ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Дауд с трудом поднимается вверх по узкой лесной тропе. Ноги разъезжаются в разные стороны. Три дня беспрерывно лил дождь, и вот, наконец небо просветлело. Но тропка еще мокрая и от этого скользкая. По ней можно продвигаться, только попеременно перехватывая руками ветви деревьев.

Утро холодное, осеннее. Кругом тишина. Лучи уже осветили вершину хребта. Желтеющая листва на его склонах сверкает, будто облитая золотым дождем.

Дауд старается не спугнуть тишину, не нарушить ее неосторожным движением. Ветви отпускает без шума. Но, как назло, перед ним, словно наперегонки резвясь и играя, вьется стайка птиц. А одна, рябенькая пичужка, вертится перед самым лицом. Будто разглядывает путника, хочет узнать поближе. А то вдруг сядет на ветку, но ненадолго. Через миг опять взлетает и гомонит.

Дауд злится на птичку: «И вся-то с детский кулачок, а сколько от нее шуму, лес растревожила».

А вот сова на дереве, у самой тропинки. Сидит неподвижно, словно приклеенная. Нахохлилась и таращится своими огромными, круглыми глазами.

Перескочив с дерева на дерево, скрылась из виду белка. А рябенькая пичужка не отстает, все порхает и чирикает. И так она надоела Дауду, что он уже готов был пристрелить ее, да побоялся, как бы грохот не услыхали. Выстрел винтовки - это не ружейный выстрел. Привлечет к себе внимание. Особенно надо быть осторожным после того, что случилось прошлой ночью...

...После нескольких дней отсутствия Дауд пробрался к себе домой. И не знал он, что натворили в его дворе.

...Пристав только что вернулся из Владикавказа и пребывал еще в радости по поводу удавшегося ареста Суламбека, когда ему вдруг доложили, что неблагонадежный Дауд никак не угомонится: ходит по селам и ведет среди людей крамольные разговоры против царя и властей. Даже сообщили, что при нем офицерская винтовка.

Пристав взбесился. Ведь он дал слово начальству, что у него на участке все будет спокойно. И вот опять!..

«Видать, понравилось ему сидеть в тюрьмах!» - кипел злобой пристав. И решил самолично в сопровождении казаков и сельского старшины нагрянуть к Дауду.

Задумано - сделано!

Дома оказалась только старая Зуго, мать Дауда.

- А где твой сын? - рявкнул пристав.

- Нет его, - смело ответила Зуго, глядя приставу прямо в глаза.

- Обыскать! Перевернуть вверх дном все это логово! - крикнул пристав.

Казаки -не заставили долго ждать. Они и впрямь перевернули весь дом. Вспороли штыками матрацы и подушки, вытрясли все из сундуков, переворошили копны кукурузных стеблей... Но никого и ничего не нашли.

Разочарованный пристав готов был уже покинуть двор, когда к нему вдруг подбежал один из стражников и протянул гильзу от патрона для винтовки.

- А-а! - торжествующе взревел пристав. - Ну, старуха, говори теперь, где твой сын прячет оружие?

Зуго неопределенно пожала остренькими худыми плечами. Она и вправду ничего не смогла бы сказать приставу.

- Не знаешь? А откуда же гильза?.. Зуго молчала.

- Я кого спрашиваю? Говори, откуда это?

Пристав вплотную приблизился к старушке, ткнул ей в глаза гильзу и... плюнул в лицо.

Бескровные, сухие губы Зуго дернулись и плотно сжались. И прежде чем лоснящаяся жиром, расплющенная морда с большими закрученными усами успела отодвинуться, она ответно плюнула в нее.

- Ах ты сука! - взвыл пристав и, схватив старушку за плечи, резко отбросил от себя.

Зуго не удержалась и упала: много ли сил нужно, чтобы свалить былинку?..

Бросившись к ней, как собаки на кость, два стражника стали избивать несчастную женщину. И они бы, возможно, до смерти забили ее, не останови их пристав.

- Ладно. На сегодня хватит! - бросил он. В эту минуту во двор вошла жена Дауда.

Золовбан с плачем бросилась сначала к свекрови, безуспешно пытавшейся подняться с земли, потом накинулась на стражников:

- Будьте вы прокляты! Что вам надо от старушки, мерзкие гяуры?

Женщина говорила по-ингушски, но последнее слово пристав знал хорошо.

- Гяуры? Кого это ты называешь гяурами? - двинулся он на Золовбан.

- Гяуры! Гяуры! - повторяла обезумевшая женщина.

- А ну заставьте ее замолчать!

Один из стражников схватил Золовбан за рукав.

- Не ори, сука! - рявкнул он.

- Отпусти! - рванулась женщина. Но казак резко потянул ее к себе и разорвал на ней платье до самого пояса.

Прикрывая голую грудь и рыдая, Золовбан не унималась. Она все кричала, проклиная мучителей. И кинулась бы на них с кулаками, да мешало то, что руки были заняты - стягивали разорванное платье.

- Пошли! - махнул пристав и влез на коня. Зуго, так и оставшаяся сидеть на земле, с укоризной сказала, обращаясь к старшине:

- Ты же ингуш! Почему позволяешь им издеваться над беззащитными женщинами?

- А что я могу сделать? - пожал тот плечами.

- Нет! - покачала головой старушка. - Я ошиблась. Ты не ингуш. И даже не мужчина. Мой сын не позволил бы издеваться над твоей матерью и женой...

- Твой сын! А может, все это не из-за твоего сына?..

- Вставай, нани! Пойдем в дом, - сказала Золовбан, одной рукой прикрывая грудь, а другой помогая свекрови подняться...

...Дауд ни о чем не подозревал, когда, подойдя к своему дому, приник сначала к окну, горя нетерпением поскорее увидеть родные лица и боясь спугнуть чуткий сон жены и матери. И каково же было его удивление, когда он увидел широко открытые глаза на страдальческом лице своей матери и склоненную над ней Золовбан.

Дауд вихрем ворвался в дом...

Скоро он знал в подробностях обо всем случившемся...

- Больше эта собака никогда не ступит на порог моего дома! - сказал он, решительно направляясь к двери.

- Куда ты? - кинулась к нему жена. - Ведь опять арестуют! Пожалей нас!...

- Я горец, Золовбан. Подумай, могу ли я простить им оскорбление жены моей и надругательство над матерью?

- Берегись их, сынок! - умоляла Зуго. - Они не дадут тебе по коя. А с нами они больше уж ничего не сделают.

Дауд молча вышел. Золовбан кинулась за ним.

«Не уходи, Дауд! - хотела крикнуть она. - Побудь со мной. Я так ждала, так тосковала... Не уходи, не оставляй меня. Не могу я больше без тебя!» Но слова эти застыли на губах у бедной женщины. Она жарко приникла к мужу, беззвучно заплакала и ничего не сказала.

Дауд и без слов все понимал. Он приподнял голову жены за подбородок, ласково заглянул ей в глаза, погладил дрожащие плечи и пошел со двора не оглядываясь.

От Кескема в лесу дорога идет по голому, словно бритая голова, склону. Дауд спешит, время идет к рассвету.

В Пседах Дауд вошел оврагом. Постоял над мостом, огляделся. Вокруг ни души. Люди спят. Ночь хоть и беззвездная, а присмотреться - все видно.

Дауд пошел улицей. Дойдя до знакомого дома, он остановился и прислушался. Ни звука. Тишина и во дворе и в доме. Стражники спят. Только одно окно светится. Дауд, как кошка, неслышно подобрался и заглянул. Окно было отворено и только чуть прикрыто ставнями. Дауд напрягся и услышал приглушенный говорок.

В расщелину ставен он рассмотрел человека, из-за которого пришел сюда. Пристав, уже раздетый, сидел на кровати с высокими резными спинками - готовился ко сну. На какой-то миг взгляд Дауда остановился на жене пристава. Она лежала в кровати. Муж отвернул одеяло. Женщина выхватила у него конец одеяла, звонко рассмеялась и укрылась с головой...

Дауд невольно вспомнил Золовбан, вспомнил, как, обхватив своими натруженными руками его шею, она горько плакала у него на груди, представил и то, как она стягивала рукой изорванное платье, укрываясь от чужих бесстыдных взглядов...

Плач Золовбан и смех жены пристава смешались и зазвенели в ушах у Дауда. Он до боли сжал зубы, еще раз огляделся вокруг и приложил дуло винтовки к щели. Но не успел прицелиться, как пристав поднялся с кровати и отошел в сторону. Дауд его не видел, но слышал шаги в комнате, слышал и то, как чиркнула спичка.

Сгорая от нетерпения и жажды мести, уверенный, что пристав вот-вот вернется к жене, Дауд не отводил дула от щели...

- Руки вверх! - разорвалось вдруг над ним.

Он резко обернулся. В десяти шагах от него стоял человек. «Казак!» - скорее почувствовал, чем увидел Дауд.

- Руки вверх! - повторил человек и щелкнул затвором. Дауду уже было не до пристава. Он, не раздумывая, направил

дуло винтовки на казака и нажал курок. Следом за ним раздался и выстрел казака. Дауд было снова коснулся курка, когда вдруг разглядел перед собой распростертое тело. Он потянулся к винтовке сраженного, но услышал шум во дворе и кинулся назад, к оврагу.

Дауд бежал к лесу, а за ним катился разлив собачьего лая. Грохнуло несколько винтовочных выстрелов. Но Дауд был уже далеко. Еще миг - он перевалит хребет, спустится в Родниковую балку и увидит старую грушу, толстый ствол которой расщеплен ударом молнии на две равные половины.

Рядом с грушей яма, искусно укрытая ветками и сухими листьями: совсем близко будешь стоять - не заметишь.

Это убежище Касума.

...Несколько дней назад, возвращаясь домой из Пседаха, Дауд издали разглядел едущих навстречу стражников. Он повернул к лесу - подальше от греха. У самой опушки ему вдруг повстречался человек. Тот поначалу испугался. Потом пригляделся, видит, что бояться нечего. Они разговорились. Так познакомился Дауд с Касумом.

Просидели вместе в лесу всю ночь, немало поведали друг другу.

...Дауд поубавил шаг. Прислушался. Похоже, никто не идет по следу.

Все начинается сначала. Снова надо прятаться! А он-то думал...

Теперь уж не много сделаешь. Наказа товарищей по ссылке не выполнишь. Не только по селам ходить, людей уму-разуму учить, рассказывать им о борьбе рабочих России с царем да помещиками - головы, может, не сносишь. Пристав так дело не оставит. Будет искать, кто убил стражника. Да и поймет он, конечно, что не за казаком охотились...

Дауду теперь ох как надо остерегаться. Ведь коли возьмут живым - петли не миновать. А в лучшем случае до конца дней суждено волком в лесу метаться. В одиночку!

Ну а Касум какой товарищ! Отомстит Сааду, успокоит душу и уйдет себе в горы.

