что их товарища вырубила одна из этих девчонок. Их план стал рушиться самым невероятным образом.
– Залина,– моргнула ей Лайсат,– иди к зданию вокзала и позови милиционера, я попридержу этих матерщинников. Но от вокзала уже шли два человека в милицейской форме.
– Что здесь происходит?– строгим голосом произнес один из них.
– Мы студентки, учимся в Ростове, на зимние каникулы приехали домой,– Лайсат отвечала строго и четко,– со мной моя подруга, племянница Бетала Калмыкова, вот наши студенческие билеты, Залина, покажи свой билет. Три дня назад мы телеграфировали домой о нашем приезде, встречать нас приехал мой брат. Эти четверо обкладывали его площадной бранью, с какой целью это совершалось, выяснять вам. Я очень прошу вас разобраться в этом, мы это просто так не оставим, кроме Калмыкова у нас имеются связи в самом Ростове.– Лежащий на земле парень открыл глаза и постарался сесть. Он переводил глаза с девушек на своих друзей потом на блюстителей порядка.
– Спасибо, товарищи студентки, за сигнал, с этими мы разберемся, вы езжайте, отдыхайте себе на здоровье, я бы попросил вас не беспокоить высокое начальство, подобными пустяками. Счастливой вам дороги.– Он пнул ногой сидящего молодого станичника,– вставай, «герой», чего расселся, идем в отделение.– Дальнейшее они не видели, Мурат отвязал лошадей, закрепил багаж девушек, и они быстрой рысью направились из станицы.
Первой их реакцией, когда они выехали за пределы станицы, был смех, громкий и продолжительный, это была нервная разрядка, после окончания не совсем штатной ситуации.
– Я так испугался за вас,– говорил Мурат, еле отдышавшись от приступа смеха,– молодые казаки провоцировали меня на активные действия, после чего должна была появиться милиция, куда это могло зайти, одному Богу известно. Ну, ты даешь, сестренка, какого кабана вырубила! Одним ударом в ухо, трое остальных сразу присмирели. Это есть Залина? Она действительно племянница Калмыкова?– и добавил по-ингушски,– очень красивая девчонка. Лайсат с Залиной переглянулись и снова весело расхохотались. Мурат забеспокоился: – чего вы смеетесь, я сказал что-нибудь смешное? Отвечай Лайсат, не то схлопочешь.
– Ну вот, сразу угрозы, называется, вернулась домой.
– Давай, давай, говори, почему смеялись, не то высажу с линейки.– Мурад весело балагурил, не забывая внимательно разглядывать приезжую. Нет слов, красива, все при ней, а скромна как, не произнесла еще ни одного слова, только изредка стрельнет сквозь густые опущенные ресницы, черным пламенем сверкающих глаз.
– Мурад, ты почему последние слова произнес на нашем языке?– он немного смешался:
– Просто так, это что, очень важно?
– Именно важно, Залина разговаривает на ингушском.– Мурат в сердцах ударил кнутовищем по голенищу хромового сапога:
– Ну, что за день сегодня – на вокзале попал впросак и сейчас обложал. Тех казачков я запомнил, они еще узнают силу моего кулака. Залина,– обратился он к девушке,– ты же не обижаешься, что я назвал тебя красивой?– Она отрицательно покачала головой:
– Нет, Мурад, наоборот, мне это было приятно.– Мурад комично всплеснул руками:
– С таким красивым голосом ты все время молчала, это непростительно с твоей стороны, лишать людей удовольствия слушать тебя.– Потом запоздало стал интересоваться дядей Исмаилом и его семьей. Лайсат спросила про родителей, Мурад без слов поднял вверх большой палец, но все-таки не выдержал, добавил:
– Учат ингушских детей уму-разуму, оба в начальных классах, если не ошибаюсь, двенадцатый год.– Мурад говорил, обращаясь к Залине, с каждой минутой она ему нравилась все больше.
