ПОЛОЖЕНИЕ ЖЕНЩИНЫ В СЕМЬЕ

В период общинно-родового строя ингушки пользовались большим уважением и правами. К женщине (старшей) приходить могли за советом мужчины, считаясь с ее жизненным опытом, знанием обычаев, умением понять другого, желанием помочь. Мужчины не пересекали дороги старухам, ожидали, пока они пройдут, подобно тому, как молодые женщины пропускали мужчин. Проезжий останавливал лошадей, чтобы посадить на арбу прохожих пеших женщин, а сам шел пешком. Во время перемещения из одного села в другое, наряду с детьми, на подводу сажали представитель ниц слабого пола.

Полевой материал гласит о том, что при самых сильных столкновениях между кровниками, когда появлялась среди них женщина со снятым головным убором — платком, уважая ее, противники прекращали поединок. «Несмотря на внешнее бесправное положение свое, женщина при уме и энергии играет выдающуюся роль и в родовом быту народов»^*, — писал Б. Далгат об ингушской женщине. Примерно к тому же заключению пришел и Н. Ф. Грабовский. Он свидетельствует, в частности, «что во второй половине XIX в. женщины-ингушки пользовались большими правами и свободой, хотя и были обременены большой долей труда»^*.

Князь А. И. Барятинский в письме к своему преемнику, наместнику Кавказа, великому князю Михаилу отмечал, что «...воспитание туземных женщин должно занимать первое место в деле полного и окончательного умиротворения края, поскольку женщина по влиянию своему на семейство, как на хранилище народных нравов и обычаев, действует одинаково на привычки дитяти, возмужалого и старца»^*.

С принятием ислама нормы ингушских адатов были пересмотрены. Они стали утверждать, что лучшими добродетелями женщины являются послушание, терпеливость и полная покорность мужу. Она во всем стала выполнять волю мужчины — мужа, свекра, деверя, а в девичестве — отца, деда, брата, дяди. Вдова, если она оставалась жить в семье покойного мужа, принимала любое решение, только посоветовавшись с братом мужа, даже если он был младше нее.

Воспитанная в полном повиновении мужчине, горянка, лишившись мужа, сына, оказывалась совершенно беспомощной. Это состояние отразилось в ингушском фольклоре: вдову называли «ишйла жеро» — несчастная (буквально — холодная) вдова; девушку, оставшуюся без брата или не имеющую его, — «ткъам бийна оалхазар», то есть птица с подбитым крылом.

Дочери в ингушской семье должны были быть во всем покорны родителям. Их могли отдавать замуж без их согласия. Отец, мог ее выдать за овдовевшего старика, за нежеланного ей, если он из достойной семьи, уважаемых людей. «Он (отец) содержит их, как знает, выдает замуж за кого хочет»^*, — отмечает Ф. И. Леонтович. О том, что она просватана, девушка часто узнавала позже других членов семьи. Как правило, девушка безропотно соглашалась с решением родителей. Если же у нее был возлюбленный, она тайком оплакивала свою несчастную долю.

Но было бы ошибкой считать, что все браки заключались без согласия девушек и выдавали их за нежеланных им молодых людей. Чаще всего девушка знала, кто ее сватает, и давала свое согласие. Тем более, что девушка-ингушка не имела возможности общаться с молодыми людьми из неродственных семей. Поэтому у них не было выбора. Девушки вели затворническую жизнь. Круг их общения с молодежью был ограничен. Они могли увидеться с молодыми людьми или обмолвиться словами на свадьбе у родственников, соседей или в гостях, где могли быть и не родственники их семьи, а также у колодца, куда девушки ходили за водой, а парни приходили увидеть девушек, перекинуться с ними словами, а если какая и понравится, после ряда подобных встреч заслать сватов к ее родителям.

Выходить замуж без согласия родителей (едда маьре яхар — тайный выход замуж) у ингушского народа считалось (считается и поныне) позорным. В первое время члены семьи этой девушки не показывались людям на глаза. Считалось, что их семья опозорена. Из всех бед, которые могли постичь семью, худшей считалась та, когда позор касался женщины. Поэтому родители во избежание беды как можно раньше старались выдать дочь замуж.

Если семейная жизнь не удавалась, женщина без согласия мужа не могла уйти от него. На развод необходимо было также согласие ее родных. Патриархальная мораль требовала терпеливо и безропотно выносить обиды, тяжелый труд и другие испытания. «Единственный протест порабощенной женщины против насилия ее человеческой воли, принуждения родственников и дурного обращения мужа, — писал Ф. И. Леонтович, — выражается в бегстве ее из дому, где она переносит от своего господина-супруга все нравственные и физические пытки. Но ее опять, как проданную вещь, родственники возвращают мужу. Она снова бежит и снова переносит еще большие страдания»^*. У ингушей, как и у многих народов Кавказа, Средней Азии и других восточных народов, женщина не имела права развода с мужем. Последний, напротив, мог сказать жене в присутствии трех свидетелей, что «оставляет» ее (аз йитай хьо) — и становился свободным. Сам мужчина, не смотря на мольбу жены, не желающей с ним жить, ходатайство ее родных, посылающих к нему почтенных стариков, мог «не оставить» жену.

Повторные браки также были привилегией только мужчин. А тот, кто мог осмелиться вступить в брак с официально неразведенной женщиной, вызывал кровную месть со стороны ее первого мужа и его родни. Часто мужчина, живущий в согласии со своей женой, в минуту гнева, подчас за малейшую ее провинность (не приветливая встреча гостя и т. п.) мог сказать магическое «аз йитай хьо» (я освобождаю тебя) — и жена, мать его детей, хозяйка, покорно, безропотно уходила из семьи.

В случае смерти кормильца — мужа или отца — женщине причиталась лишь восьмая часть наследства. Все недвижимое имущество переходило к сыну, а если его не было, к брату и другим мужчинам семьи. Последние, правда, при желании могли отказаться от своей доли в пользу дочерей умершего (если последний не имел сына). Ф. И. Леонтович справедливо отмечает, что «вообще адат не признает за женщиной никакой собственности, кроме калыма или кебина, получаемого от мужа, и жениховского подарка»^*. Иными словами, судьба женщины зависела прежде всего от ада та и шариата, затем от воли мужчины, от его добродетелей и человеческих качеств.

В народной памяти немало печальных случаев разлуки детей и матери. Живя со вторым мужем, женщина не имела права воспитывать детей от первого брака. Она не могла даже видеться с ними. Мать обычно пыталась увидеть детей у своих родственников или соседей. Если осиротевшие дети воспитывались отцовской род ней, им внушали неприязнь к матери, которая обзавелась новой семьей. Если же дети воспитывались у ноанахой (у родных матери), мать, естественно, и навещала их, и помогала им. Отношение к си ротам со стороны родных матери было гуманней, чем со стороны родных умершего оцта. Но и в тех случаях, когда кормили и воспитывали сирот родственники матери, право распоряжаться их судьбой всегда оставалось за отцовскими родными. Повзрослевшие дети в 15—17 лет возвращались «домой» — к отцовской родне. Объяснялось это прежде всего патриархальными порядками, господствующими у ингушей в XIX — начале XX в.

Страшным злом для женщины было многоженство. Муж мог привести в свой дом новую жену. Если первая была достойной женщиной, пользующейся уважением и любовью в семье мужа, общественное мнение осуждало такого мужчину. Но если она не рожала мальчиков или вообще не имела детей, он получал право, санкционированное обществом, на новый брак. Постоянный страх быть оставленной мужем, страх перед его новым браком (энгар йоалаяр) воспитывали у женщины рабскую психологию, угодничество мужу, мужчинам в семье. Бездетная женщина, стараясь укрепить свое положение в семье, сама могла содействовать новому браку мужа, иногда выступая в качестве свахи. Женщина, сумевшая по ставить интересы мужа и его рода выше личных, пользовалась всеобщим уважением.