Дауду и бежать-то нельзя. Бумаг у него никаких нет. Далеко не уйдет. В первом же селе схватят. А как узнают, что ингуш, опять сюда и привезут.

Как ни крути - расправы не избежать. На родине каждый второй его знает. Ингушей, побывавших на сибирской каторге, не много. Поэтому он вроде бы человек известный. А доносчики всегда найдутся.

Дауд минутами близок к раскаянию. «Может, надо было стерпеть ради главного дела? - думает он. Но тут же как бы встряхивается. - Нет, не мог я простить издевательства над женой и над матерью. Обидно, конечно, что пристава не уложил. Жаль и казака. Впрочем, кто знает, безвинный он или один из тех, кто измывался над моими родными? Да и не только над ними. Мало ли их, что помогают властям во всех черных делах...»

Неспокойно, очень неспокойно на душе у Дауда. Как ни старался он оправдаться в своих глазах, а разум потихоньку брал верх. Поостыл Дауд и теперь уже больше и больше думал, что русские товарищи не одобрили бы его действий.

Они не раз говорили ему: «Ведь народ надо поднимать. Один человек - что палец... Люди ведь считают, что только старшина да пристав им недруги, ну и еще, может, сельские богатеи. А о главном своем вороге - о богачах-пиявках да о царе - едва ли кто задумывается. Вот и надо им обо всем рассказывать, разъяснять. Надо поднимать народ на борьбу».

Многое еще слыхал Дауд от товарищей по ссылке, и понял он многое. Знал и то, что мало, совсем мало в его родных местах таких людей, кто все это, как он, понимает. А потому и должен он, Дауд, открывать глаза односельчанам и всем ингушам в соседних селах. Одного вразумишь - другому передаст... Однако вот ведь как повернулось. Не очень-то многих вразумил!..

Показалось знакомое дерево. Лучи восходящего солнца, словно тысячи нитей, устремились сквозь ветви деревьев и легли на матрац из листьев. Блестят, сверкают золотые узоры паутины. Красота вокруг несказанная!.. А Дауд идет как слепой, глядит в задумчивости себе под ноги и ничего не видит. Только дым нехитрого костра, неожиданно ударивший в лицо, заставил его поднять глаза.

Перед ним был Касум. Увидев Дауда, он вскочил и уважительно выпрямился. Но Дауд усадил его и сам присел рядом.

- Что, не горит? - спросил он.

- Да вот никак не разожгу.

- Ну и ладно. Загаси совсем. Не нужен костер сейчас.

- Я зайца убил. Испечь хотел. Очень вкусно получается, если завернуть его в шкуру и испечь...

- Повремени пока. У меня есть с собой еда.

Они молча поели. Дауд еще долго сидел, не проронив ни слова. Потом сказал:

- Вдвоем, конечно, лучше. Да нельзя тебе со мной оставаться. Придется разойтись в разные стороны.

Касум вопросительно посмотрел на товарища. И хотя еще ничего не знал о случившемся, почувствовал беду.

- А почему это я должен с тобой расстаться? Разве товарища бросают вот так, ни с того ни с сего?

- У нас разные пути, Касум. Из-за меня ты можешь очень дорого поплатиться. Знаешь, я - враг власти.

- Я тоже буду врагом власти, - не задумываясь сказал Касум. Дауд невольно улыбнулся и покачал головой.

- Не веришь? Вот убью Саада и стану врагом власти! - убеждал Касум.

- Саад! Он и сам - власть... Убил моего сородича Беки и ходит как ни в чем не бывало.

- Беки был хороший человек! - закивал Касум.

- Я и сам рано или поздно прикончил бы Саада, да не при шлось вот пока. Сначала довелось приставом заняться.

- Ты убил его?! - вырвалось у Касума.

- Хотел, да не удалось...

- Э-э, пристава убить трудно. Его охраняют много казаков.

- Пристава я не убил, но стражника уложил!.. Никто еще не знает, чьих это рук дело. Но придется, пожалуй, мне добровольно сдаться. Не то невинных людей будет мучить... - задумчиво сказал Дауд. - Вот почему я и говорю, что нам с тобой надо расстаться. Меня искать станут, а может, уже ищут, и тебя схватят.

Дагестанец улыбнулся. И покачал головой.

- Выходит, ты думаешь, Касум не мужчина?

- Нет, не думаю! Пойми меня правильно. Я и без казака на подозрении. Пока стоит эта власть, мне покоя не будет. А ты...

- Дауд, не надо больше. Я бы и раньше не оставил тебя одно го, а теперь, когда знаю о твоей новой беде, вовсе не сделаю это го. - Касум приложил руку к груди. - Я горец, а горец, ты сам знаешь, друга в беде не бросит. И хватит об этом. Вот сведу счеты с Саадом, и подадимся мы с тобой в горы. Там никто не узнает, что ты за человек. А хоть и узнают, не выдадут.

Дауд понял, что Касум непреклонен, и больше не настаивал на своем.

- Надо уходить поглубже в лес, - сказал он, поднимаясь с места. - В запретном лесу будет надежнее.

2

Запретный лес. Так в народе называют заповедные участки. Никто не знает, почему он запретный и зачем нужно властям держать нетронутыми такие большие лесные угодья. Но все хорошо знают, что не только с топором туда носу не суй, а даже за кизилом да за дикой грушей, которых год от году опадает и сгнивает там видимо-невидимо, ходить не смей. Худо будет, коли попадешься на глаза объездчику или лесничему.

Тропинки все давно позаросли. И только следы звериных лап мелькают там и тут. А тишину нарушают одни птицы. Никем не пуганные, они заливаются без страха и устали.

...Новое пристанище Дауда и Касума надежно скрыто от людского глаза. Они вырыли довольно глубокую пещеру между торчащих клыками, обнаженных обвалом корней чинары. А сама чинара гордо высилась на склоне и прикрывала все вокруг тенью своей мощной кроны, оберегая при этом жилище скитальцев от ветра и от дождей.

Прошло три дня с той страшной ночи. Дауд не мог дольше оставаться в неведении. Кто знает, что там с семьей, что делается в селах? Не случилось бы беды, пока он отлеживается здесь, как медведь в зимней спячке. Невеселые думы толкнули на риск. Беззвездной ночью Дауд отправился в Сагопши, которое ближе остальных сел.

Дом Исмаала стоит на западной окраине села. К нему и решил зайти Дауд. Исмаал - человек надежный и мудрый: тоже немало натерпелся, но спины своей перед власть имущими не сгибал.

Все село было погружено в сон, когда Дауд тихо постучал в окно приземистого домика. Хозяин тотчас вышел.

Исмаал никогда не поручал жене узнавать, какого гостя ведет в их дом очередной стук. «Не женское это дело», - говорил он.

- Ты? - не без удивления спросил Исмаал, когда разглядел Да- уда.

- Шш, - остановил его тот.

Исмаал, ни о чем больше не расспрашивал, повел ночного гостя в дом.

- Заходи, - пригласил он, открывая дверь.

- Чужих у вас нет?

- Шурин мой, Малсаг, у нас. Но его тебе опасаться нечего. Входи, не бойся.

Навстречу Дауду поднялся высокий, статный красавец. Решительный и умный взгляд выдавал в нем человека недюжинного характера.

Этот молодой человек успел уже познать почем фунт лиха. Отец его с детских лет уповал на то, что сыну уготовано судьбой стать вторым Уцага Малсагом ^*, и в душе очень надеялся сделать его офицером. Он даже, собравшись из последних сил, отдал сына в школу в Назрани. Но Малсаг проучился всего два года. Случилось так, что, проходя по берегу Сунжи, он и его товарищ увидели, как какой-то старик безуспешно силится вытянуть увязнувшую арбу. Молодежь поспешила на помощь бедняге. Но в эту минуту к переезду подъехал фаэтон, в котором восседал офицер в сопровождении двух казаков.

Кучер махнул кнутом, мол, сойди с дороги. Старик был бы рад, да арба крепко увязла. И вдруг офицер выхватил у возницы кнут, рванулся с фаэтона, подбежал к старику и стал хлестать его, словно перед ним лошадь, а не человек.

Все свершилось в мгновение ока. Малсаг даже не сразу сообразил, что происходит. Но уже через миг он повис на руке офицера и вырвал у того кнут.

Казаки схватили Малсага, а заодно и его товарища. Скрутили обоим руки, избили их и сдали в полицейский участок.

В участке юноши пробыли всего неделю, но из школы их тем временем выгнали.

С тех пор Малсаг люто возненавидел офицеров и всех, кто с ними заодно, кто позволяет им куражиться над людьми: полицейских, пристава и всякую прочую власть.

Уже два года, как умер отец, так и не увидевший сына офицером. Все заботы о матери и двух младших сестренках легли на плечи Малсага. Живется им очень нелегко. Особенно горюет Малсаг, что не может привести в дом давно засватанную любимую: родители невесты запросили большое приданое ^*.

- А к нам дорогой гость, - сказал Исмаал, входя в комнату.

- Мир этому дому! - произнес идущий следом Дауд.

Он поздоровался с Малсагом, не спеша снял с плеча винтовку и поставил ее в углу у двери. Ответив на приветствие, Малсаг попеременно смотрел то на гостя, то на винтовку. Человека этого он видел впервые. Но не многое надо было знать, чтобы понять: кто приходит в дом ночью и приходит с винтовкой, тот днем себе не хозяин, иначе говоря, скрывается от властей. В этом у Малсага сомнения не было.

Дауд смотрел на лампу как на врага. И казалось, ничего больше не видел.

- Нельзя ли ее... Ну хотя бы убавить? - спросил он.

И тут откуда-то из угла, из темноты, вышла на свет жена Исмаала. Она наконец тоже узнала Дауда.

- Вададай, да это же Дауд! - хлопнула в ладоши Миновси. - Тебя не узнаешь, такие усищи отпустил!

- Приверни лампу, - велел Исмаал.

Сейчас, сейчас... - засуетилась Миновси.

Все расселись кто где. Начались взаимные расспросы.

- Что нового в селах? - будто бы между прочим поинтересовался Дауд. - Я три дня пропадал в лесу.

- У нас нет ничего особенного, а вот в Пседахе... Там заварушка. Стражника у пирстопа кокнули, - сказал Исмаал.

- Насмерть?!

- Стрелок оказался метким, - вмешался Малсаг, - говорят, убитый и слова не успел вымолвить.

- А кого-нибудь подозревают? Аресты были? - Дауд посмотрел на обоих.

- В Сагопши пока никого не трогают, - ответил Исмаал, - а что в Пседахе, не знаю.

- Да кого они могут тронуть? - вставил Малсаг. - Сразу после выстрела полил такой дождь, что и собака не взяла бы следа. И ночь была - тьма кромешная.

- А в Кескеме ты не был эти дни, Исмаал? - спросил Дауд.

- Проезжал. Жену твою видел, она в огороде копалась. Сказала, что мать хворает.