Где-то на середине пути в Галашки, Мурад остановил лошадей, задал им овса в торбах. Перед девушками развернул чистую холщевую тряпицу и стал выкладывать на нее вареные куски баранины, домашний хлеб, поставил бутылку с молоком.
– Ешьте девочки,– пригласил он подруг, к импровизированному столу и, чтобы не смущать Залину, направился к бьющему невдалеке роднику, и уже оттуда добавил: – на меня не обращайте внимания, перед прибытием вашего поезда, я хорошо поел.
Лайсат с Залиной, хотя находились в непривычной обстановке, поели с отменным аппетитом, по очереди запивая еду, вкусным домашним молоком.
Девушек встречала вся большая семья Лайсат, по одному, по двое, стали заскакивать соседи и родственники, всем было интересно увидеть, какой стала Лайсат за прошедшие полгода и что за кабардиночка с ней приехала. Лайсат находили повзрослевшей, а ее подругу настоящей кавказской красавицей. Не один взгляд горящих глаз задержался на ее стройной фигуре и красивом лице. Но Залина, ни на одного парня не подняла опущенные ресницы и не взглянула даже мельком. В ее сердце разрасталось впервые пришедшее, еще непонятное чувство, но от этого не менее сладостное и желанное. Оно появилось с первых минут, стоило ей только увидеть побледневшее лицо Мурада, держащего руку на рукояти кинжала, в противостоянии четверым казакам.
Как и рассказывала Лайсат, места здесь были заповедные и красивые – быстрая и своенравная Асса, покрытые густыми лесами склоны гор, постепенно переходящие в неприступные отвесные скалы, где снег задерживался только на самых вершинах. Эта зима в горах была необычайно снежной, земля, крыши домов, дороги, были покрыты толстым слоем снега. Рачительными и хозяйственными горцами, только были очищены просторные дворы, да пробиты тропинки к скотным дворам и сеновалам.
Галашовцы жили относительно неплохо, почти в каждом дворе, корова или две, баранта, много разной птицы. Для этого прилагались невероятные усилия всех взрослых членов семьи, иногда привлекали даже детей. Жить в нужде, среди ингушей всегда считалось зазорным и постыдным. Имея голову и руки, надо было трудиться, быть терпеливым, не стараться обогнать время, именно к таким хозяевам приходил достаток.
В большой семье Лайсат, было именно такое, трудно-добываемое благополучие. Ее родители, учителя начальных классов получали за свой труд мизерные деньги, несопоставимые с затраченными усилиями. Поэтому приходилось вставать чуть свет, доить коров, чистить хлев, кормить и поить скотину и птицу. Никто не жаловался, так жили все, трудно, но достойно.
Залине понравились люди, живущие в этом предгорном селе, они были доброжелательны и гостеприимны. Где бы они ни появились с Лайсат, гостью из Кабарды не отпускали без подарка, это могли быть шелковые чулки, флакончик духов, или нарядная косынка. Никакие отказы не принимались, после третьего подарка, Залина категорически отказалась сопровождать подругу в посещении многочисленных родственников.
– Мне неудобно принимать подарки от незнакомых людей,– почти плача, говорила она Лайсат,– что они подумают обо мне, приехала, набрала сувениров и упорхнула восвояси. Нет, нет, Лайсат, из этого дома никуда, ни ногой.– Пришлось вмешаться тете Лиде, маме ее подруги:
– Залиночка, пожалуйста, не драматизируй ситуацию, ты никого не напрягаешь, это ингушский обычай, древний, как эти горы, каждое такое подношение возвращается обратно в десятикратном размере, это слова из святого Корана, так говорят наши алимы. Беря у них подарок, ты делаешь дело, угодное Всевышнему и тому человеку, который дарит. Кроме всего этого, они любят твою подругу, делая приятное тебе, осознают, что не меньше этому радуется и Лайсат. Только таким образом удалось восстановить душевное равновесие Залины.