Но в сущности своей уважение и почитание женщины у ингушского народа сохранились. Параллельно со строгостью к женщине существовало и другое, самое теплое, доброжелательное отношение к ней. Таких семей было больше. О женщине говорили: как много зависит от нее, она может сплотить семью, родню. Хорошая женщина из посредственного мужчины может сделать князя, а плохая — из князя — батрака. Или: в доме, где женщина ласкова, и солнце ярче светит.

В семьи, где мужчины жестоки к женщинам, отказывались вы давать замуж дочерей и сестер.

ОБЫЧАИ ИЗБЕГАНИЯ И ТАБУИРОВАНИЯ ИМЕН

До последнего времени в этнографической литературе Кавказа проблема табуирования (запретов) многих семейно-бытовых отношений чеченцев и ингушей не получила более или менее полного освещения. Ценные сведения по данному вопросу имеются у таких дореволюционных и советских авторов, как Н. Ф. Грабовский, В. П. Пожидаев, Б. Далгат, а также в популярной книге советского лингвиста и кавказоведа профессора Н. Ф. Яковлева «Ингуши» и в работе Я. С. Смирновой по избеганию у адыгейцев^*.

Попытку широкого изучения обычаев избегания у чеченцев и ингушей и сравнительного анализа табуирования у кавказских и азиатских народов предпринимает современный чеченский этнограф А. А. Исламов.^*

Дореволюционный этнограф А. Даринский относил время возникновения обычаев избегания к периоду перехода от группового брака к индивидуальному, а причиной их появления считал желание утаить свой брак^*. Крупнейший советский кавказовед М. О. Косвен приходит к выводу, что запреты и избегания появляются в «процессе перехода от матриархата к патриархату и, в частности к патрилокальному поселению»^*. Советский этнограф Я. С. Смирнова придерживается той же точки зрения, что и М. О. Косвен. Избегание рассматривается как своеобразная условность, при помощи которой в формировавшемся отцовском обществе старались поддерживать «иллюзию отсутствия в данной семье «незаконно» вошедших в нее молодоженов и какой-либо связи между ними и родившимися у них детьми»^*.

Полагаю, что этот вопрос требует специального изучения.

В своем первоначальном виде обычаи избегания у ингушей относились в равной мере к обоим полам, но с течением времени, по мере укрепления патриархальных отношений, вся тяжесть их ложилась на плечи женщины. Возникнув на ранних этапах развития общества, обычаи избегания у народов Кавказа, Европы, Америки и Азии на всем протяжении развития классового общества видоизменялись.

Со дня помолвки молодые люди у ингушей сталкивались с целой системой пережитков, со всевозможными запретами в семейно-родственных отношениях. Засватанная девушка избегала всех мужчин и взрослых женщин из рода жениха, исключение составляли несовершеннолетние дети. Если невеста случайно оказывалась на торжествах или похоронах у общих с женихом родственников, ее уводили в какое-нибудь укромное место, чтобы не стеснять ее присутствием родственников нареченного. Последние, напротив, искали встречи с невестой брата, деверя и т. д. и оказывали ей знаки внимания.

Во избежание прослыть нескромной, невоспитанной, невеста должна была особенно избегать встреч с женихом. Последний, напротив, обычно искал случая увидеть свою невесту, но тайно, скромно, чтобы не увидели старшие. Свидание жениха и невесты устраивали его друзья, подруги невесты, их молодые родственники. Подобные обычаи известны у народов Средней Азии и Казахстана. «Избегания между женихом и невестой, — пишет Н. А. Кисляков, — не мешали практиковавшимся у ряда народов Средней Азии и Казахстана свиданиям молодых людей в период между помолвкой и свадьбой; свидания эти были тайными, во всяком случае им старались придать тайную форму»^*.

Избегания продолжаются не только до свадьбы, но и во время нее. Именно поэтому в свадебном поезде у ингушей никогда не бывает виновника торжеств — жениха. Иногда он вместе со свои ми друзьями сопровождает поезд, стараясь не попадаться на глаза и держаться поодаль, в стороне.

В дни свадьбы он прячется у родственников или соседей, где веселится в обществе исключительно своих друзей. Вечерами при удобном случае, когда приглашенные расходились, молодые родственницы жениха устраивали ему короткую встречу с невестой. Все остальное время жених и невеста, как мы увидим при характеристике свадьбы, избегали друг друга.

На свадьбе невеста обычно мало говорила, а при пожилых и старших молчала. С таким же молчаливым почтением относилась и к мужчинам — родственникам, друзьям жениха. Как только прибывал свадебный поезд, невесту приводил за руку один из ближайших родственников (не член семьи) — юноша и заводили ее в одну из предназначенных для нее комнат. Если гостей бывало много и в доме тесно, ее помещали в комнату, где находились женщины. Участники свадьбы направлялись в эту комнату, чтобы увидеть невесту и оценить ее внешний облик. Через не которое время после оценки женщин к ней направлялись молодые люди: братья жениха, друзья, чтобы познакомиться, поговорить с невестой. Но невеста упорно молчала, на все шутки отвечала лишь улыбкой, что означает знак уважения к братьям, друзьям мужа. Молодежь всячески пыталась добиться от нее хотя бы одного слова, что означало «развязывание языка». Молодежь обычно шутит: «Может быть, наша невеста немая, а может быть — глухая». Просят ее угостить их водой и предложить им выпить ее, иначе они отказываются пить. В конце концов невеста вынужденно говорит: «Пейте воду» («хий мала»), и удовлетворенные друзья, братья отпивают глоток воды и, благодарные, одаривают невесту деньгами. Невеста отказывается, а молодые люди кладут их ей в сумку. С этих пор они становятся «друзьями», их взаимоотношения упрощаются.

Запреты и избегания не прекращались у ингушей и после окончания свадебных обрядов. Первые месяцы после женитьбы муж старался приходить в комнату молодой жены тайком, незамеченным. После появления детей жена с детьми располагалась в хозяйской половине дома, а муж в отдельной комнате или в кунацкой. Эти обычаи упростились в более поздние времена. Старших детей изолировали в отдельные комнаты, а супругов — в отдельной.

Одним из распространенных и стойких запретов среди кавказцев, как и среднеазиатов, казахов и других народов Азии, был запрет для мужа и жены называть друг друга по имени^*. Муж и жена в разговоре с другими людьми избегали даже употребления слов «мой муж», «моя жена». Они обычно использовали прием косвенных описаний и характеристик, таких как цIен-нана (мать семьи, хозяйка), берий нана (мать детей), сесаг (женщина, же на), цIагIараяр (та, которая в доме) или къонах (мужчина), нов-къост (товарищ), берий да (отец детей), саг (человек), тха цIа-гIарвар (тот, который в нашем доме)^*. Табу соблюдалось как при посторонних, так и в присутствии взрослых детей. Жена в присутствии посторонних при муже не садилась. При его появлении она должна была встать и уступить ему место, а в пути — идти позади него. В старшем возрасте она шла с левой стороны от него. В присутствии старших или чужих она не садилась и за один стол с мужем. Профессор Н. Ф. Яковлев отмечает, что в присутствии почтенных, старых людей супруги избегали даже говорить друг с другом^*. Когда один из супругов болел или даже умирал, другой должен был сохранять сдержанность. Жена, в частности, не должна была плакать или как-то по-иному открыто проявлять свое горе даже на похоронах. Она уходила туда, где нет людей, и только там, наедине с собой, оплакивала свое горе. Муж на похоронах супруги держался в стороне от всех присутствующих. Из уважения к его горю его освобождали от всех забот по организации похорон. Церемонией похорон руководил свекор умершей или один из братьев мужа.