Дауду больше ничего не надо было. «Значит, пока меня не ищут», - успокоился он, а вслух сказал, обращаясь к жене Исмаала, которая возилась у очага:

- Миновси, ты не сходила бы за сыном Беки, пока мы тут разговариваем? За старшим, за Хасаном?

- Сейчас схожу! Вот только угощу тебя... - С этими словами она поставила перед Даудом тарелку с двумя куриными крылышками и миску с галушками - все, что оставила от ужина детям, которых сон сморил раньше, чем мать успела сготовить еду.

- Сегодня ведь ночь под пятницу, потому курицу зарезали. И ты отведаешь.

- Придвигайся ближе, - предложил Исмаал Дауду. - На нас не смотри, мы уже поели.

Дауд еще не кончил ужинать, когда в комнату влетел Хасан. Он сразу кинулся к Дауду. Тот обнял его за плечи.

- Вот это будет мужчина! - сказал Дауд. - Птицей прилетел, а?

- Ты прав, - согласился Исмаал. - Уж если из него не выйдет настоящий мужчина, не знаю тогда, из кого еще и выйдет.

Хасан, конечно, рад был и просто встрече с Даудом. Но не только за этим спешил он сюда, ждал, что Дауд добавит к сказанному: «А потому, что ты мужчина, я принес тебе винтовку». Но Дауд молчал. «Это он при Малсаге не хочет говорить об оружии!» - успокоил себя Хасан и решил терпеливо ждать.

- Ну, как вы там живете? - спросил Дауд. - Как мать, братья?

- Ничего живем. Только Султан, как всегда, болеет.

- Ты спал небось? - поинтересовался Дауд. - Я хотел зайти посмотреть, как вы, но подумал: небезопасно это, чего доброго, опять на ту сволочь, на соседа вашего, нарвешься. Не могу я его видеть, да и остерегаться мне сейчас надо. Очень даже надо...

- Соси уехал вчера. Во Владикавказ.

- Уехал, говоришь? - Дауд задумался.

Исмаал положил руку ему на плечо, улыбнулся и сказал:

- Ты все нас расспрашиваешь, а о себе ничего не рассказываешь. Как сам-то живешь?

- Э! Какая это жизнь. Словно зверь... Все в лесу да в лесу.

- А сейчас-то чего по лесам прячешься? Тебя ведь отпустили?

- Если бы отпустили.

- Жизнь, она, Дауд, у всех у нас хуже некуда, - вздохнул Исмаал.

- Ничего, не унывай, - как бы встряхнувшись, сказал вдруг повеселевший Дауд. - Недолго осталось - придет конец нашим мучениям. Вон в России уже народ поднимается. Русские, с которыми я вместе был в Сибири, рассказывали. Скоро конец этой власти! Вот они где у нас сидят! - Дауд провел ребром ладони по шее. - Все балки под царевым троном подгнили. Малость нажать - и совсем обломятся. Так-то!

- Не знаю, когда власти конец придет, а людям нашим многим он, этот конец, уже пришел. Хвост вытащишь - голова увязнет. Только чуть наладишь хозяйство - налогом обложат или опять скажут: «Следы ведут в ваше село» ^*- Какую-нибудь причину найдут обязательно и штраф сдерут. И снова вся жизнь и хозяйство катятся ко всем чертям.

- Это уж точно. Все беды и горести, как в охране, стоят вокруг наших домов. Я вот и то боюсь, как бы за убитого казака не стали всех подряд наказывать... Ведь пал-то он от моей пули...

- Что ты! Что ты!

- Клянусь Богом! Надо, я думаю, сообщить в участок, чтобы невинных людей не мучили.

- И думать не смей! Тебе еще только кровной мести не хватает! Убитый-то ведь ингуш, а никакой не казак.

- Неужели? - переменился в лице Дауд. - Но он же по-русски кричал: «Руки вверх!»

- Это все они так, чтобы не узнали их, - сказал Малсаг. - И одеваются, как казаки.

- И с людьми расправляются так же безжалостно, - добавил Исмаал, - зато не приведи бог с кем из них что приключится, с нашего брата две шкуры снимают: отвечай и по царскому закону, и по горскому.

- Я вынужден был выстрелить в него, - вздохнул Дауд. - Иначе он скосил бы меня. А пришел я туда вовсе и не за ним. Мне пирстопа надо было убрать, Сахарова...

Хасан горящими глазами смотрел на Дауда. «Вот эта да! Какой смелый!» - думал он и в душе очень гордился, что Дауд их родственник.

- Не быть бы сейчас Захарову в живых, если бы этот ингуш не помешал мне.

- Эх, черт побери! - хлопнул себя по коленям Исмаал. - Не плохо бы! Уж очень эта собака людям надоела! Но, может, оно и к лучшему, что ты не убил его! Ведь не сносить бы головы!..

- За голову-то я не боюсь. А только теперь, когда поостыл, понимаю, что зря это. Одного убьешь - другой на его место встанет... Власть надо скидывать. Иного пути народу нет. Тогда я об этом не подумал... Уж очень у меня душа горела. Он, проклятый, над матерью моей, старухой, надругался да над женой...

- А знаешь Дауд? Они не будут искать убийцу стражника. Три дня, говоришь, прошло? И все спокойно? Голову даю на отсечение, пирстоп не думает, что покушались на него. Он просто считает, что ингуша убили из мести. Потому все так и спокойно. У, проклятые! - погрозил Исмаал в окно. - Я бы по одному их всех перестрелял - и пирстопов, и стражников, что ты ни говори.

- Вон Зелимхан! - возразил Дауд. - Скольких он поубивал: и стражников, и офицеров, и пирстопов. А толку что? На их место тотчас же ставили других, еще злее.

- Что же ты нам прикажешь делать? Тереть, как бессловесной скотине, и пусть нас всех поубивают? Плюнет тебе пирстоп в лицо- а ты утрись, да еще и радуйся, что дешево отделался? Так, что ли?

Сейчас даже Хасан не разделял мнения Дауда. Хасан не раз видел, как при появлении пристава или стражников люди кидались врассыпную, подальше от беды. Помнит он и то, как казаки плетьми избили Гойберда. Избили только за то, что чести приставу не отдал. И неважно, что Гойберд не офицер и не солдат. Сахаров ввел такое правило: кто бы, видите ли, не встретился с ним, обязан отдать ему честь по-военному.

Многое еще видел Хасан, а чего не видел, о том рассказы слышал. И что же? Все это надо терпеть? До каких пор? Да и хватит ли у людей терпения?

Пристава терпи, стражников терпи, Саада терпи? Где взять столько терпения? Хасан уверен, что стоит на место ненавистного Сахарова явиться другому приставу, и все изменится. Новый бояться станет. Не будет таким жестоким. Вон взять, к примеру, Мухи. С тех пор как Хасан отделал его, будто шелковый стал. А до того что было? С каждым днем все наглел.

Исмаал, Хасан да и Малсаг так разгорячились - все обиды вспомнили. А Дауд сидел молча и думал. Встал перед ним как живой человек из далекой Сибири, худощавый, с реденькой бородкой клинышком, Николаем Александровичем его звали. И еще Виктор - краснобровый парень. Дауд называл его Рыжим.

Бывало, заспорят они между собой, Виктор распалится, а Николай Александрович - как водой его обольет - скажет:

- Ты, браток, горишь, словно в очаге. Это не дело. Человек должен уметь сдерживать себя. Спокойствие - сила, уверенность в себе, в своей правоте. Вот оно что!

Виктор остывал, правда, не тотчас: как раскаленное железо, брошенное в холодную воду, с шипением.

Характеры у этих людей были разные, а цели одни. Оба они называли себя большевиками. Посадили их за то, что боролись за правду, за лучшую жизнь бедняков.

Дауд много ночей слушал их рассказы, говорил и сам: о том, какая жизнь в ингушских селах, как бедствуют и мучаются люди...

Дауд гордился дружбой этих людей и верил им, как ребенок верит матери. Он как сейчас слышит слова, сказанные Николаем Александровичем на прощание.

- Видишь, - поднял он указательный палец, - один перст. Ударь им - никто и не почувствует. А двинь кулаком - это сила! Удар кулака и с ног свалить может. Вот чего никогда не забывай! Знаю, что в ваших краях много храбрых абреков, слыхал и о Зелимхане, о том, что он заступник бедняков. Но он - как этот палец... В одиночку даже самый отважный человек ничего толком не сделает. Так Ленин говорит! И это точно. Вот если бы все храбрецы объединились да народ за собой повели, - Николай Александрович снова сжал кулак, - это была бы сила!

... Вспомнил Дауд эти слова и подумал, что сам он чуть было не позабыл наказа товарища, когда в одиночку пошел на пристава.

- Нет, Дауд, - прервал его воспоминания Исмаал, - если при сосался клещ, надо его отодрать. Пирстоп - он тоже клещ. При сосался и пьет нашу кровь, а мы: «На тебе, пожалуйста!» Ведь да же мышь кусается.

- То-то и оно! Мышь кусается, да укуса ее никто не боится. Нас мало, очень мало, и пока мы ничего сделать не можем. Вон я вроде той мыши убил стражника, а толку что? Поймают - убьют или сошлют в Сибирь на каторгу, вот и все! Не то это! Я недоволен властью, ты недоволен, он недоволен... И все мы сидим по своим домам и про себя проклинаем кто пирстопа, кто начальника округа, кто царя. Сидим и молчим. А почему молчим? Защитить себя не можем, силы у нас мало. Одному, если ты и силен, как лев, ничего не сделать с властью. Один палец - это один палец, а пять пальцев - это кулак! Надо нам собраться в кулак и на род вокруг себя собирать.

В эту минуту вошла Миновси. Но не успела она закрыть за собой дверь, Исмаал сказал:

- Побудь во дворе, как бы кто не зашел к нам. - Миновси молча кивнула и вышла.

- В этом ты прав, Дауд, - сказал Исмаал, - только народ у нас согнулся от горестей, ни до чего ему.

- А ты думаешь, в России беднякам слаще живется? Потому и встают они против помещиков и против хозяев фабрик и заводов. Вон и в Грозном! Там рабочие то и дело бастуют, борются за свои права. И в большинстве случаев добиваются, чего хотят.

- В городе оно проще. Там у всех одинаковый достаток, и люди целый день работают вместе бок о бок, потому они и сплоченные, - настаивал на своем Исмаал.

- А у нас разве достаток не один и тот же? - вмешался в разговор Малсаг. - Если исключить таких, у кого скота много, вроде Саада, лавочников и мулл, все остальные равны в своей бедности.

- Ты прав, Малсаг! - довольно закивал Дауд. - Ты все пони маешь.

- Понимать-то и я понимаю, - покачал головой Исмаал. - Но какой толк от нашего понимания, если нет у нас никакой возможности собрать весь народ и чин по чину все объяснить: так, мол, и так, и царь и пирстоп наши враги, а потому надо нам всем сообща бороться. Пока хоть с пирстопом да с другими властями, что к нам поближе. Но где об этом скажешь? На сходе только заикнешься, тебя хвать как подстрекателя к бунту - и в ту же минуту в тюрьму. Арестуют, и народ не поддержит! Уж в этом ты мне поверь.