В очень трудном, безвыходном положении находился Мурад, он не мог выкроить пяти минут, чтобы наедине поговорить с Залиной. Он влюбился в нее, лишь только увидел, кое-какие догадки относительно ответных чувств у него были, но, не имея возможности уединиться и поговорить, Мурад переходил от чувства отчаяния, до восторженной эйфории. Прошло пять дней после их приезда, через два дня они уезжали в Нальчик. Боясь, что не успеет объясниться, Мурат написал Залине письмо. На двух тетрадных листках он красочно и подробно описал свою любовь, он готов ждать конца ее учебы. Просил ответить, успокоить его страждущее сердце. В тот же день, проходя мимо, Залина передала ему много раз сложенный листок бумаги. Мурад выскочил из дома, сжимая в руке свою судьбу, он почему-то подумал именно так, и направился на берег Ассы. Там под огромным раскидистым дубом, была общая скамейка, сейчас на ней лежал толстый слой снега. Он аккуратно убрал его с одного конца скамьи и сел, только после этого развернул листок бумаги:
– Здравствуй, милый Мурад! Ты мне тоже понравился с первых минут, у меня никого нет, и не будет, пока ты существуешь. Мы стали заложниками наших обычаев, строгих, но все равно прекрасных, от них веет чистотой и благородством. Пиши мне в Ростов, на адрес твоего дяди, твои письма мне будут нужны, как воздух. Спасибо тебе, что догадался написать. Если сильно захочешь увидеться, приезжай в Ростов, я уверена это тебе по силам. Знай, мое сердце принадлежит только тебе. Залина.– Мурад прочитал записку второй и третий раз, по телу разлилась такая бодрящая радость, что хотелось с высокого берега взлететь птицей и лететь в морозном воздухе вместе со своей избранницей, другой жизни, кроме как с Залиной, он уже не представлял.
В предпоследний день их отъезда у соседей состоялась свадьба, по этому случаю молодежь организовала танцы, были приглашены и Лайсат с подругой. Девушек провожал и опекал Мурад. Пока происходило традиционное шутливое сватовство, юноша пожирал глазами юную кабардинку, Залина из-за полуопущенных ресниц хорошо видела пламенные взгляды не только одного Мурада. Первый танец, сидящий тамадой взрослый парень, отдал Мураду, почему он это сделал, Залина поняла с первых его танцевальных шагов. Он стремительно подошел к стоящей в строю таких же девушек, Залине, изящно наклонил голову, правую руку приложил к сердцу. Как и любая кавказская девушка, она неплохо танцевала, но что выделывал на глиняном полу довольно большой комнаты Мурад, было настоящим искусством. Каждое его движение было подчинено музыке, создавалось впечатление, что трио музыкантов следуют в русле его танца, послушные его воле. Это был необычный танец, человек сведущий в хореографии мог прочитать в нем пламенную любовь, тоску по любимой, постоянное ожидание встречи. Неординарность танца увидели многие, хотя никто не связал это с возникшей у Мурада любовью к гостье. После этого парного танца, все последовавшее после, казалось примитивным хлопаньем ногами по полу. Тамада, снова и снова просил, сидящего младшим, Мурада порадовать сердца девушек, зажечь кровь и так без меры, горячих парней. Теперь он танцевал со всеми подряд, но сейчас это больше походило на некую обязанность, в которой отсутствовало малейшее иносказание и выражение своих чувств.
Они шли домой заполночь, был небольшой морозец, под ногами хрустел снег. Мурад шел в центре троицы, неожиданно он почувствовал в своей правой руке, горячую и нежную ладонь Залины. У него перехватило дыхание, это продолжалось не больше трех-пяти секунд, но за это время он узнал, любовь этой девушки может быть смелой и настойчивой, несмотря на всю ее кажущуюся слабость и смирение. Он не был готов к таким шагам, Залина находилась в их доме, она была гостьей и обладала статусом неприкосновенности.