Широкое распространение у ингушей имело избегание между снохой и родственниками мужа. Наиболее продолжительным было избегание ею свекра и почтенных стариков тайпа. Сноха соблюдала табу имен всех старших мужчин и женщин, близких родственников мужа. Свекра снохи обычно называли отцом («да»), дедом («дада», «дади»); свекровь — «нани», «нана» (бабушка, мать). В их присутствии сноха не садилась, была безмолвна. Продолжительность избегания молодой снохой свекра или свекрови в рассматриваемое нами время уже во многом зависела от поведения самих стариков. Иной свекор уже через некоторое время после свадьбы заходил в комнату, где находилась невестка, и просил оказать ему ту или иную услугу: подать воды, налить чай. Эта просьба была предлогом, чтобы заговорить со снохой и прекратить избегание и молчание. Невестка после некоторого сопротивления подавала голос и начинала односложно отвечать на вопросы свекра, заставлять старика долго себя упрашивать неудобно. Но и в дальнейшем она оставалась с ним немногословной и старалась не докучать ему.

Обычай почтительного молчания невестки со свекром соблюдался в отдельных семьях годами или даже всю жизнь. Анализ обычаев запретов и избеганий у чеченцев, осетин, дагестанцев, кабардинцев и других народов Северного Кавказа, Закавказья и Средней Азии^* позволяет сделать вывод о большом их сходстве с ингушскими. О туркменах-йомудах Н. А. Кисляков, например, пишет: «По здешним обычаям сноха никогда не называет своего свекра по имени и не только не обращается к нему с вопросом, но даже отвечает через посторонних или старшего, имеющего право разговаривать с ним свободно»^*. Подобные описания можно встретить и при характеристике других названных выше народов.

Блюсти молчание со свекровью было труднее, чем со свекром. Женщины совместно участвовали в домашнем хозяйстве, сноха выполняла все распоряжения свекрови, выслушивала ее советы. Свекровь вскоре после свадьбы, а то и в дни свадьбы заставляла невестку «мотт баста» («развязать язык»). Если это происходило не в дни свадьбы, то свекровь организовывала в процессе этого обряда праздничное угощение. Резали барана или птицу, приглашали близких родственников и соседей. Свекровь при этом дарила снохе подарок, который, правда, не был обязательным. Обряд происходил следующим образом. К столу приглашалась сноха. Свекровь и гости выражали ей добрые пожелания. На этом торжестве свекровь преподносила подарок и тут же просила ответного слова. Тем самым невестка якобы «развязывала язык» («мотт боастар»). После этого невестку сажали за стол вместе с молодыми женщинами, а старшие размещались за отдельным столом. Невестка обслуживала обычно оба стола^*.

И тем не менее, называть имя свекрови, свекра и их родителей (живых и мертвых) сноха не могла даже за глаза. Она избегала называть по имени и подростков мужниной родни. Если она это делала, то считалось, что она проявляет неуважение к родным мужа и собственную невоспитанность. Такие же обычаи зафиксированы не толоько у народов Кавказа, но и у многих народов Востока, Средней Азии. Советский этнограф Н. Дыренкова о табуировании имен у киргизов пишет: «...запрет произносить имя старшей родни мужа действителен в течение всей жизни невестки и распространяется также на лиц, давно умерших»^*. При упоминании имен родителей мужа, его дедушки и бабушки, а так же всех его известных предков, пусть даже давно умерших, благовоспитанная, по старым представлениям, женщина выражала свое почтение вставанием. Однако при соблюдении данного обычая высоко ценился такт, умеренность, искренность. Представляясь в незнакомом обществе, женщина, извинившись, могла назвать имя мужа или его родных. Женщина, которая не умела пользоваться этим правом и называла их изобретенными именами — эвфемизмами, вызывала смех, насмешки. Так, невестка Оалхазара (оалхазар — птица) Аушева из села Экажево представлялась при знакомстве: «Сигала гIолла лелачун нус я со» — «Я сноха летающего по небу»^*. Табуирование имен часто приводило к смешным ситуациям, рассказы о которых потом передавались из уст в уста и сохранялись в народной памяти. Снохи Угурчиева Сайта не произносили слово «хох» — «лук», так как их свекровь звали Хох. Все они вместо табуированного «хох» употребляли эвфемизм — «кIом-бар — «горький»^*. Однако ингуши, уважая обычаи других народов, были снисходительны к невесткам неингушкам, которые не знали запрета имен и не соблюдали его. С мягким юмором рас сказывают об одной русской женщине, которая обращалась к свекру по имени и отчеству «Берс Гушиевич». При своем строгом эти кете ингуши высоко ценят непосредственность. Слова этой же невестки (русской), которая обратилась к самому свекру за раз решением выйти с непокрытой головой, вызывают смех до сих пор. Кстати, в отличие от чеченок, которые табуируют имена всех родственников мужа, за исключением малолетних, у ингушей запрету подвергаются только имена совершеннолетних.

Так называемые эвфемистические имена, как известно, по характеру своего образования могут быть самыми различными. Они могут основываться на внешнем признаке или особенностях характера человека: зIамига саг (молодой человек) или кIаьнк (мальчик), куравар (гордый), хозавар (красивый), йоI (девушка), йиIиг (девочка), дошув (золото) и др. Часто использовали неполные, ласкательные формы имен: Хьусен — Хьуси, Дошлакъа — Даши, Мухарбек — Мухьи, Юсуп — Юси, Малькет — Мали, ПаьтIамит — ПятIи^* и др.

Распространенной формой эвфемистических имен были имена с субституцией начальных звуков: МурцIал — ХурцIал, Муса — Хуса, Дошлакъа — Кхошлакъа. Имена могли основываться на указании отношения к лицу, имя которого для невестки не было запретным: Хьавай мар — «супруг Хавы», Маржана нана — «мать Маржан», Хьавай да — «отец Хавы»; на указание рода занятий, профессии, национальности: студент, капитан, хьехархо — «учитель»; названий места жительства: вотзгалеравар — назрановский, гIалийтIараяр — городская. Распространены были также имена родственников мужа, основанные на родственных отношениях — «наьна-йиша» (сестра матери), «наьна-воша» (брат матери), «шуча» (двоюродный брат или сестра по материнской линии), «воша» (брат) и др. Искусство образования имен для родственников мужа обнаруживает сходство у женщин народов Средней Азии (таджиков, узбеков, казахов)^* и Кавказа.

Мужчины, зятья также сталкивались со всякого рода запретами. В частности, они должны были избегать стариков со стороны невесты. При вынужденной встрече с ними, а также при общении с более молодыми родственниками жены они должны были быть немногословными и почтительными. Готовность быть им полезными, прийти на помощь в случае малейшей нужды считалась важнейшим качеством хорошего зятя.

Со временем зять мог непосредственно обращаться с отцом жены, ее дядями (но не дедом), но с тещей и старыми тетками жены он мог не видеться на протяжении всей своей жизни. Нарушение этого обычая, правда, никогда не считалось вызовом общественному мнению. Его соблюдали в зависимости от семейных традиций и в прежние времена, а в наше время он очень часто не соблюдается совсем. Иногда мать невесты, естественно, интересуясь избранником дочери, по инициативе молодых женщин — младших дочерей, снох, племянниц, старается незаметно посмотреть на зятя. Но чаще в среде, где так высоко ценилось самообладание, умение владеть своими чувствами («дог дIахайташ яц»), проявление такого интереса не одобрялось. Зять оставался сдержанным и почтительным со старшими братьями и сестрами жены очень дол го, а то и всегда: не садился в их присутствии, даже если они предлагали ему это сделать, был немногословен и всегда предупредителен. В дальнейшем, если зять сумел себя хорошо зарекомендовать, отношение к нему становилось более снисходительным: он уже не юнец, показал себя, хватит с него. Эти обычаи ингушей сходны, по мнению М. О. Косвена, с обычаями чеченцев и адыгов^*. К тому же выводу приходит и А. А. Исламов^* В присутствии родных, как своих, так и жениных, мужчина должен был быть очень сдержанным и с собственными детьми. Он не брал их на руки, не ласкал, не утешал плачущих, не помогал нуждающимся в помощи. По отношению к ним он всегда был требователен и внешне грубоват. Присутствующие понимали истинные чувства отца и его самообладание и поэтому негласно одобряли его. Отец, выражавший на людях свою любовь к ребенку, беря его на руки, сажая на колени, проявлял, по мнению ингушей, слабость, неумение владеть своими чувствами. Дед, в отличие от отца, мог позволять себе такую слабость: он ласкал, целовал детей, брал их на руки, сажал на колени, давал гостинцы. Однако с детьми дочери на людях он был более сдержан, чем с детьми сына: то — «наьха нах» — «чужие люди» (иного тайпа), а эти «ший нах» — «свои люди» (своего тайпа).