- Да, народ у нас еще очень темный, забитый. То, что почти все земли отошли к помещикам, и плевки пирстопа, и казачьи нагайки - все люди принимают как должное, по-ихнему - все от бога! Как переубедить их, как заставить понять, что они заблуждаются? Всех сразу, конечно, не убедишь! Но надо пробовать! Сегодня - одного, завтра - другого. Смотришь, через какое-то время к нам примкнут уже многие!

- Это, по-моему, дело возможное, - сказал Исмаал и посмотрел на Малсага.

Тот кивнул в знак согласия.

- Нам надо запастись оружием, - продолжал Дауд. - Против винтовки нужна винтовка, а не кинжал. Придет время - и нам по надобятся винтовки и наганы.

- Оружие сейчас стоит дорого. Не всякий может купить винтовку.

- Тот, кто сможет...

С той минуты, как заговорили об оружии, у Хасана глаза так и загорелись. Ему ли не знать, какая это необходимая вещь - винтовка. И Хасану она нужнее, чем кому бы то ни было. Царь, конечно, враг, но Хасану Саад куда больший враг. Сначала его надо убрать, а потом царя.

Уж Хасан бы что угодно продал, лишь бы купить винтовку. Жаль вот только, что он еще не хозяин в доме!.. А вообще-то, будь он хозяином, продавать у них нечего...

- Иной продаст единственную корову, да купит, - сказал Мал- саг после недолгого молчания. - Если узнает, что оружие...

Исмаал возразил:

- Нет уж, вырвать у детей единственную корову, купить оружие, сесть и сложить руки?

- Недолго мы будем сидеть сложа руки, - стоял на своем Мал- саг. - Мой двоюродный брат Хамарза пишет, что у них очень бес покойно. Он в Ростове на заводе работает. Рабочие там бастуют, не хотят больше жить в бедности и бесправии...

- И так по всей России, - согласно кивнул Дауд. - Большевики готовятся. Царя будут свергать.

- И мы должны готовиться. Как только они поднимутся, нам тоже надо браться за оружие, свою местную власть скидывать.

Малсаг вгорячах вскочил и стал бегать из угла в угол, как будто эта радостная весть уже дошла до него. Дауд оглядел всех и сказал:

- Ну, а сейчас у нас пока одна задача - рассказывать людям все, что мы знаем о событиях в России. Это поднимет в них дух и веру в собственные силы. Надо использовать любую возможность. Миновси пусть женщинам рассказывает, Хасан - ребятам...

«Рассказывать-то я могу сколько хочешь. Это нетрудно! - думает Хасан. - Вот винтовку где достать? Все поднимутся на царя с винтовками, а я что буду делать? И тогда все буду рассказывать? - Хасан поглядел на Дауда и хотел уже спросить про ружье, но промолчал. - Не мог, наверно, достать, - уже примирительно подумал Хасан. - Ладно, поживем - увидим. Люди купят, и я как-нибудь куплю. Уговорю нани продать корову».

Дауд поднялся. Пора было уходить. А в дом вдруг вбежала испуганная Миновси.

- Что случилось? - бросился к дверям Исмаал.

- Суламбека убили.

Исмаал оцепенел. Суламбек был его родственником по материнской линии. Но это известие потрясло не только Исмаала. Суламбека любили и уважали все. Все, кто ценил мужество и справедливость.

- Откуда ты это узнала? - спросил Исмаал.

- Человек пришел сообщить. Завтра траур. Все помолчали.

- Эх, и зачем он сдался! - сказал Дауд. - Ведь знал же, что не смилостивятся над ним?

- А что же было делать, если грозились сжечь село? И ты бы на его месте сдался. Они ведь слов на ветер не бросают, сожгли бы и не задумались.

- Власти за его голову сулили десять тысяч, - сказал Малсаг.

- Бедняга! - вздохнул Исмаал. - Расстрела он не боялся. Не хотелось только на виселицу угодить...

- Говорят как раз, что повесили... - почти прошептала Миновси, с тревогой глядя на мужа.

- Ох, сволочи! Это они, чтоб сильнее народ запугать! - гневно бросил Дауд.

Мужчины снова опустили головы. Но сейчас сердца их полнились уже не горем, а злобой и ненавистью.

3

Длинен подъем, ведущий из Верхних Ачалуков на Гайрбек-Юрт, что лепится на самом гребне хребта. Вверх по склону взбирается арба. Иногда ее покачивает в сторону - колесо попадает в рытвину. Местами подъем очень крут, и тогда лошадь кажется Эсет похожей на крадущуюся кошку.

Арба полна больших и маленьких ящиков. В них конфеты, вкусные красные коржики, табак, спички. Тут же и мешок с сахаром.

Эсет смотрит и смотрит на убегающую из-под колес дорогу, на Ачалуки, что остались внизу, в лощине... А подъем все не кончается....

- Дади, мы скоро проедем этот подъем?

- Скоро, дочка, - отвечает Соси, не оборачиваясь.

- И лошадь тогда пойдет быстрее?

- Ну конечно. А что это ты так торопишься?

- Уже скоро темно станет.

- И пусть себе темнеет. Мимо дома не проедем.

Эсет умолкает. Ясно, что домой они попадут только затемно. А как она хотела еще сегодня порадовать Хусена, угостить его конфетами. Потихоньку от отца взяла из ящика пять-шесть штук и спрятала их за пазуху.

Делать нечего, придется до утра закопать конфеты в огороде, у забора, а завтра она отдаст их другу.

Утром выезжая из села, Эсет с отцом встретили Хусена, он выгонял корову в стадо. Мальчик долго смотрел им вслед. Эсет подумала, что Хусен, может завидует ей. Ведь неудивительно - он никогда не был во Владикавказе и вообще нигде, кроме Сагопши, не бывал. А Эсет уже дважды ездила во Владикавказ. На этот раз отец взял ее с собой, чтобы купить ей пальто и ботинки...

...У Хусена нет ни пальто, ни ботинок. И лошади нет... А без лошади как съездишь во Владикавказ? Да хоть и съездишь, денег-то ведь все равно нет.

Эсет очень жалеет Хусена. Она часто задумывается, почему так получается: у них есть деньги, а у Хусена нет? Но ответить на этот вопрос не может.

Будь в ее силах, она купила бы Хусену пальто и ботинки. Тархану не купила бы, а ему купила. Но Эсет нечего не может. Разве только иногда конфетами порадовать Хусена. Да и то не своими -почти что крадеными.

А Хусен, между прочим, часто вовсе и не рад этим конфетам. «Подумаешь, хвастается своими конфетами!» - сказал как-то он сердито.

Эсет и не хвастается, но как это объяснить Хусену?..

Арба наконец вскарабкалась на вершину склона. Солнце еще не закатилось, и позолоченные лучами горы с венчающей их белой шапкой Казбека казались отсюда очень высокими, совсем не такими, как из Владикавказа.

- Дади, а на ту снежную вершину наша лошадь смогла бы подняться?

- На ту? Нет, не смогла бы.

Соси помолчал, а потом вдруг заунывно запел. Эсет прислушалась к словам песни и вспомнила: это назам, она слышала его и раньше, когда летом к ним приходили муталимы на праздник мовлид. Смысла слов Эсет не понимала ни тогда, ни сейчас. Отец повторил одно и то же раз десять кряду. Наверно, он и сам не понимал, что значат слова, пел просто от нечего делать.

Под уклон лошадь пошла быстрее. Скоро скрылись из виду горы и нависший над ними желтый диск солнца, похожий на медный таз. В лощине было сумрачно и прохладно.

- Тпру, - вдруг придержал Соси лошадь.

И вслед затем Эсет услышала, как он сказал кому-то:

- Салам алейкум.

- Ва алейкум салам, - отозвался уже другой голос и добавил: - Я ответил на твое приветствие не потому, что считаю тебя мужчиной.

Эсет повернулась и увидела человека с винтовкой в руках. Он стоял около кустов шиповника у самой дороги.

- А кто ты такой, что меня за мужчину не считаешь? - удивился Соси.

- Сейчас узнаешь кто. Слезай с арбы!

Соси все еще не узнавал говорящего, хотя смотрел на него пристально и долго, затем повернулся и полез за винтовкой, спрятанной между ящиками.

Человек у кустов навел на него дуло своей винтовки и крикнул:

- Соси, не двигайся! Не то все пять пуль пущу в тебя! Руки вверх!

Испуганная Эсет заплакала, а Соси, как в танце, поднял руки и замер.

- А теперь слезай с арбы!

- Прошу, не говори лишнего. Я такой же ингуш, как и ты. Нам лучше не враждовать. Да я-то и вообще ни с кем не враждую, не только с тобой!

- Зато я с тобой враждую! Потому и поджидаю тебя с самого утра.

- Я не знаю тебя! Кто ты?

- Забыл человека из Бердыкеля? Может, вспомнишь день, когда соседа твоего хоронили, Беки?

Соси так и затрясся. Теперь-то он узнал Дауда. Попытался что-то сказать, но в горле словно комок застрял.

- Ты думал, что упек меня на всю жизнь? Чуть придя в себя, Соси проговорил:

- Клянусь чем хочешь, я не повинен в твоем аресте!

- Ах ты продажная сука! Слезай с арбы, пока я не нажал на курок.

Соси послушно слез и встал посреди дороги. Глядя расширенными глазами на Дауда, захлебываясь, всхлипывала Эсет. А отец ее вдруг упал на колени и взмолился:

- Ради бога, пожалей! Не меня, так ребенка...

- Я поклялся вырвать из тебя душу, помнишь? Так бы оно и было, если бы не эта девочка. Ради нее оставляю тебе жизнь.

- Да продлит Бог твои дни и даст всего, что ты хочешь!.. Соси поднялся с колен и уже хотел забраться на арбу. И Эсет утихла.

- Нет, так ты не уйдешь, - сказал Дауд. Соси обернулся.

- Что тебе? Может, деньги нужны? Есть деньги. Или выпить хочешь, закусить? Тоже есть.

- Снимай сапоги!

Соси скривился в глупой улыбке и развел руками.

- Зачем они тебе? Я лучше денег дам, новые купишь...

- Снимай без разговоров.

Соси снял сапоги и положил их перед Даудом. Он рассчитывал, что на этом все кончится. Но Дауд снова приказал:

- А теперь штаны скидывай!

- Что?! - вырвалось у Соси. - Ну это уж слишком.

- Снимай, если жизнь дорога!

- Не позорь меня! - взмолился Соси. - Какая тебе польза от моих штанов? Возьми лучше деньги...

- По себе всех меряешь. Думаешь, одной только пользой да деньгами и живут люди.

- Проси что хочешь, но не позорь меня.

- Мне не штаны твои нужны и не лошадь, не арба с товаром. Я бы догола тебя раздел и пустил по дороге на посмешище людям. Да уж ладно. Скажи спасибо, что девочка с тобой. Ее только и жалею.