Девушек решили отправить в Нальчик, через Орджоникидзе, по лесной дороге, через Ахки-юрт и Шолхи до города было не больше семнадцати километров. Они решили ехать на той же линейке, запряженной парой резвых лошадей. Ездовым снова был Мурад, в последний момент собралась в дорогу, мама Лайсат, Лида:
– Провожу вас девочки,– объясняла она свое неожиданное решение,– посажу на автобус, заодно куплю ситца и сатина на обнову младшим детям, они совсем поизносились.
– Мы с Лайсат очень рады, что вы едете,– приласкалась к ней Залина,– я никогда не забуду вашей доброты, за эту неделю я прониклась духом вашей семьи и поняла, от кого набрала моя подруга те достоинства, что в ней в избытке.
– Ты видишь, Залина, мы живем просто и честно, как и подобает жить людям в этих горах. Мы никогда не знали, что такое пресыщение, нам всегда приходилось бороться за свое выживание. Но, заметь, девочка, ингуши во все времена не старались уйти от своих корней и выделиться, не маскировались в угоду каким-то, ни было сиюминутным выгодам. Двери нашего дома, для тебя всегда открыты, помни об этом, моя красавица.
Залина покраснела, это походило на необычное сватовство, неужели тетя Лида догадалась об их увлеченности с Мурадом? Ведь они ничем не выдали себя. Залина не знала, что невозможно скрыть от педагога с большим опытом, первые ростки зарождающейся любви, молодость слепа и видит только объект своего поклонения, совсем не интересуясь, как это выглядит со стороны.
Они ехали по лесной дороге, довольно широкой и ровной. Просека под эту дорогу была пробита еще пятнадцать лет назад, чтобы сёла расположенные в Ассинском ущелье, кратчайшим путем связывались с тогдашним Владикавказом, столицей Горской республики. Сейчас этот город старался отгородиться невидимой стеной, происходило непонятное, поэтому встречаемое ингушами резко отрицательно. Они не могли поверить, что их заслуга в Октябрьской революции и Гражданской войне будет забыта, что история станет послушной девкой в руках нынешней власти.
Лайсат и ее поколение восторженно принимали первое социалистическое государство, их переполняла гордость за принадлежность к этой стране, невольное сочувствие вызывали народы капиталистических стран, находящиеся под гнетом эксплуататоров. Ребята возмущались:
– Сколько можно терпеть кровопийц на своем теле? Почему не восстанут рабочий класс и трудовое крестьянство?– Откуда им было знать, что как бы ни был СССР закрыт от внешнего мира, происходящее в этой стране становилось достоянием заграницы. Их эксперты делали анализы, очень нелицеприятные, для первого «социалистического» государства. Вот от этой информации извне, народ был полностью изолирован. ****Третья часть ************* Оставшиеся пять дней пролетели стремительно, они с Залиной в точности повторили то, что происходило неделю назад в Ингушетии – посещение близких и дальних родственников Залины, заканчивалось подарками подносимыми Лайсат. Ей не нравилось такое пристальное внимание, но она молчала, помня, что отвечала возмущенной Залине на ее слова в Галашках.
Их провожали с десяток парней и девушек, они битком набили их купе гостинцами для семьи дяди Исмаила. Благодарность новых друзей Лайсат была безмерной, это говорило о многом, в первую очередь о благородстве кабардинцев их приверженности к общекавказской цивилизации. Лайсат ехала почти сутки, под впечатлением этих проводов. Фамилия Калмыковых принадлежала к самым, что ни есть простым и бедным, но видно не достаток и не знатность происхождения, определяли наличие в людях черт присущих благородным сословиям Кавказа. Родственники ее подруги были наделены ими в избытке.
Девушки еще два дня были свободны от занятий, расспросы Исмаила и Тамары продолжались долго, их интересовало все, что происходило на их родине, им была важна любая мелочь. Девушки обстоятельно день за днем поведали о своем путешествии на Кавказ, только утаили некоторые нюансы – про стычку с казаками на вокзале станицы Слепцовской, а Залина не рассказала о своем увлечении Мурадом, это она скрыла даже от своей подруги.