Все описанные формы избегания и табуирования антропонимов являются не просто элементами народного этикета, но пережитками прошлого патриархального строя, генетически отражавшими смену матрилокального поселения патрилокальным и матрилинейного счета родства патрилинейным. Позже эти обычаи стали отражать и закреплять неравноправие женщины. Как свидетельствует полевой материал, обычай избегания для мужчин был не так строг, а табу и вовсе не обязательно. Мужчина называл имя отца и даже предков жены, и это не рассматривалось как вызов общественному мнению^*. Женщина же за нарушение запрета расплачивалась не только вербальным осуждением, но и побоями, а иногда и разводом. Избегание мужчиной небольшого круга почтенных родных жены было не только не строго, но и имело еще и гуманную для него цель — не обременять зятя.

БРАК И ФОРМЫ ЕГО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Вопросам заключения брака и создания семьи ингуши, как и все другие народы, придавали большое значение. Браки заключались преимущественно по воле родителей и согласно традиционным нормам обычного права.

В дореволюционном прошлом найти невесту для ингуша было нелегким делом. Этому мешали как материальные условия жизни, так и различные условности и ограничения. Вдвойне это было трудно для разведенных женщин и девушек. Во-первых, строго соблюдалась экзогамия — запрет на вступление в брак кровных родственников, в том числе и дальних и даже тех, степень родства которых невозможно было установить как по материнской, так и по отцовской линии.

Обязательным было соблюдение возрастной очередности заключения брака со стороны братьев и сестер. Часто неустроенность старшей дочери или сына являлась помехой своевременному вступлению в брак их младших сестер или братьев.

Одним из серьезных препятствий для браков у ингушей являлось социальное происхождение. Хлены фамилии — «эзди тайпа» («благородной фамилии») могли заключать брак с представителем такой же фамилии, чем обеспечивалась социальная гомогенность семьи. Если у чеченцев термин «тоьлла нах» («лучшие люди») относится к отдельным семьям или отдельным авторитетным людям^*, то у ингушей термином «эзди тайпа» называют всю фамилию, ведущую происхождение от единого предка. Первоначально термин «эзди» определял экономическое и численное превосходство отдельных фамилий, их авторитет, главенствующее положение среди остальных. Их репутация и авторитет передавались из поколения в поколение. Выдать дочь за представителя такой фамилии или жениться на дочери, принадлежащей к ней, было всегда желанным. На первый взгляд могло показаться, что ингуши не принимали во внимание имущественное положение семьи, с которой хотят породниться. «На состояние невесты у ингушей мало внимания обращают, оно и понятно: ведь особенно большого приданого за дочерью не дают»^*, — пишет Б. Далгат. Однако наш полевой материал, напротив, свидетельствует, что в конце XIX — начале XX в. имущественное состояние семьи при создании брачных сою зов ингушей играло немаловажную роль, особенно при выдаче девушек замуж. Недаром народная поговорка гласила: «ВоIа фу лаха, йоIа цу лаха» — «Ищи сыну семя (род, фамилию, людей, то есть поддержку), дочери толокно (то есть богатство)». При заключении брачных союзов большое значение придавалось наличию в семье большого числа мужчин. Объясняется это и патриархальными порядками, и трудными условиями жизни в горах, и трудоемким характером хозяйственной деятельности. Когда одобряли претендента на девушку-невестку, говорили: «Нах болаш нах ба уж» — «У них большая семья» (буквально — «люди, имеющие людей»). И, напротив, когда не одобряли — «Воша воаца йиша» — «Сестра без брата» — нежеланная невеста.

Большое значение при сватовстве имела религиозная принадлежность жениха и невесты. Браки с представителями другой религии запрещались. Не одобрялись и браки с представителями другой религиозной секты.

Ранние браки среди ингушей были редкостью. Наиболее распространенным брачным возрастом у них был возраст в 20 лет. «Девочки по адату должны выходить замуж не ранее 18-ти лет; это делается для того, чтобы девушка выучилась самостоятельно вести хозяйство»^*, — пишет Б. Далгат. Но ингушская действительность знает немало случаев, когда из-за низкого материального достатка вступающих в брак . Браки заключались иногда и в 30—40 лет. К выбору жениха или невесты относились с большой ответственностью. В народе была распространена поговорка: «Засидевшаяся девушка не остается без (хорошего) жениха»^*. По свидетельству одного пожилого ингуша, в старину женились, «когда борода смешается с усами»^*. Это объяснялось рядом причин и прежде всего большим калымом.

Основными формами заключения браков у ингушей являлись: I — сватовство; 2 — брак уводом.

Наиболее распространенной формой заключения брака являлась первая. Она предполагала длительный период подготовки к помолвке, далее наступал более или менее длительный период после помолвки, во время которого брачующиеся стороны поддерживали между собой тесные родственные связи.

Специфической разновидностью такой формы заключения брачного союза был порядок, согласно которому невесту увозили в дом жениха в день сватовства или в ночь сватовства вместе со сватами. Эта форма брака имела свое специальное название: «ехар-йигар цаI долаш» — «сватовство и свадьба одновременно». В основе этой формы брака, как правило, лежали соображения материального порядка. В этом случае значительно сокращались расходы обеих сторон. Особенно выигрывали жених и его семья. Он освобождался от необходимости одаривать родных не весты, наносить дорогостоящие визиты в ее семью — «найц чува-хар» и др. Свадьба в этом случае игралась лишь в доме жениха, что значительно сокращало и расходы родителей невесты. В доме невесты устраивали лишь проводы. Родственницы, соседки, подруги приносили невесте подарки, а мужчины давали ей деньги на подарок. Последние использовались по усмотрению родителей, а подарки отправляли с невестой в дом жениха, где она одаривала ими родных мужа.

К браку «ехар-йигар цаI долаш» прибегали и в случае каких-либо семейных осложнений: опасения, что девушка тайком убежит замуж за другого, опасность насильственного ее увода кем-то и т. п.

Вторая форма заключения брака, так называемый брак уводом, имел следующие разновидности:

а) соглашение молодых и добровольный побег девушки с любимым. К такому пути молодые прибегали чаще всего в тех случаях, когда родители не соглашались на их брак. Жених вместе с другом приезжал в условленное место, забирал ее и приводил к кому-либо из своих друзей или родственников;

б) увод насильственным путем, без согласия девушки и ее родителей. К такому пути молодой человек прибегал в том случае, если был оскорблен отказом со стороны девушки или ее родителей. К этой форме брака прибегали и те молодые люди, которые не имели средств для выплаты калыма. В этом случае материальные расходы осуществлялись только при заключении перемирия. Очень часто к этой форме заключения брака прибегала и богатая молодежь, особенно в том случае, если их богатство оставляло девушку равнодушной или если она отдавала предпочтение другому;

в) увод насильственным путем с согласия родителей, но без согласия девушки.

Не практиковался у ингушей и брак в форме так называемого фиктивного похищения, распространенный среди некоторых народов Северного Кавказа, в том числе и у чеченцев^*.