- Дади, иди садись... - позвала дрожащим голосом Эсет.

- Ну так, - сказал Дауд, - уйдешь сегодня от меня живым, а за это сделаешь вот что...

- Все сделаю, что скажешь, - поспешно согласился Соси. - Никаких денег не пожалею...

- Мне ничего от тебя не надо. А вот детям Беки ты купишь лошадь...

- Куплю!

Соси кинулся надевать сапоги.

- ...И дашь арбу кукурузы.

- И кукурузу дам.

- Ну, а теперь лезь на арбу и достань свою винтовку.

- Какую винтовку? - прикинулся удивленным Соси. - Не требуй того, чего у меня нет.

- А если я найду? Отойди-ка от арбы.

Не сводя с него пристального взгляда, Дауд поставил ногу на колесо и сунул руку под ящик.

Соси стоял, прижав к груди сапоги, и не знал, что сделать, что сказать, когда Дауд вытянул пятизарядную винтовку.

- Мне она нужнее. Тебя власть бережет. Ты ей исправно служишь, тебе некого бояться. И меня можешь больше не бояться, если выполнишь все, что я велю, а других врагов, сам говоришь, у тебя нет.

- Все, что ты велел, я выполню. А винтовку зря отбираешь. У тебя же есть одна.

- Кому другому сгодится. Нашему брату без винтовки никак нельзя.

Соси тронул лошадь. Дауд уже вслед ему крикнул:

- Смотри, имени моего не произноси, если не хочешь, чтобы люди узнали, как ты штаны готов был снять передо мной!

Соси не ответил. Несколько раз остервенело стеганул лошадь и пустил ее рысью. Видать, не верилось, что Дауд не кинется следом.

Они уже были совсем близко к селу, когда Эсет наконец немного пришла в себя и спросила:

- Кто это был, дади?

- Абрек, - не сразу пробурчал в ответ Соси. И добавил: - Ослиный брат, ты еще заплатишь мне за эту винтовку... И за все.

- Это ничего, дади, что винтовку забрал, - сказала Эсет. - Хуже, если бы он штаны твои забрал...

Обернувшись к дочери, Соси погрозил кнутовищем:

- У, шайтан! Про какие это штаны ты говоришь? Прикуси язык, не то я тебе, как курице, срежу голову!

4

- Касум, брось эту бузину, - сказал Дауд, протягивая ему винтовку. - Теперь тебе ничего не страшно. Смело можешь встретить любого врага.

Касум взял винтовку. И странно, Дауд не увидел на его лице и тени радости.

- Что с тобой? Отчего нос повесил?

- Плохой хабар ^*, Дауд.

- Что случилось?

- Я был у Сайфутдина. Говорит, односельчанин мой приходил, что служит у Мазая, сказал мать моя очень больна и некому за ней присмотреть. Я ходил к нему узнать, не отдал ли ему Саад моих де нег, а заодно и за табаком.

- Ну и как? Отдал?

- Не отдал и не собирается.

Касум помолчал, потом сказал:

- Дауд, идем со мной в Дагестан. Там безопасно. Ни одна душа не узнает, кто ты такой. А здесь недолго и до греха...

- Спасибо, Касум. Но я не пойду. Нельзя мне думать только о своей шкуре. Я нужен людям здесь, в наших селах. Стоит хоть не надолго все бросить и уйти - они перестанут мне верить. Понимаешь? И все немногое, что я успел уже сделать, канет в воду, как брошенный в нее камень. А ты иди, Касум. Такой хабар получил - нельзя не идти.

Дауд помолчал, потом покачал головой и добавил:

- Эх, знать бы, что пойдешь, забрал бы я у Соси деньжонок, пригодились бы тебе на дорогу и на первое время. Ведь у тебя не чего нет. Подумать только, два года человек проработал и ни с чем уходит!

- Ничего, - вздохнул Касум. - Если суждено, я еще вернусь и получу свое у Саада. Пусть только матери полегчает.

- Касум, - сказал Дауд, становясь перед ним вплотную. - Что бы твои земляки не подумали, будто ингуши поступили нечестно, я сделаю все, что в моих силах. Подожди только два-три дня!

- На ингушей я не в обиде. Подлость мне сделал Саад. Все ингуши за него не в ответе!

- Я-то знаю, что ты так думаешь. А люди ведь не поверят... Однако, как ни уговаривал его Дауд, Касум на следующее же

утро тронулся в путь. Он и винтовку взял. Небезопасно в такую длинную дорогу идти с винтовкой. Дауд и сам это понимал, просто ему хотелось хоть чем-нибудь помочь Касуму. Винтовку ведь можно продать. А такая винтовка стоит хорошей лошади. Касум протянул руку.

- Прощай, Дауд. Ты - мужчина. Ты настоящий горец, настоящий... ингуш!

- Касум! - пожал ему руку Дауд. - Мы с тобой люди бедные, и никакой между нами разницы, хоть ты дагестанец, а я ингуш. Саад и такие, как он, готовы на все, чтобы посеять между нами не доверие. Это нужно царю. Но придет конец и Сааду и царю. Пусть руки наши вечно будут сжаты в мирном рукопожатии.

Дауд долго смотрел вслед удаляющемуся Касуму. Дагестанец еще не до конца оправился после побоев и потому довольно заметно прихрамывал. Путь ему предстоял немалый: перебраться через хребет, обойдя станицу Вознесенскую, и в Моздоке сесть на поезд. Хорошо, что в шапке за подкладкой зашиты двадцать рублей, оставшиеся от продажи лошади Аюба.

Густой утренний туман постепенно рассеивался, когда Касум выбрался из балки на большую дорогу. На противоположном хребте просматривалась казачья станица Вознесенская, или Магомед-Юрт, как называют его ингуши.

Касум постоял, подумал, как ему лучше идти до станицы. Через Сагопши опасно. А через степь по траве и бурьяну очень сыро.

У подножия паслась отара овец. Издали казалось: это туча стелется по земле. Касум знал, овцы угромовские. У него таких отар не одна. И земель хватает.

«Зачем им столько? - удивлялся Касум. - Взять хотя бы Саада. До чего ненасытен и жаден: из-за одной овцы человека убил! Дауд говорил, им скоро конец. Правда ли это? А их земли и овцы, куда они денутся?..»

Поглощенный своими мыслями, Касум не заметил, как к нему совсем близко подошли двое незнакомых мужчин. Они шли со стороны Согапрва. Один был худой, высокий, с рыжей бородкой, у другого реденькая борода и усы такого же иссиня-черного цвета, как и его овчинная шапка.

Высокий поздоровался по-русски.

- Ассалам алейкум, - сказал и чернобородый, видимо посчитавший недостаточным приветствие своего товарища.

Касум почтительно кивнул обоим. Затем они обменялись рукопожатием.

- Где тут Угром? - коверкая ингушские слова, спросил высокий, явно принимая Касума за ингуша.

Касум показал на строения, что виднелись неподалеку от села.

- У него работа есть? - теперь по-русски спросил высокий. Касум неопределенно пожал плечами, а потом, как бы вспомнив о чем-то, сказал:

- Да, ест арбота. Миного ест.

- Это хорошо! - обрадовался рыжебородый и подмигнул товарищу.

Тот тоже довольно закивал головой.

Касуму показалось, что этот, второй, из Дагестана. Он что-то сказал ему на своем языке, но тот отрицательно покачал головой:

- Белмейда. Мен ногай.^*

Русский показал на Сагопши и спросил:

- Ты оттуда?

Касум с трудом понял и отрицательно покачал головой.

- Дагестан. - И он показал на восток.

- Куда сейчас идешь?

Что-то вдруг осенило Касума, он кивнул в сторону Сагопши и сказал:

- И я арбота нада.

Все трое вошли в Сагопши. Касум вел их исхоженной вдоль и поперек улицей. Он спешил поскорее добраться до знакомых ворот, окрашенных в синий цвет, боялся, как бы люди по пути не нанялись к кому-нибудь другому. Правда, на этой улице два таких дома, куда нанимают работников. А все другие сельчане и сами бы рады пойти внаем, да только не принято это. Как бы ни был беден человек, а пуще всего боится попрека, что вот, мол, такой-то прислуживал тому-то. Вот и получается «всемирное» переселение: ингуши уходят на промысел в казачьи станицы - как говорят, в Россию - или того дальше, а дагестанцы, ногайцы, русские идут в ингушские села... Трое стоят у ворот. Стучит русский. Он и говорить будет. Худо ли, бедно ли, несколько русских слов разберет любой, а поди-ка найди ингуша, знающего язык ногайцев. Это дело потруднее.

Касум помалкивает, он знает ингушский. Он сказал, будто в прошлом приходилось с недельку работать в Сагопши, оттого и сейчас сюда подался.

На стук вышла жена Саада Муиминат - краснощекая пышно-телая женщина. Скрестив руки на своей большой груди, она смотрит только на русского. Касум рад этому - его пока не узнает. Хотя сейчас Касума, пожалуй, не узнала бы и родная мать.

Муиминат не сильна в русском языке. Однако сумела все же объяснить, что мужа, дескать, нет дома, но скоро вернется, что есть кукуруза и надо ее лущить. Только сама она без хозяина не вольна нанимать работников.

Женщина завела их во двор и усадила под навесом у сарая. А про себя подумала: «Бог послал этих людей, вон ведь сколько кукурузы лущить надо, на всю зиму!» Раньше всю такую работу делал Касум, а теперь с одним работником в большом хозяйстве разве управишься?

Муиминат, хотя она и жена Саада, а много добрее его. Касум, может, и не прожил бы двух лет в этом доме, если бы не она. Вот и сейчас: не успели войти в сарай, как Муиминат уже принесла и поставила перед ними сискал и сыр. Касум из-под надвинутой на глаза шапки посмотрел на нее и с грустью подумал: жаль, не в ее это власти отдать ему деньги, она бы наверняка отдала.

Саад пришел скоро. Но он опять куда-то торопился и разговаривать с работниками не стал, даже к сараю не подошел. Подозвал к себе русского и через него передал, сколько надо налущить кукурузы, и назначил цену. Рыжебородый торговаться не стал.

- А как твои товарищи? - спросил Саад. Касум инстинктивно еще ниже опустил голову.

- Они не знают по-русски. Тоже будут согласны.

Саад, не говоря больше ни слова, ушел в дом. Но скоро вышел и оседлал лошадь.

Касум и рад, что хозяин уезжает, и боится: вдруг надолго...

А Муиминат все крутится возле них. Один раз чуть не вплотную подошла к Касуму, но пронесло. Дети тоже тут, кроме старшего сына, что учится во Владикавказе.

Работа кипела вовсю. Касум старался пореже выходить из сарая. Но разок ему все же пришлось выйти за палицей. Муиминат уже занималась своим делом на веранде, а дети так и кружили под ногами у работников.