Если сказать откровенно, они соскучились по чистым и просторным аудиториям, по ритму студенческой жизни, по своей группе. Они быстро включились в учебный процесс.
Лайсат и Залине нравилось учиться, они каждый день узнавали, что-то новое по педагогической культуре, о великих людях, музыкантах и художниках, не только своей страны, но и многих заграничных. Учеба в техникуме было широким окном в новый мир, они словно слепые котята, впервые увидели яркий свет, поняли, как огромен и многогранен мир. Первоначально они растерялись, чтобы познать окружающее не хватило бы и десяти долгих жизней. Но человеческая сметка, ярко в них выраженная, подсказала – не надо стараться объять необъятное, у них возобладал принцип разумной достаточности. Это относилось не только к учебе, они старались и в жизни следовать этой дорогой.
Где-то в середине февраля, девушки возвращались домой, они не стали ждать трамвая, так как быстро темнело, решили идти пешком:
– Залина,– заговорила Лайсат, они шли под руку, боясь поскользнуться на скользком тротуаре: – пришла установка из городского комитета комсомола, двадцатого февраля в Ростове проводят городские соревнования по стрельбе из малокалиберной винтовки, в честь девятнадцатой годовщины Красной Армии, нам велено выставить команду из трех человек.
– Одна из них ты,– обрадовано воскликнула Залина,– в жизни не видела более меткого глаза, покажи донским казакам, как стреляет девушка горянка. Возможно, даже получишь значок «Ворошиловского стрелка», то-то мы утрем нос нашим мальчикам.– Она никак не могла забыть и простить, случай в общежитии, когда ее облапил пьяный однокурсник.
– Забудь то недоразумение,– в сердцах сказала Лайсат,– сколько можно оглядываться назад, парень свое получил, его чуть не исключили из техникума, и сейчас еще этот Самойлов висит на волоске, малейшее замечание и поедет домой в станицу. Не вина парня, что его так воспитали и продолжают воспитывать, главное, не только юношей, но и девушек, вседозволенность – страшная вещь, люди почему-то разуверились в жизни, я не пойму, Залина, почему во многих семьях происходит такое. Не все же ребята такие, есть среди них воспитанные и порядочные, откуда берется молодежь без чести и совести? Ведь в нашей стране назревают грандиозные события – мы строим социализм, о котором человечество всегда мечтало…
– Перестань, Лайсат, говорить обо всех людях, это абстрактно, спустись на землю,– перебила ее Залина,– давай обсудим будущие соревнования по стрельбе.
– Что их обсуждать?– задорно улыбнулась Лайсат,– я непременно стану чемпионкой города и области, по-крайней мере, мне очень этого хочется.
– Вот такой я люблю тебя больше.
– Какой это, «такой»?
– Жизнеутверждающей оптимисткой.
– Какие громоздкие слова, Залина, когда ты им научилась?– Девушки весело рассмеялись, они подходили к дому. В маленьком дворике они увидели одетого в теплое, дядю Исмаила.
– Воти,* мы же просили не беспокоиться о нас,– говорила Лайсат,– что с нами может произойти почти в центре большого города? На крайний случай у нас есть вот это,– она вытащила из сумки, в которой были конспекты и методическая литература, небольшой узкий кинжал. Дядя забрал из рук племянницы оружие и взялся за рукоять – в сумеречном свете мегаполиса, зловеще сверкнул клинок:
– Лайсат, девочка моя, это называется, ты меня успокоила?– он тяжело вздохнул,– пусть кроме вас двоих никто не знает о существовании этого кинжала, увидь его любой третий человек – дойдет до власти, а ее никакими объяснениями не удастся угомонить – ношение холодного оружия карается строго.– Девушки, особо не вникая в его слова, подхватили его с двух сторон под руки, и повели к дому.

*** Не успели они оглянуться, как подошло двадцатое февраля – день соревнований. Первенство города и области проходило на одном из стрельбищ военного гарнизона Ростова.