Рассмотрим основные формы заключения браков.

Когда родители решали, что пора женить сына, они обращались с просьбой к ближайшим родственникам подыскать ему не весту. При выборе невесты родственники учитывали ее происхождение, личные качества (трудолюбие, кротость, уживчивость, обходительность, знание этикета). Через посредника родители передавали сыну пожелание, чтобы он присматривался к девушкам, бывал с друзьями в гостях, на празднествах. Увидеться, а тем более поближе познакомиться молодым людям было очень трудно. Молодой человек высматривал девушек у родников, колодцев, в гостях у родственников, во время торжеств, где девушки появлялись с родителями. А в более ранние времена семьи, в которых была взрослая девушка, с утра открывали настежь ворота, что являлось знаком наличия в этом доме девушки на выданье. Молодой человек или один из его родственников по просьбе родителей юноши появлялись поблизости этого дома. Такая встреча позволяла лишь оценить ее внешность. О семье, ее происхождении (из какого рода, фамилии), ее личных качествах узнавали у родственников и их соседей.

Таким образом, найти себе пару, а родителям — невестку было сложно.

Очень много значила репутация молодого человека и девушки. Хорошая репутация часто была единственным основанием на удачный брак. Личностные качества в определенной мере узнавались с помощью обычая «зоахалол» — «сватовства». Этот обычай состоял в следующем: на молодежных сборах, во время свадеб, других торжеств молодой человек мог сделать предложение девушке, а девушка принять это предложение, но это их ни к чему в будущем не обязывало.

Искусство шить и ткать, вышивать и т. п. много значило в репутации девушки. «Дика йоI» — «хорошую девушку» старались «не упускать». Поговорка гласит: «На хорошей девушке женится односельчанин». После того, как выбор невесты завершен, начинается первый этап свадебных обрядов — сватовство. До официального сватовства к родителям невесты посылают доверенного человека для того, чтобы разузнать мнение родителей и самой девушки о молодом человеке и о ее намерениях. В качестве доверенного человека мог выступить общий родственник, сосед, знакомый. Если ему удавалось достичь предварительного согласия, к родителям девушки посылали двух-трех почтенных и уважаемых сватов. Цель их первого визита — «зоахалол дIахьоаде» — «объявить о сватовстве». Сваты начинали восхвалять жениха, его личные качества, его семью. Если жених обладал явными недостатками (не красив, стар), сваты старались их как-то оговорить, оправдать или скрасить. «Къонах ча мо ийрча а хила веза, борз мо майра а хила веза» — «Мужчина должен быть некрасив, как медведь, но храбрый, как волк»^*, — говорили они, например, в том случае, если жених был уродлив.

Если отец считал, что предлагаемая партия для его дочери не подходящая, он выдвигал какой-нибудь благовидный предлог для отказа (дочь еще слишком молода, или семья без нее пока не может обойтись, или сначала сына надо женить и др.). Но хорошие сваты должны были проявить настойчивость и попытаться склонить на свою сторону родственников и друзей родителей. Известны случаи, когда сватовство длилось годами. Семья молодого человека и сам он (если сватовство осуществлялось с его согласия) с волнением ожидали возвращения сватов. Отказ воспринимался ими как оскорбление достоинства жениха и его семьи. Часто родители девушки давали согласие обычно лишь после неоднократных визитов сватов и их уговоров, если даже и были согласны принять сватовство. В первый визит они обещали подумать, посоветоваться с родственниками. Много просьб и хлопот бывало в случае, если девушка была из сословия «эзди», а жених — из сословия «лай». До начала XX века такое сватовство было обречено на провал, даже в том случае, если девушка любила молодого чело века. Бывали случаи, когда родители могли согласиться на брак дочери с сословно неравным претендентом на ее руку, если дочь оказывалась очень настойчивой и если существовала реальная опасность, что она может убежать из дома и самовольно выйти замуж за своего избранника. Девушке из «хорошей фамилии» и девушке с хорошей репутацией обычно одновременно делалось не сколько предложений. В этом случае родители иногда набивали цену дочери: сватов принимали в разное время и им тактично намекали, что у них есть и другие претенденты на руку дочери. Однако такое поведение родителей девушки считалось достойным презрения и осуждалось.

Пообещав сватам «дагадовла» — «посоветоваться», «подумать», родители справлялись через посредника о мнении дочери. Эта миссия возлагалась на младшую дочь или на невестку и имела во многом ритуальный смысл. «Я согласна с решением отца и готова выполнить его волю», — такой ответ дочери был наиболее типичным для периода патриархальных порядков. К тому же несогласие дочери могло и не изменить и чаще действительно не меняло решения родителей. В некоторых семьях родители, если считали, что предложение выгодно для семьи и рода, согласие дочери да же не спрашивали. Девушке оставалось только горько оплакивать свою долю. Немало у вайнахов народных песен, в которых на сильно выдаваемые замуж девушки оплакивали свою судьбу, по терянное счастье и волю. Так, в одной из них поется:

Со йоайир Iа, ва са дада,

Додача хила кхесса,

Хий мел додача гIойла, аьнна,

Хьо хий соцача социйла, аьнна.

Со йоайир Iа, ва са нана,

Йоагача цIерал кхесса,

ЦIи мел йоага йоагийла, аьнна,

Хьо цIн йовча йойла, аьнна.

Со йоэйир Iа, ва са воша,

Цабезарий коа тIа кхесса,

Мерза бахача несарех хьегаеш,

Дог делхаш лелийла, хьо, аьнна^*.

С плачущим сердцем живи, сказав^*.

В том случае, если сватовство принималось, отец или дядя девушки сообщали сватам о том, чтобы они приходили за окончательным ответом в указанное время. Сваты приходили с деньга ми на подарки для матери или другой почтенной женщины семьи «захал», угощением для девушек, гостинцами для детей (конфеты, печенье и др.) и приводили «зIамига устагI» — «маленького барана» на ужин. Новые родственные узы скреплялись с помощью «цIий дахийта» («пустить кровь») — резанием барана, — рассказывают информаторы^*. Затем следовал первый визит жениха, зятя в дом невесты. Его отмечали торжественно: резали барана и собирали близких, родных, соседей.

Вместе с бараном привозили мешок муки, чай, масло, кур, рис, кондитерские изделия и др. В зависимости от обеспеченности жениха этот список мог увеличиться или уменьшиться, но, чтобы не прослыть бедными или жадными, родители жениха отдавали годами накопленные сбережения и даже входили в долги. Для экономии визит жениха в дом невесты обычно приурочивали к вечеру сватовства. Как только достигалось окончательное соглашение и отец невесты давал «дош» — «слово», «обещание» на брак, сваты просили «найц чувайта» — разрешить жениху придти в тот же вечер с друзьями. После того, как следовал положительный ответ, юноша или подросток, который приходил вместе со сватами для оказания им необходимых услуг, отправлялся в дом жениха и сообщал об удачном сватовстве и приглашал зятя. Общественность села очень одобрительно относилась к совмещению времени сватовства и визита жениха в дом невесты, усматривая в этом знак уважения со стороны отца невесты к новым родственникам, стремление не обременять их. Но родители невесты могли и не согласиться на совмещение этих двух важных событий цикла предсвадебных обрядов. Если сватовство происходило неожиданно и родственники не были оповещены и приглашены на церемонию, отец невесты мог отказывать принять зятя в тот же вечер. Не пригласить юношей и девушек, родственников и соседей на церемонию «найц чувоагIаш» («когда приходил зять») значило вызвать их неудовольствие и большую обиду, так как день первого прихода зятя — для всех большой праздник. Вместе с женихом в дом его будущего тестя приходило несколько его друзей. Невеста к этому дню готовила носовые платочки, искусно отделанные мережкой. Получение такого подарка от невесты имело большой символический смысл: этим невеста выражала свое уважение и расположение к одариваемому^*. Друзья жениха и сам жених располагались в разных комнатах. К друзьям жениха приходили молодые люди со стороны невесты. Последние не только приветствовали первых, но и участвовали в общей трапезе и веселье.