Едва Касум вышел во двор, и они за ним. Сидевшая неподалеку на цепи овчарка незлобно тявкнула пару раз и замолкла. Встретившись взглядом с Касумом, она словно бы удивилась и на минуту застыла на месте, потом завиляла хвостом, стала барахтаться на спине - явно выражала удовольствие.

Дети очень удивились и кинулись к матери.

- Нани, наш Кулац ^* не трогает его, виляет хвостом и ласкается!

- Видать, хороший он человек, честный, - сказал Муиминат. - Таких, говорят, и собаки не трогают.

Уже было темно, когда Касум услыхал крики детей: «Дади едет! Дади!»

Работники отложили свои палицы и закурили. Касум чутко прислушивался. Скрипнули ворота. Затем донесся голос Муиминат:

- Не надо закрывать, сейчас коровы придут.

Процокал копытами конь. Простучали по веранде сапоги Саада.

- Седло снять? - спросила Муиминат.

- Чуть ослабь ремни и оставь, - ответил муж. - Мне еще надо к человеку одному съездить.

Замычали коровы. Скоро Сайфутдин пригонит овец. А коров к тому времени загонят в сарай.

Муиминат с ведром направилась доить. Старший сын и дочка побежали к воротам высматривать овец.

Самый подходящий момент. Касум сразу поспешил к веранде.

Саад, стоя на коленях на разостланной посреди комнаты козьей шкуре, совершал намаз. Касум остановился у двери - не станет он нарушать молитву.

Саад, как бы задерживая входящего, громко произнес:

- Ассаламу алайна, ва ала...^*

Затем снова понизил голос, провел руками по лицу в знак окончания молитвы и, мельком взглянув на Касума, спросил по-русски:

- Что тебе?

- Мне нужны деньги. За два года моей работы.

Саада будто кто подкинул. Он вскочил и рванулся к стулу у двери, где положил ремень и кинжал в серебряных ножнах.

- Стой на месте! - крикнул Касум и вытянул свой кинжал.

- Не говори глупостей и не хорохорься попусту! - презрительно бросил Саад. - Живым тебе отсюда так не уйти!

- За свои деньги я готов умереть у твоего порога, но и ты не останешься жить!

- Трехлетняя дочка Саада, испуганно разглядывавшая Касума, кинулась к отцу и обхватила его ноги. Отец отстранил ее и снова бросился к стулу. Но кинжал Касума преградил ему путь.

- Вернись, Саад, и сядь на свое место! Иначе я проткну тебя насквозь!

Взглянув на перекошенное от ярости лицо Касума, Саад повернулся и сел на козью шкуру, сказал:

- Ты поджег мое сено, ограбил племянника, а теперь в дом пришел? Стыда у тебя нет!

- Сено поджег не я!

- А кто же?

У тебя много врагов, угадать трудно. Не любят тебя люди, по тому и сделали такое. А я не виноват. Отдай мои деньги, лучше будет.

- Убери кинжал. Я не из пугливых, ты это знаешь.

- Уберу, когда отдашь долг.

- Хорошо! Отдам! - вдруг изменился Саад. Он явно что-то за думал. - Сколько тебе?

- Сам знаешь сколько!

Саад полез в карман, отсчитал несколько бумажек и протянул Касуму.

Касум не верил Сааду.

- Клади сюда! - И он показал на свой кинжал.

Взяв с конца кинжала деньги, Касум, не считая, засунул их в карман. Затем, кивнув в сторону двора, сказал:

- Эти двое не знают, что я за человек! Их не трогай! - И, схватив со стула кинжал Саада, в мгновение ока выскочил из комнаты и закрыл за собой дверь.

- Саад кинулся за ним, но дверь не открывалась - Касум про дел через ручку его кинжал. Саад бросился к окну. Касум, успевший уже вскочить на лошадь, что стояла у коновязи, был в воротах, когда услышал звон разбитого стекла.

Саад добежал до комнаты для гостей - там было его оружие: офицерская винтовка и семизарядный наган. Последний он всегда носил при себе и, как назло именно сегодня оставил его дома.

И здесь Сааду не повезло. Дверь оказалось запертой. Он дергал ее изо всех сил.

- Вададай, что ты делаешь? - крикнула Муиминат, прибежавшая на звон стекла.

- Какого черта ты заперла эту дверь! - заорал Саад. Муиминат в испуге с трудом нашарила в кармане ключ. Саад

схватил винтовку и вихрем понесся к воротам. Навстречу ему бежал сын.

- Дади, он уехал на нашей лошади! - кричал мальчик.

Не говоря ни слова, Саад повернул в сарай, вывел неоседланную лошадь, вскочил на нее. Но в это время овцы вломились в ворота и через минуту запрудили весь двор.

- Чтоб вас съели на похоронах! - заревел Саад слезая с коня. Куда теперь поедешь. Касума и след простыл. Под ним конь -

что лань.

- Вададай, зачем ты засунул этот кинжал в дверную ручку?! - крикнула с веранды Муиминат.

- Чтоб язык твой болтливый отрезать! «Зачем, зачем»?!

Был на исходе четверг. По обычаю, в ночь с четверга на пятницу соседи подносят друг другу сага.^*

Раньше, когда жизнь еще не так скрутила семью Беки, Кайпа специально готовила для этого чапилги - лепешки, начиненные творогом или картошкой. Сейчас об этом и думать нечего. В доме ни муки, ни масла. Корова уже совсем не дает молока.

- Хусен, снеси хоть соли соседям, - говорит Кайпа, подавая сыну тарелку с тремя равными кучками соли. - Оно, конечно, не ахти какое подношение, зато соль белая^*.

Хусен нехотя берет тарелку. Ему совестно нести людям одну соль.

- Не кривись, иди, - подтолкнул его Хасан. - Что делать, если нам больше нечего дать людям?

- Вот сам бы и отнес, - невольно буркнул в ответ Хусен. - По чему это всегда я должен ходить.

Мать перебила их:

- Ты младший, потому тебе и идти.

- «Младший, младший»! - Хусен выскочил из комнаты и от злости так хлопнул дверью - стены задрожали.

Отдав всю соль семье Гойберда, Хусен скоро вернулся. У ворот стояла Эсет. Она всякий раз с нетерпением ждала четверга. В такие дни мать снимала свой запрет и девочка отправлялась к соседям разносить сага. Без причин у Кабират не больно-то вырвешься из дому.

Эсет протянула Хусену три больших куска сахару.

- Зачем так много? - удивился Хусен. Давно у них не было столько сахару.

- Это же сага!

Эсет тоже, как и Хусен, должна была отнести сага в три дома. И если мальчик не сделал этого только потому, что стеснялся идти к людям с одной солью, то Эсет совсем не потому отдала все три куска Хусену. Будь ее воля, она бы целый ящик принесла, и не только сахару.

- На, возьми и это, - сказала Эсет, запуская руку за пазуху.

- Что там у тебя?

- Тише, - она прикрыла рот ладонью, - это я еще из Владикавказа принесла. Бери.

Она протянула ему полную горсть конфет.

Хусен стоял в нерешительности и не знал, то ли взять, то ли отказаться от подарка...

Эсет поманила Хусена пальцем, приникла к самому его уху и, как великую тайну, замирая, прошептала:

- Дади сказал, что купит вам лошадь. -Что?

- Понимаешь, лошадь! И даст вам арбу кукурузы.

- Зачем?

- Потому, что у вас нет лошади и кукурузы.

Эсет не решилась рассказать все, как было. Ведь Соси грозил голову оторвать, если она хоть словом кому-нибудь обмолвится. Даже Кабират ничего не знает о дорожном происшествии. Про винтовку ей сказали, что в пути потеряли - упала, мол, с арбы.

- Не нужна нам его лошадь. Мы сами купим, - буркнул Хусен, придя наконец в себя.

- Нужна, - хлопнула в ладоши Эсет. - У дади денег много, а у вас нет.

Девочка говорила, а сама все оглядывалась - не подслушал бы кто.

- Подумаешь, деньги! Не гордись своими деньгами! - поджал губы Хусен. - Скоро у всех будут деньги... и лошади будут!

Эсет даже рот раскрыла от удивления.

- Откуда все их возьмут! Вороны, может, накаркают?

- «Вороны, вороны»! - передразнил ее Хусен. - Скажи лучше, какие вороны тебе накаркали, что отец твой купит нам лошадь?

- Вот увидишь. Может, даже завтра купит. Он завтра в Пседах едет, на базар!

С этими словами Эсет побежала к себе домой.

- Вададай, откуда ты взял столько сахару? - удивилась Кайпа.

- Эсет принесла.

- Спасибо им. Как это Кабират так много прислала? А ну, сбегай в сад, сорви сливовую веточку. Надо чаю заварить, раз есть сахар.

Хусен неотступно думал о том, что сказала Эсет. С чего это Соси вдруг купит им лошадь и даст арбу кукурузы? Соси, который с умирающего сдерет копеечный долг, который с великой неохотой, будто душу из тебя тянет, дает закат для сельских сирот?

- Два-три дня будем пить сладкий чай, - радуется Кайпа, раскалывая тупой стороной ножа куски сахара, - спасибо соседям. Уж очень надоел пустой чай. И молоком не забелишь с такой коровой.

- Нани, а не лучше ли продать корову? Какой с нее толк? - вставил Хасан.

У него своя забота. С тех пор как Дауд у Исмаала говорил о том, что у каждого должно быть оружие, Хасан не раз собирался завести с матерью разговор о продаже коровы.

- Многие советуют продать ее и купить лошадь. Говорят, лошадь вернет корову. - Кайпа с грустью посмотрела на нары, где лежал Султан, и добавила: - Что мне лошадь, если я и за ворота не могу выехать!

- Выходит, так и будем любоваться на эту корову, пока Султан не выздоровеет? А он, может, никогда не поправится?

Кайпа помолчала.

- Жена Алайга говорит, надо выспросить, кто будет скотину резать, снести туда Султана и подержать его в только что вспоротом брюхе. Тогда, говорит, обязательно выздоровеет.

- Только навозом ты его и не лечила, - ухмыльнулся Хасан.

- А что делать? Мучается ведь! И меня мучает. Кручусь вокруг него, словно наседка, на шаг не могу от дома отойти.

Мысли Кайпы и Хасана были далеки друг от друга, как небо от земли.

Хасан понимал, что о покупке винтовки и думать нечего. Придется ждать, может, Дауд выполнит свое обещание и принесет ему ружье. А не принесет - тогда надо что-нибудь придумать.

Хусен, сидя в сторонке, молча слушал разговор матери с братом и вдруг ляпнул:

- Не надо продавать корову. Завтра Соси купит нам лошадь!

- Что? - расхохоталась Кайпа.

- Он спит и видит сон! - покосился на брата Хасан.

- И никакой это не сон! - рассердился Хусен. Кайпа подошла к мальчику, погладила его по голове.

- Не вздумай, сынок, еще кому-нибудь сказать об этом. Люди станут смеяться над тобой. Если бы Соси сделал такое, солнце взошло бы на западе.