Тепло одетая в спортивный костюм Лайсат, вместе с другими стрелками, ждала, когда подъедет автобус, в вестибюле учебного корпуса техникума. Также одетая в теплое Залина, не отходила ни на шаг:
– Лайсат,– умоляюще говорила она,– я поеду с тобой, места себе не найду, если останусь здесь.– Подруга, как могла, отговаривала ее, и холодно, и долго ждать, и неизвестно будет ли место в автобусе. Ничего не помогало. Наконец, Лайсат сдалась, она рывком притянула и поцеловала подругу:
– Спасибо, Залина, мне очень приятно, что ты едешь, не хотела только, чтобы ты мерзла, видишь погода, какая, сырая и мерзкая.– Залина сразу повеселела:
– О каком холоде ты говоришь, Лайсат?– они постоянно разговаривали в техникуме, только по-русски, дома – вперемешку, то на кабардинском, то на ингушском,– ты забыла, как мы покоряли нашу первую гору? Даже ночевали почти что под открытым небом.– Она разволновалась, ей была непередаваемо приятна ласка подруги.
Сергей Остапенко, один из стрелков их команды, постоянно выскакивал на улицу, высматривая машину, после очередной вылазки заглянул в дверь:
– На выход стрелки, едем за победой.– Действительно, Сергей, как и Лайсат, был снайпером от Бога, он всаживал пулю за пулей в десятки, главное стрелял быстро, казалось, он вообще не целится, но потом оказывалось – мишень изрешечена в самом центре.
– Чем больше целишься и задерживаешь дыхание, тем труднее попасть в яблочко,– учил он Лайсат,– тут важно ухватить снайперскую удачу и больше не отпускать, у тебя все получится,– подбадривал он девушку,– твой глаз зорок, а рука тверда, на мой взгляд, саму суть стрельбы ты уже освоила. Теперь оттачивай мастерство, разбирайся с погрешностями своего оружия, тщательно проверяй каждый используемый патрон, делай поправки на ветер, это когда стреляешь в далекую цель.– Все советы Остапенко ложились в благодатную почву, дважды повторять не приходилось, дополнительно, Лайсат читала специальные пособия по стрельбе, в Советской стране этому увлечению относились весьма серьезно. Сергей Остапенко учился в техникуме последний год, это был настоящий снайпер, мастер спорта СССР, после окончания учебы его забирали инструктором ЦДКА в Москву. Ему невероятно нравилась Лайсат, но зная нравы ее народа, он не решался даже пристально посмотреть на нее, не говоря уж о каких-то признаниях. Он хорошо помнил, как осенью к ее подруге подкатил подвыпивший однокурсник и что из этого получилось. Любой молодой человек, хорошо чувствует ответную реакцию на свои чувства – Сергей не прельщался, Лайсат была холодна с ним словно мраморная статуя. Быть же отвергнутым, или еще хуже, посмешищем, он не хотел.
Они приехали на украшенное красными плакатами и флагами гарнизонное стрельбище, огромные портреты кремлевских вождей, умело подретушированные и облагороженные, смотрели на каждого в отдельности по-отечески внимательно и строго.
Соревнования проходили по этапам, соответственно возрастных групп и опыта проведения подобных мероприятий. Лайсат выступала в составе новичков, которые впервые выходили на официальный старт. Она привезла с собой закрепленную за ней малокалиберную винтовку с диоптрическим прицелом. Совет Сергея: изучить оружие, знать наизусть его плюсы и минусы, она усвоила хорошо, винтовка, почищенная и смазанная, была готова в любое время начать свою смертоносную работу.
Группе новичков, к которой относилась и Лайсат, предстояло выбивать сто очков из ста, получалось, все десять выстрелов, должны поразить десятку. Это было трудно, но выполнимо. Лайсат на тренировках делала по пять выстрелов, непременно добывая пятьдесят очков из пятидесяти возможных.