Затем к гостям для знакомства и приятного отдыха приводили девушек. В честь их устраивались танцы. В конце вечера, когда друзья жениха оставались одни, одна из девушек приводила к ним невесту. Последняя перед уходом одаривала дружков жени ха носовыми платочками, а друзья жениха давали невесте деньги. Жених весь вечер находился с «уст-йижарашца» — сестрами невесты. Девушки шутили, смеялись, а жених всячески угождал им. Одна из ближайших родственниц невесты была доверенным лицом жениха. В комнату, где находился жених, приходили дети. Зять им давал деньги на гостинцы. В конце вечера одна из сестер или снох невесты приводила ее на свидание к жениху. Делалось это по его просьбе. На короткое время их оставляли одних. В целом же жених больше времени проводил с сестрами и подругами невесты, а невеста — с друзьями и братьями жениха. Перед уходом гостей сестра невесты, а если ее не было, то ближайшая родственница дарила зятю носовой платок, а невеста, в свою очередь, дарила платки дружкам жениха. На этом заканчивался обряд сватовства и первого визита жениха в дом невесты. Жених и его братья раз в неделю или в две недели навещали невесту. При этом жених виделся с ней тайком от мужчин и старших в доме женщин. Каждый приход его сопровождался большими расходами. Жених приносил гостинцы, а хозяева готовили всевозможные яства. Ночевать жених в доме невесты никогда не оставался.

В большинстве случаев родственники жениха приносили невесте в качестве подарков шелковые и шерстяные ткани, шелковый и пуховый платки, золотые кольца, серьги, часы, обувь и многое другое. Сватья (мать жениха или заменяющая ее старшая женщина в семье) после сватовства снаряжала одну из женщин (старшую замужнюю дочь или сноху) к матери невесты с подарками — «захала совгIат ийца». Обычно это были одно - два золотых кольца, несколько отрезов дорогих тканей. Мать невесты так же одаривала свою сватью, хотя и скромнее.

Как свидетельствует анализ обрядов сватовства, для женитьбы мужчине необходимы были большие средства. Двух любящих нередко разлучали не только тайповые («эзди, лай»^* предрассудки, но и бедность. В народной песне «Са дуне хьо да» — «Ты моя жизнь» поется:

Тайпа дац ма йоахий

Укх тайпа довргаша —

Тайпаца мича бар

Са мерза безам.

Дакъа дац ма йоахий

Укх дакъа довргаша —

Дакъаца мича бар

Са мерза безам.

Са дуне, са безам

Хьо ма барий,

Ва нани яларг^*

Это ведь ты, мой любимый.

В дореволюционном прошлом у ингушей нередки были драматические, а подчас и трагические истории, вызванные самовольным выходом замуж девушки. От такой дочери родители отрекались, а ее избраннику и его родне объявляли кровную месть. Перемирие между сторонами наступало в том случае, если девушка объявляла, что ее похитили с ее согласия. Но и в этом случае родители девушки смирялись только после того, как получали «тоам» — плату за примирение, штраф, который был выше калыма. «Тоам» как компенсация за нанесенное оскорбление платился и в случае возвращения девушки ее родителям, но он был меньше размером. Если переговоры между родственниками похищенной девушки и похитителя кончались перемирием, назначалась свадьба. Но проводили ее только в доме жениха и была она значительно скромнее обычной. На свадьбу, в частности, приглашались лишь самые близкие родственники. Дочери разрешалось навещать родителей лишь спустя много времени и то после долгих уговоров и просьб родственников мужа и сердобольных женщин из родительского дома. Выход замуж без согласия родителей для ингушки считался позором. Таким поступком дочь бросала тень на всю семью и фамилию. Даже сам муж со временем мог укорять ее этим поступком.

Если оскорбленный отец объявлял кровную месть семье похитителя, девушку возвращали. «Тоам» — штраф в этом случае отец не брал. В наказание за самовольный поступок отец отдавал непослушную дочь за любого претендента, изъявившего желание на ней жениться — женатого, старого, уродливого^*, — рассказывает информатор.

При насильственном похищении девушки молодой человек приглашал на помощь себе своих друзей или родственников, запасался оружием. За девушкой устанавливали слежку. Ее обычно или настигали в пути, когда она шла с кем-либо из женщин, или вторгались к ней в дом, дождавшись, когда женщины оставались одни. Так, например, по рассказам информаторов, в с. Базоркино группа вооруженных молодых людей ворвалась в дом, через окно про никла в девичью комнату и похитила девушку. Соучастником похитителей оказался один из родственников похищенной девушки, получивший за это определенную мзду. После продолжительных переговоров и выплаты большого «тоам» — штрафа состоялось перемирие.

Ингуши хранят в памяти немало забавных случаев, связанных с умыканием невесты. Так, например, информаторы рассказывают, как ночью в отсутствие хозяина в один ингушский дом ворвались вооруженные мужчины. Мать, почуяв недоброе, спрятала дочь под кровать, а сама легла в ее постель, укрывшись одеялом. Мужчины схватили ее вместе с одеялом, перевязали веревками, вытащили из комнаты и увезли. По дороге обнаружили обман и отпустили женщину. Дочь была спасена. Следствием этого похищения явились переговоры и уплата «тоам» за доставленные неприятности и хлопоты^*. При насильственных уводах «тоам» запрашивали в таких размерах, что уплата его часто приводила к разорению жениха и его родителей. Если родители девушки долго не шли на примирение, к ним на переговоры посылали наиболее уважаемых среди ингушей стариков. Если стариkи снова получали отказ, они становились на колени и не поднимались до тех пор, пока не получали согласия на примирение. Общественность села ни когда не одобрила бы непочитание старцев, и отец девушки был вынужден простить виновных. Возвращение девушки в отчий дом из-за неуплаты «тоам» свидетельствовало о слабости и бедности тайпа. Во избежание ущемления чести тайпа и семьи старики собирали средства на «тоам» с каждой платежеспособной семьи своего тайпа. На свадьбу же после уплаты штрафа приглашались лишь самые близкие родственники. В доме у родителей девушки свадьба не игралась.

Брак путем насильственного увода девушки без ее согласия, но по сговору родителей молодых, заключался обычно в день или чаще в ночь сговора. Невеста уходила вместе со сватами в дом жениха. К такому браку родители прибегали в таких случаях, когда юноша был из «эзди тайпа» — уважаемой семьи или состоятельной семьи. Нередко отец давал согласие на брак дочери, не зная ни достоинств, ни внешнего вида юноши. К этому отца побуждала и увлеченность девушки юношей из нежеланной для него семьи. В доме родителей девушки свадьба не игралась. Жених делал небольшие расходы (резали маленького барана и вы плачивали часть «урдув» родителям). Свадебный наряд невесты готовили в доме жениха. Для молодых там выделяли отдельную комнату с необходимым убранством (постель, мебель).

В Ингушетии было известно «люлечное» или «молочное» обручение, но, как свидетельствует полевой материал, оно не получило распространения^*. «И обручение в детстве, и похищение считалось явлением ненормальным»^*, — писал В. П. Пожидаев. В этом случае родители договаривались о будущем браке своих еще малолетних или иногда даже не родившихся детей. В момент такого договора резали барана и объявляли о том, что, когда их дети вы растут, они их женят, но с этого времени дети считались уже женихом и невестой, а между семьями поддерживались родственные связи. По совершеннолетию детей родители жениха приносили подарки невесте и начиналась подготовка к свадьбе со всеми свадебными церемониями.