Хусен опустил голову и замолчал. Он ужасно разозлился на себя за то, что проболтался. И сам ведь еще не очень верит. Надо бы дождаться следующего дня, посмотреть, правда ли Соси приведет лошадь, тогда и говорить.

Было еще темно, когда Соси стал собираться в Пседах.

- Дади, ты сегодня купишь лошадь? - спросила Эсет.

- Какую лошадь? Что ты мелешь? - Соси даже позеленел от злости.

- Ты же обещал, что купишь?..

Отец подошел и ладонью наотмашь ударил Эсет по щеке.

- А ну, замолчи, шайтан!

- Эй, ты что накинулся на ребенка? - встала между мужем и дочерью Кабират.

Сама-то она частенько прикладывала к ней руку, но другим, боже упаси, не позволяла и близко подойти к девочке. Эсет, закрывши руками лицо, всхлипывала и бормотала:

- Ты же сам обещал купить лошадь и дать арбу кукурузы. Не хочешь - и не надо. Они и без тебя купят...

Соси снова кинулся к Эсет, но Кабират преградила ему дорогу.

- Женщинам следовало бы сразу при рождении отрубать голо вы! - крикнул Соси, чуть вытянув из ножен кинжал и тотчас же со злостью вогнав его обратно.

- Ну, хватит, хватит! - сказала Кабират, махнув рукой. - Мы знаем, что ты храбрый.

- Я не храбрый и даже не мужчина. Но пусть только она посмеет еще хоть пикнуть! - И, погрозив пальцем, Соси вышел.

Мать и так и этак пытала дочь, о какой, мол, она лошади говорит и кому ее покупать надо? Но Эсет не проронила ни слова.

Кабират не на шутку растревожилась. Может, дочь знает такое, что и не скажешь? Уж не собирается ли Соси привести в дом вторую жену?

Она и ласкала Эсет, и обещала купить ей чего только попросит. Но дочь молчала, как камень.

- Чтоб у тебя язык отсох! - крикнула Кабират. - Может, ты уж и онемела совсем?

Эсет и сама удивлялась, как это она, которая даже самую маленькую тайну не умела сдержать в себе, сегодня вдруг нашла силы молчать, несмотря ни на что. Не знала она и о том, что отныне в ее душе родилась такая сила, которая не раз поможет ей молчать.

...Соси поехал прямо в полицейский участок. Несколько дней он терзался, все думал, как поступить - сообщить о встрече с Даудом или нет. Соси почему-то был уверен, что Дауд опять скрывается от властей. А если нет? Если никто не будет ловить его и Дауд станет мстить Соси - будет всем рассказывать, что чуть не снял с него штаны? Э, да никто ему не поверит. А если его не арестуют, Соси ведь должен купить лошадь и дать арбу кукурузы семье Беки...

Неподалеку от ворот полицейского участка он встретился с Саадом.

- Ассалам алейкум.

- Ваалейкум салам. Ты что, к пирстопу?

- К нему.

- Его нет дома.

- А куда он поехал?

- Спрашивал. Не говорят.

- Может, скоро приедет?

- Кто его знает? - пожал плечами Саад и, облокотившись о бидарку, спросил: - Он что, звал тебя?

- Да. А тебя?

- Меня тоже.

Оба они врали. У каждого из них были схожие заботы, но и тот и другой предпочитали скрывать их друг от друга.

- Пройдемся. Посмотрим, что в лавках есть, - предложил Са ад. - Может, тем временем и пирстоп вернется?

- Не хочется. Я здесь подожду.

Саад сел в бидарку, взялся за вожжи. В это время за мостом показался всадник. Узнав Товмарзу, Соси схватился за рукоять кинжала.

С тех пор как Соси на пахоте дал пощечину Товмарзе, вражда между ними не затихала. Как ни искал Соси примирения - людей не раз засылал, Товмарза не соглашался простить ему, но и мстить не мстил.

И сейчас, будто не заметив Соси, Товмарза поздоровался с Саадом и сказал:

- Ты пирстопа ждешь? Он в Сагопши.

- Что случилось?

- Там на майдане убитый лежал. Люди вокруг собрались, и пирстоп там.

- А кто убитый?

- Не знаю. Одни говорят, вор, другие, что беглый какой-то. Я не видел его.

Хлестнув коня, Товмарза поскакал по дороге в Кескем.

- Едем, посмотрим, что за человек? - предложил Соси. Он уже загорелся любопытством.

- Да, пожалуй, поедем. Здесь делать нечего.

Саад погнал лошадь во весь дух. Ему, не меньше чем Соси, хотелось поскорее самому посмотреть, кого там убили. Каждый надеялся увидеть своего врага. Соси даже поклялся про себя: если убитым окажется Дауд, зарезать барана и пригласить муталимов на мовлид.

6

Отъехав от села, Касум хотел было завернуть в лес - поделиться с Даудом своей удачей, порадовать товарища. Но вовремя спохватился. Поразмыслив, понял, что это опасно. Если будет погоня, первым делом лес прочешут. А Дауда там сейчас, к ночи, наверняка нет. «Самое разумное, - решил Касум, - податься к Магомет-Юрту. Туда не поскачут, побоятся, как бы казаки не приняли их за конокрадов и не открыли огонь. Так бывало».

Нет, он свернет к Магомет-Юрту. Там отпустит коня и дальше пешком будет пробираться до Моздока, а оттуда на поезд. Так безопаснее. Да Касуму и не нужно большего, чем ему положено. Придержав коня, он полез в карман - посчитать, сколько Саад дал ему денег. Светила полная луна, и сделать это было совсем просто. Денег оказалось всего сто пятьдесят рублей.

- В таком случае, Саад, тебе не видать коня как своих ушей! - погрозил Касум плетью назад и двинулся дальше.

На подъем конь пошел шагом. Касум не стал его подгонять. «Наверстаю на спуске, - подумал он. - В Моздоке продам лошадь, сколько бы ни дали, - и домой!»

Всего два дня пути отделяют его от родных гор, от родного села, от матери. Мать! Как она там? Может, увидит сына - поправится?

Касум ехал и прислушивался к топоту коня, как бы отсчитывал - ведь с каждым шагом ближе дом!...

Станица вытянула в сторону дороги - только одним концом она примыкает к проезжей части. Крайняя усадьба полукольцом обнесена рвом.

Из рва вдруг вышли двое и встали на дороге. Оба с винтовками.

Весной у станичников увели коней, и с тех пор они регулярно выставляли посты. Но откуда было Касуму знать об этом.

Сейчас перед ним был один из таких постов.

Касум резко осадил коня. Он понимал, что не с добром вышли эти двое на дорогу вооруженными.

Один что-то говорил, глядя на Касума, и поднял винтовку.

- Не стреляй, Степан, - остановил его другой. - Узнаем сна чала, что за человек.

- Что за человек! Не видишь, что ли? Горец!

Степан, сын станичного богатея, давно усвоил то, что слышал от всех, кто бывал у них в доме: ингуши - воры, абреки, их надо убивать. Авдей в станице вроде бы как атаман, с ним считаются все. Он богат, а богатого кто же не чтит.

Степан жаждет пойти дальше своего отца. Богатства наживать ему не приходится - без того хватает. Он мечтает прославиться своей храбростью, смелостью.

В дозорные Степан ходил с особым удовольствием. Все надеялся встретить абрека-конокрада. Но каждый раз возвращался огорченный, словно охотник, которому так и не попалась дичь.

И вот удача. Перед Степаном не «дичь», а «зверь». Уж завтра утром мать не будет утешать его в печали, а Кондрат Бычья голова не станет хвастать тем, что убил горца. Он-то уложил несчастного старика, возвращающегося из Моздока с базара. А перед Степаном всадник, молодой, сильный. И если он не абрек, то уж наверняка вор. Не понимал Степан того, что, будь этот всадник абреком или вором, не стоял бы он так спокойно посреди дороги.

А бедняге Касуму и в голову не приходило, что, столь далеко отъехав от Сагопши, он вдруг встретит совсем неожиданную опасность. Дагестанец стоял в растерянности, не зная, что же предпринять: то ли подъехать к ним, то ли повернуть коня и ускакать? Пожалуй, от этих не уйти. Вот один держит винтовку наготове, того и гляди выстрелит. А другой пошел к Касуму.

- Глупый, не ходи, - крикнул Степан, - думаешь, он не вооружен?

- Но тот не ответил и шел вперед. Степан двинулся за ним. Касум стоял не шевелясь. Ему больше ничего и не оставалось,

как спокойствием своим убедить их хотя бы в том, что человек он мирный.

- Каков конь! - вырвалось у Степана. - Не иначе - абрек. - Он щелкнул затвором и закричал: - Слазь с коня!

- Степан, не горячись, - придержал парня за локоть товарищ. Но тот отскочил от него и прицелился. У Касума мелькнула

мысль: «Не достать ли кинжал?» Но тут же он подумал: «Что кинжал против винтовки? Только еще больше обозлятся».

Видя, что всадник вроде бы не собирается защищаться Степан совсем осмелел.

- Не тронь, - попытался еще раз удержать его напарник, - человек, похоже, мирный, пусть себе едет...

Но Степан не слушал.

Касум, в упор глядя, покачал головой. Кто знает, что он этим хочет сказать: то ли не слезу, то ли не стреляй? А может, и то и другое сразу. Как бы там ни было - выстрел раздался. Конь шарахнулся в сторону. Касум, обеими руками схватившись за грудь, еще сидел, слегка, правда, откинувшись назад. Но тут раздался второй выстрел - и Касум свалился на землю.

- Чуть отъехав, конь остановился. Когда Степан подошел к нему, конь стоял и словно в удивлении смотрел на лежащего на земле человека.

- Зря ты это, - недовольно пробурчал напарник Степана, - человек мирно ехал своей дорогой...

- Все они мирные! - сказал Степан, высвобождав стремя. - Ты лучше подержи лошадь, не то ускачет.

- Не буду держать! - зло отрезал напарник и, махнув рукой, пошел прочь. - Не стану я тебе помощником в таком деле!

- Трус! - кричал ему вдогонку Степан. - А еще казак!

- То-то и оно, что я - казак! А казаку не к лицу грабить да не винных людей убивать.

- А как они коней наших станичных угнали, забыл?

- Да он, может, и знать-то об этом не знает.

- Ага, не знает он! - И Степан поволок убитого с дороги.

К утру пополз слушок. Так, мол, и так: ночью дозорные на посту вора убили, ехал тот на украденном у казаков коне - и пристрелил его Степан. Одни говорили, что у вора было два коня, другие называли и того больше.

А конь еще до света угнали в Моздок, чтобы соседи его не увидели.

7

И вот Касум снова в Сагопши. Лежит на арбе в самом центре села. Народу вокруг не счесть. Тут и мужчины, что идут с молитвы, женщины, возвращающиеся с базара... Здесь же толпятся дети.

- Да простит тебя Всевышний! - бормочет каждый, кто вновь подходит.