Лайсат отстрелялась в течение пяти минут. Ее результат ошеломил судей, девяносто восемь очков из ста. Это был великолепный, мастерский дебют. Главный судья соревнований посовещался со своими коллегами – они решили проверить молодую горянку, дав ей еще одну возможность пострелять, чтобы избежать случайностей, хотя они прекрасно понимали, в такой образцовой стрельбе случайностей не бывает.
Лайсат поставили новую мишень, она стреляла с упора, лежа. Под ней лежал защитного цвета стеганый коврик, который не пропускал холод от снега. Сейчас ее контролировало несколько человек – обнаружить такой самородок в самом неожиданном месте, было большой удачей. Сергей отстрелялся на своем рубеже, подошел и стал сбоку:
– Лайсат, сосредоточься, выкинь из головы все ненужное, сделай дубль не хуже чем в первый раз.– Девушка посмотрела на Остапенко и вдруг озорно подмигнула, ясно давая понять, что она в полном порядке. Снова негромко прощелкали десять выстрелов. Сразу несколько голов склонились над мишенью Лайсат. Главный судья Алексей Петрович Семенов ударил рукой по столу и велел пригласить новенькую:
– Набиева, у вас большое будущее,– он по-отцовски тепло смотрел из-под седых бровей, на стоящую перед столом девушку,– с этого дня вы будете тренироваться у меня, мне известно у вас есть поручения по комсомольской линии и имеются определенные обязанности, но занятия у меня не будут обременительными и занимать много времени. Два раза в неделю по одному часу, вы будете изучать теорию снайперского мастерства, это святая святых данного направления, нигде в другом месте, вас не научат этому. Вы умница, сразу ухватили саму суть этого искусства, а хорошая стрельба, это всегда искусство, будьте верны ему и всегда относитесь серьезно.
Лайсат вернулась в техникум триумфатором, ею был перекрыт мастерский зачет, она стала абсолютной чемпионкой Ростова и области по стрельбе из малокалиберной винтовки с упора лежа. Но внешне все оставалось по-прежнему, она также была общительна и весела с однокурсниками, продолжала хорошо учиться, вела с Залиной кружок «Ворошиловских стрелков», где совместно с десятком энтузиастов обучала азы альпинизма. Как и было обещано, дважды в неделю она посещала армейский спортклуб и занималась по часу теорией стрельбы. Ее толстая тетрадь запестрела схемами и формулами, всевозможные графики переходили с одной страницы на другую. Седой инструктор, бывший на областных соревнованиях главным судьей, только потирал руки, ему все больше нравилась эта девушка с Кавказа. В ней всегда присутствовало ярко выраженное достоинство, словно она была представительницей исчезнувшего двадцать лет назад, высшего света. Просто удивительной была ее тяга к знаниям и то обстоятельство, как она их усваивала! Такой ученик, для воспитателя всегда был праздником.
В таком напряженном режиме учебных занятий и тренировок, закончился первый год учебы в Ростове. Трудности девушек не пугали, они открыли для себя огромное окно в неизвестный доселе мир, в котором полезное перемешивалось с отрицательным. К чести наших героинь, худое к ним не прилипало, оно отскакивало, от них, словно грязь, от благородного металла. Они стали заметными студентками не только среди первокурсников, но в целом, всего техникума. Успешно сдав годовые зачеты, Лайсат и Залина, в середине июля уехали домой.
С двухнедельной практикой в горах, пришлось повременить, так как брат Залины Анзор в письме просил их перенести обговоренные с ними тренировки на конец сентября. Он объяснял это благоприятной возможностью совершить восхождение на Эльбрус. Двадцатого сентября покорить высший пик Европы готовилась опытная команда альпинистов из Кабардино-Балкарии, он будет их проводником, по его просьбе они согласились на участие в этом восхождении пятерых новичков. Теперь перед Лайсат стоял трудный отбор претендентов из числа участников своего кружка. Она посоветовалась с Залиной и решила – поедут самые подготовленные. Приняв такое решение, ее совесть успокоилась.
Отрывок из романа
КАНТ МАЛУССИ ((Автор ищет спонсора для издания романа)ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