Известны случаи, когда при таком «молочном сговоре» сторона жениха не соблюдала никаких обязанностей до совершеннолетия девушки, но заявляла о своих правах, когда та вырастала. В этом случае родители девушки могли отказаться от своих обязательств и порвать все связи с семьей юноши.

У ингушского народа, как и у других народов Северного Кавказа, как было отмечено выше, заключению брака между молодыми людьми в дореволюционное время препятствовали религиозные и национальные ограничения. Ингушке ни при каких условиях не было дозволено выйти замуж за иноверца и иноплеменника. Адаты не поощряли любой смешанный брак, а браки с иноверцами строго запрещались как для мужчин, так и для женщин^*, — рассказывают информаторы. Женщина, нарушившая этот запрет, объявлялась проклятой богом и людьми. Именно поэтому смешанные браки среди ингушского населения были исключением. На мужчин этот запрет распространялся не столь строго. Шариат не только оправдывал, но и поощрял женитьбу магометанина на иноверке, если она принимала ислам и меняла имя.

Наиболее распространенными среди национально-смешанных браков, или иначе — гетерогенных, были, естественно, союзы ингушей с чеченцами, осетинами, кабардинцами. В таких семьях в большинстве случаев придерживались ингушского языка, быта и образа жизни. Для семей чиновников ингушского происхождения, проживавших в городской среде, был специфичен, напротив, смешанный образ жизни (ингушско-русский), что свидетельствует о том, что на характер и содержание образа жизни оказывает преимущественное влияние микросреда.

Все формы заключения брака (исключение составляют лишь национально-смешанные браки с представительницами немагометанской религии) требовали внесения калыма за невесту. Калым как специфический социальный институт имеет свою историю. Он возник в период разложения первобытнообщинного строя, когда формировалась сложная система предсвадебных, свадебных и послесвадебных обрядов. Приданое исторически появилось значительно позже калыма^*. Понятие «калым» (по-тюркски «возмещение») означало плату-возмещение за потерю рабочей силы — девушки, уходящей из дома родителей в дом мужа. «У мусульманских народов он под влиянием шариата разделился на две части: собственно калым, платимый родителям невесты, и кебин (кебинхакк, урдо и т. д.), передаваемый будущей жене в качестве обеспечения на случай вдовства или развода по вине мужа»^*.

Калым как плата за невесту был широко распространен у всех народов Кавказа — у адыгейцев и черкесов он назывался «уасэ», у осетин — «ирад», у карачаевцев — «калын»^*, у кумыков — «къалын», «альгъам», у табасаранцев — «елпулу», у лезгин — «рушан рах» ^*, у ингушей «урду», у чеченцев — «там»^*.

У ингушей, в отличие от чеченцев, понятие «тоам» имеет широкое значение и обнимает собой форму любого примирения — после насильственного или добровольного увода девушки молодым человеком, а также из-за ссоры, оскорбления, кровной мести. Размер «тоам» в каждом конкретном случае бывал различным. Если «тоам» выплачивался в процессе примирения сторон после насильственного увода или ухода девушки по собственному желанию, то размер его бывал обычно несколько выше калыма. Причем, в первом случае значительно выше, чем во втором. В обоих случаях «тоам» полностью поступал в пользование к родителям невесты. За похищенную девушку «тоам» брали больше калыма, в двойном или тройном его размере. «...Но люди, поступающие так будто из экономии, всегда жестоко ошибаются, — писал Н. Ф. Грабовский, — потому что кроме установленного калыма они обязаны платить и за бесчестье, нанесенное семейству, из которого похищена девушка, если на то не было ее согласия»^*. Об этом же свидетельствует и наш полевой материал. Именно в силу этого нам представляется сомнительной точка зрения, согласно которой насильственный увод девушки совершался якобы для того, чтобы заставить родителей невесты уменьшить калым.

Под влиянием русских властей была сделана попытка несколько демократизировать браки ингушей. Об этом, в частности, пишет Ф. И. Леонтович: «Но с конца 1862 г. по общему согласию туземцев Ингушевского округа первым непременным условием брака полагается свободная воля и непринужденное согласие не одного лишь мужчины, но и женщины, выходящей в замужество»^*. Но эти, во многом формальные попытки ничего не изменили и не могли изменить, так как не сопровождались демократизацией общественных отношений в целом.

В конце 80-х—90-х годов XIX в., благодаря вмешательству властей, беспредельно большой размер калыма был сокращен. В день соглашения часть калыма, а если родители жениха состоятельные, то и весь калым передавался через сватов родителям не весты. По свидетельству Б. Далгата, калым выплачивался еще до соглашения, чаще в два приема, и равнялся стоимости 18 коров или 105 рублям. «Обыкновенно, — пишет он, — калым выплачивался два раза, призвав родных девушки; сначала девять и во второй раз тоже 9 коров; но из вторых 9-ти коров 4 коровы воз вращаются невестиной стороной назад; одна дарится матери жениха и называется «коровой свахи» и 3 коровы — самому жениху, называемые «барч», то есть учкур, то есть шнурок для завязывания азиатских штанов»^* По мнению Ф. И. Леонтовича, «за де вицу платят калым 21 корову, за вдову такой же калым, как и за девицу, а иногда по уважению родственников вдовы платят только 12 коров»^*.

В 1879—1887 гг. по инициативе властей в местечке Назрань «были организованы сходы ингушского населения, на которых был вынесен общественный приговор большой выкупной плате за невесту, а также обычаю кровной мести и др. Среди различных мер социального регулирования был установлен и максимальный размер «урдув», размер его составил 105 рублей. Позже, в 1889— 1890 гг. эти вопросы были пересмотрены, а за невыполнение установленного размера «урдув» были введены повышенные размеры штрафа^*. Некоторое время ингуши придерживались этих решений, а часть из них даже отказывались от калыма. Постель, домашнюю утварь, одежду, которые готовила семья жениха или невесты, заменили былой сложный состав «урдув». «Ныне «калым», покупная плата за женщину,— пишет Ф. И. Леонтович, — не существует и имеет значение только при разборе прежних дел о браках»^*. Однако в дальнейшем эти нововведения не утвердились.

С развитием на Северном Кавказе капиталистических отношений происходит дальнейшая социальная дифференциация ингушского общества. Четко выделяется зажиточная часть. Как в городе, так и в деревне идет расслоение средних крестьян. В связи с этим меняется и размер калыма. Так, значительно увеличиваются расходы, связанные с подарками родственникам невесты и подготовкой к свадьбе (одежда невесты, подарки ее родственникам, расходы, связанные с помолвкой и свадьбой у родителей не весты).

Рост расходов, связанных с женитьбой молодого человека, не только ложился тяжелым бременем на основную массу ингушского населения, но и являлся большим препятствием для создания новой семьи. Недаром народ сложил такие невеселые строки:

ЙоI езар пайда бац

Дала бIаь тум деце.

Нус езар пайда бац

КIай сомаш деце.

Коль нет белых рублей^*

Покупной брак порождал иногда грабежи, а также необходимость ухода на заработки на длительные годы. Более того, следствием покупного брака нередко оказывались убийства и аресты^*. Большой калым толкает семью жениха на всякие уловки. Расплатившись с первой частью калыма (предназначенной родителям невесты) деньгами, вторую часть родители жениха стремились отдать натурой.

Приданое так же, как и калым, имело сложный состав и включало не только личные вещи невесты, но и подарки родственников невесты, предметы движимого имущества, выделенные ей родителями. Приданое может быть больше или меньше выкупа за невесту. Приданое, по свидетельству Б. Далгата, «образуют сундуки, одеяла, матрацы, войлоки, подушки, посуда (медная с кувшином для воды), черкеска, шуба, башлык (для подарков), одежда и прочее; вообще все принадлежности горского хозяйства»^*. Обычно засватанная девушка готовила приданое в течение полутора — трех лет. Как только жених вносил полностью калым (в том числе и «урдув»), родители невесты давали согласие на определение дня свадьбы. За это время невеста должна была приготовить деверю «палчакх» (башлык, изготовленный и самотканой пуховой ткани и обшитый канителью), отцу жениха — постель и постельные принадлежности, а его родственникам, близким и почтенным — подарки. К свадьбе невесте заранее готовили свадебный наряд, одежду, постель (два — три матраца из шерсти, несколько подушек, постельное белье), занавески на окна, домашнюю утварь (кувшин, кумган, медные тазы), ковер, несколько десятков носовых платков, детскую одежду на подарки детям близких и почетных родственников жениха. Невесту снабжали разменными деньгами (по одному рублю) для одаривания в дни свадьбы детей в доме жениха. В подготовке невесты к свадьбе участвовали снохи, сестры, подружки. Особенно тщательно готовили для нее свадебный наряд. Для нарядного свадебного платья «чокхи» заранее приобретали красивую шелковую ткань. Одежда была красивого покроя. Узкие длинные рукава дополняются еще более длинными ниспадающими с плеч «пелеринами», нижний край которых имеет полукруглую форму. Под «чокхи» надевают шелковую юбку. Через нагрудный вырез «чокхи» виден «дотув» — буквально «серебро» — серебряный нагрудник с цветными каменьями. На «чокхи» надевался такой же серебряный пояс. Сверху юбки надевали «Iажаргаш» — род нарядного фартука, гармонирующего по цвету с нагрудником и юбкой, «Iажаргаш» шили из бархата, на котором канителью вышивали национальный орнамент. Такого же цвета и узора делали и свадебную шапку. На шапку накидывался длинный шарф из шифона или газа или большой шелковый платок. На ноги надевали туфли фабричного производства на каблуках. Весь этот наряд после свадьбы невеста дарила незамужней сестре мужа или сохраняла как память о свадьбе. В бедных семьях свадебный наряд одалживали на время свадьбы у богатых сородичей.

Приглашенные на свадьбу-проводы приносили невесте подарки: отрезы, посуду, предметы туалета, подушки, деньги в зависимости от своих родственных обязательств и родственной иерархии. Родственники жениха доставляли к нему в дом все необходимое для свадьбы: скот (мелкий и крупный, в зависимости от степени родства и их возможности), птицу, сахар, масло, муку, деньги.

Скот должны были доставить и зятья (мужья родных и двоюродных сестер и дочерей), «захалаш» — родственники жены, а также братья хозяина, если они жили самостоятельно. Всем родственникам, пришедшим с крупным подарком, делали ответные подарки от имени невесты: отрезы на платья, духи, платья, чулки и пр. В результате большое число семей после свадьбы могли применить к себе бытовавшее в народе выражение, что свадьба «IоцIан вир со» — «очистила меня»^*.

Приданое размещали для обозрения в комнате, предназначенной невесте. Раскладывали постель, ковры, раскрывали сундуки и чемоданы с одеждой. Предметом специального обсуждения являлись подарки, привезенные невестой свекру и свекрови, деверям и золовкам.

Институты левират и сорорат (переход вдовы покойного к од ному из его братьев или близких родственников в жены, а также когда вдовец женился на сестре покойной жены) известны в этнографии многих народов мира, в том числе у кавказских и средне азиатских^*. Истоки возникновения этих институтов уходят в глубокую древность. В течение целых эпох, отделяющих время их возникновения и до наших дней, в сущности изменялись социальные отношения человеческого общества, а наряду с ними претерпели большие изменения и эти институты.

«У осетин, кумыков, казахов и многих других народов Кавказа и Средней Азии в создании брака левират были экономические соображения. Как наследство переходят из рук в руки не только жена, но и дети, а также движимое и недвижимое имущество умершего — у казахов»^*. «...Обычай имел экономическую подоплеку, заключавшуюся в стремлении сохранить имущество, которое вдова могла при уходе увести с собой — у кумыков»^*. У ингушей в этой форме брака экономическая сторона не являлась определяющей, хотя и играла определенную роль. К созданию левирата ингушей толкали следующие мотивы: 1) смерть или гибель сына, у которого оставалась просватанная невеста. Родители покойного могли предложить родителям невесты выдать ее замуж за младшего, неженатого сына. В отдельных случаях родители не весты сами изъявляли желание выдать свою дочь за неженатого брата ее покойного жениха. К такому решению обе стороны прибегали, когда они были довольны установившимися родственными связями. При этом все церемонии, связанные с созданием браков, проходили как обычно. Но больших увеселительных мероприятий на таких свадьбах не бывало; 2) когда жена покойного сына или брата молода и ею довольны все родственники, а у родителей покойного имеется неженатый сын или вдовец. При таком браке не требовалось расходов на его женитьбу; 3) в отдельных случаях: вдову покойного брали в жены брат или один из его родственников, дабы не женился на ней кровник их семьи или рода; 4) часто родственники вдовы разлучали ее с детьми, мотивируя ее молодостью и необходимостью иметь «хозяина» — мужа, и забирали ее в отчий дом. Вдова не всегда соглашалась бросать своих детей и ехать к родителям для последующего замужества. Она настаивала оста вить ее с детьми или взять их с собой. Общественность не одобряла уход детей в «чужой род». Чтобы не осиротить детей, вдове предлагалось стать женой одного из близких родственников ее покойного мужа. Во всех этих случаях необязательно было создание таких браков. В большинстве случаев ингушские женщины оставались жить со своими детьми в доме покойного мужа.

У осетин, народов Дагестана и Средней Азии левират был обязательным: «...после смерти мужа его жена должна была выходить замуж за одного из его братьев — у осетин», «...в случае смерти старшего брата, его жена переходила как наследство к младшему, если же умрет младший брат, то его жена доставалась старшему — у казахов»^*. У ингушей и чеченцев эти пережиточные формы браков, унижающие женщину, не получили широкого распространения и не были популярны. Женитьба на вдове брата или другого родственника не одобряется у народа. Такой брак заключали в редких случаях. Получив согласие вдовы и ее родителей, проводился религиозный обряд венчания. Мулла и двое свидетелей со стороны жениха и невесты закрепляли супружеский союз. Затем совершавшим обряд подавался торжественный обед. После них накрывался стол остальным членам семьи. На этом кончалась церемония по заключению брачного союза — левират.

Взаимоотношения между детьми покойного и их дядей-отчимом складывались доброжелательные. Он считал их своими детьми, а они его отцом.

Другой разновидностью подобных браков был сорорат. Он так же способствовал усилению бесправного положения женщин. Женщине предлагалось выйти замуж за мужа покойной сестры. Учитывая, что трудно будет найти женщину, соглашающуюся воспитывать чужих детей и которая сможет заменить детям мать, отдельные мужчины изъявляли желание взять в жены сестру покойной жены, а чаще на этом настаивали родители вдовца.

При заключении описанных браков обязательным было согласие самой женщины, хотя это и не исключало случаев их принуждения^*. С такими предложениями к родителям покойной приходили старики (отец или дядя вдовца, уважаемый в обществе села старец и др.) Они предлагали выдать за их сына, то есть мужа их покойной дочери, ее сестру — вдову или незамужнюю старую деву, дабы заменить детям мать. С ответом обычно не спешили, обещав подумать и сообщить о своем решении. При положительном решении это сообщалось через посредников. Невеста заблаговременно готовилась к этому событию. Она уезжала со сватами в дом жениха. Отъезд приурочивали к вечеру, ближе к ночи. На такое событие приглашались лишь самые близкие родственники семьи: сестры, братья, дяди, тети, живущие в одном селе. Если выходила незамужняя девушка, ей привозили небольшой наряд, а для вдовы не требовалось и этого. В доме жениха готовили торжественный обед. После религиозной обрядовой церемонии сватов приглашали к столу. Никаких увеселительных церемоний при этом не было.