Некоторые в ужасе отводят глаза: пуля изуродовала лицо Касума, разорвала ему щеку.

- О Дяла! - часто вскрикивают женщины и тут же спешат уйти.

Только дети не спешат уйти. Они теснятся у самой арбы.

Не все сельчане знали Касума. Вечно занятый делом, он за годы работы у Саада почти никогда не выходил на майдан. А сейчас, изуродованный, и на себя-то не похож.

- Откуда он родом? - спрашивают некоторые.

- Кто его убил?

- Казаки из Магомет-Юрта.

- А зачем к нам привезли?..

Встав на ступицу колеса, Хасан смотрит на убитого, на хорошо знакомую шубу. Не шуба - он бы, возможно, не узнал Касума.

Хасан молчит и часто косится на Хусена, чтобы не проболтался.

На площади появляется фаэтон пристава. Рядом с ним восседают старшина Ази и человек из Магомед-Юрта.

Встав в фаэтоне, старшина сказал:

- Люди, с вами будет говорить... пирстоп!

- Мы слушаем! - загомонило несколько голосов. Старшина повернулся так, чтобы его все видели, когда он будет

переводить слова пристава.

- Пирстоп говорит, чтобы вы прекратили воровство.

- А кто занимается воровством? - спросил Исмаал.

- Кто, спрашиваешь? Мы, ингуши. Видишь того, что лежит на арбе? Его убили этой ночью, когда он угонял лошадей из Магомет-Юрта.

- Сколько лошадей у него было? - спросил из толпы.

- Сколько бы ни было, какая разница?

- Не перебивайте, пусть говорит, - урезонивали старики.

- Зачем он поехал воровать? Вы думаете, казаки позволят вам безнаказанно грабить их? Нет, не позволят! С каждым поступят, как с ним, - Ази показал на арбу. - Царь не дня того поселил казаков на этой земле, чтобы вы грабили их.

- Мы никого не грабили, и зря вы нас обвиняете, ты и твой царь! - бросил Исмаал.

- Что он говорит? - пристав сердито взглянул снизу вверх на старшину.

Ази перевел. Выслушал его, пристав повернулся к Исмаалу:

- Кто весной угнал лошадей у казаков? Может, и этого не было? И это зря говорим?

- Вот то-то и оно! Кто угнал? - вопросом на вопрос ответил Исмаал.

- Кто угнал? -- повторили за ним несколько голосов.

- Мы не угоняли! - забеспокоились люди. - Почему должны отвечать за других?

- Мы не обязаны охранять хозяйства казаков. Ази перевел приставу.

- Казаки и сами хорошо себя охраняют, говорит пирстоп, - прохрипел Ази, - а кто не верит, пусть посмотрит на того, кто лежит в арбе.

Мужчины еле сдержали себя, слушая эту хвастливую болтовню пристава и его прихлебателя. Исмаал опять не стерпел:

- «Лежит в арбе, лежит в арбе»! Что вы гордитесь этим? Чело века убить легко. Да и неизвестно еще, за что убили.

- Значит, по-твоему, его ни за что убили? - спросил Ази.

- Не могли без причины убить, - забормотал Шаип-мулла. - Клянусь Кораном, не без причины убили!

Мулла посмотрел на стоявшего рядом Торко-Хаджи, пытаясь догадаться, какое впечатление на старика произвели его слова.

Торко-Хаджи с явным недовольством взглянул на Шаип-муллу и промолчал. Он стоял в расстегнутой абе ^* с засунутыми за ремень пальцами обеих рук и глядел вниз, словно рассматривал свою седую бороду.

Находившийся неподалеку от Шаип-муллы Гойберд прищурил один глаз.

- Чует мое сердце, убитый - мирный человек. Клянусь Богом, мирный, - сказал он как бы самому себе.

- Пирстоп говорит, вы лжете, что убитый не ваш односельчанин, - снова закричал с фаэтона Ази.

- Ази! Ты же наперечет знаешь всех сагопшинцев?

- Я говорю вам то, что мне велено сказать.

- А где твоя голова?

- В могиле моего отца! - рявкнул старшина. Эти слова он обычно произносил, когда злился.

- Вот уж истинно там ее место! - процедил сквозь зубы Исмаал.

Ази услышал и погрозил ему с фаэтона:

- Для твоей головы тоже готово место. И язык твой скоро тебе...

Ази не договорил. Пристав потянул его за полу черкески и сказал:

- Что за базар ты открыл? Что они хотят?

И вдруг случилось непредвиденное: в толпе кто-то заговорил по-русски. Все посмотрели в ту сторону. Захаров, отстранив склонившегося к нему Ази, тоже удивленно посмотрел туда.

- Он говорит правду, - сказал Малсаг, показывая на Исмаала, - говорит то, что думает народ. Вы привезли к нам неизвестного сагопшинцам человека и хотите обвинить нас в воровстве.

- Кто здесь переводчик, я или ты? - закричал Ази.

- Я не собираюсь заменять тебя, я правду говорю.

- Почему же ты не встанешь сюда, на мое место?

- Это место тебе больше подходит. А мне там нечего делать.

- Не пререкайся со старшим, - погрозил Малсагу посохом Шаип-мулла. И опять, как прежде, посмотрел на Торко-Хаджи.

Но старик и на этот раз не проронил ни слова.

- Старшина не говорит вам правды! - крикнул Малсаг приставу.

- Ну, может, ты расскажешь? - спросил Захаров. - В чем она, правда?

- Вы знаете, что наши сельчане боятся ездить в Моздок на ба зар? Хорошо знаете. Хорошо знаете вы и то, что у наших людей отбирают лошадей, а их самих иногда даже убивают! Без всякой вины! Спросите сидящего рядом с вами казака.

Ази замахал на Малсага руками.

- Замолчи. Закройте ему рот, - сказал он по-ингушски, - не то его сейчас свяжут и увезут.

- Пусть говорит, - остановил старшину пристав.

- Весной старика убили! За что? В чем он был виновен? Чело век ехал из Моздока, с базара...

- Его у Киевской убили, не у нас! - крикнул казак.

- Какая разница, у Киевской или Магомет-юрта? Казаки убили! Почему же вы его не положили здесь на площади, посреди села? И этот, наверно, такой же вор!

- Как говорит! Словно ласточка ^* - удивленно покачал головой Гойберд, - клянусь Богом, как ласточка! Вот ведь счастливец, по- русски, как сам пирстоп.

Гойберд тяжело вздохнул, вспомнив, что не может отдать Рашида учиться.

- Ты все сказал? - спросил пристав.

- Все.

- Арестовать!

- Я же предупреждал, - забормотал Ази, протянув руки к на роду, пытаясь показать, что он вовсе и ни при чем в истории с Малсагом.

- Пусть арестовывают, - говорил Малсаг окружающим, когда, расталкивая людей, к нему приблизились два казака. - За правду я готов идти хоть в Сибирь.

- Молодец! Ты - мужчина! - сказал наконец дотоле упорно молчавший Торко-Хаджи.

Шаип-мулла, как громом пораженный этими словами, забормотал молитву.

Многие вокруг не знали русского языка и не поняли, о чем говорил Малсаг.

- За что его арестовали? - с удивлением спрашивали они.

- Что он сказал?

- Куда его ведут?

Расспросы прекратились только после того, как Ази поднял руку и крикнул, призывая к тишине. Все умолкли. Насторожились.

- Люди, послушайте последнее слово пирстопа...

- Да будет оно у него и впрямь последним! - раздалось из толпы.

- ...Если у этого убитого не найдется родственников, - продолжал Ази, - пирстоп велит закопать его в яме, как собаку. Можете ли, спрашивает он, допустить такое, вы же мусульмане?..

- Это он говорит, Ази, а что ты говоришь? - спросил Исмаал.

- Что я должен тебе сказать?

- Не мне, ему скажи. Скажи, что этот человек не из нашего села.

- Я еще не дожил до того, чтобы слушать твои советы! - огрызнулся Ази. - Сам знаю, что и когда мне говорить.

- Когда же ты заговоришь? Когда мертвые из могил поднимутся, так, что ли? - выкрикнул Алайг. - Среди нас есть люди, которые не хуже тебя знают русский язык.

- И у многих из них хватит смелости сказать правду, - добавили из толпы.

- Не перебивайте старшину, пусть говорит, - урезонивали иные.

- Сейчас они все открещиваются от убитого. Посмотрим, как завтра заговорят, когда придут труп выпрашивать! - Пристав угрожающе помахал в толпу тростью, потом ткнул ею в спину кучера: - Поехали!

Фаэтон тронулся. Арба с телом убитого потянулась за ним.

Уже на выезде из села им встретились Саад и Соси. Оба соскочили с бидарок и по-военному отдали честь. Захаров не ответил им, только кивнул в сторону арбы.

- Посмотри, не узнаешь ли, кто это? - Обратился он к Сааду, даже не взглянув на Соси. Будто того и вовсе тут нет.

Но Соси раньше, чем Саад, кинулся к арбе и сразу понял, что не придется ему резать барана и звать муталимов. Саад по шапке узнал Касума.

- Где его убили?

- Ты знал этого человека?! - вырвалось у пристава. - Хоть один нашелся, признал его!

- Да как же мне не узнать своего работника. Это же тот самый, о ком я говорил вам. Он поджег мое сено и сбежал.

- Благодари их, - кивнул пристав на сидящего рядом казака.

- А конь? Где конь, на котором он ускакал?

- Вернули хозяину.

- Мне никто не возвращал его! - удивился Саад.

- Ты что, спятил? Или спросонок? С чего это тебе его возвращать станут?

- Потому что он с моего двора угнал коня, - ответил Саад, зло покосившись при этом на Соси.

Уж очень ему не хотелось, чтобы в селе узнали подробности происшедшего. Но делать нечего. Пришлось рассказать все как было. Только про деньги Саад сказал, что отдал их Касуму по доброй воле.

Захаров вопросительно посмотрел на станичника. Тот покачал головой в знак несогласия с Саадом. Пристав помедлил: не очень-то хотелось возиться с этим делом, других забот по горло.

- Ну вот что, - сказал он решительно Сааду. - О коне больше не говори. Если ты так беден, я тебе своего отдам.

- Нет, нет! Не надо! - виновато запротестовал Саад.

- Тогда поступай, как велю. Мы твоим односельчанинам сказали, что это ингуш и убит он за то, что угнал у казаков коня. Тебя я считаю нашим сторонником. А мы стараемся положить конец кражам. Вот так-то! Понял?

- Не сомневайтесь, гаспадын пирстоп, - согласно закивал Са ад. - Я не подведу вас.

- И ты держи свой язык за зубами, - погрозил Захаров Соси, стоявшему с разинутым ртом.

- Га... гаспадин пирстоп, - выдавил наконец из себя лавочник, тоже при этом невольно взглянув на Саада. - И у меня есть к вам разговор.

- Что еще?

Соси помялся с минуту, переступил с ноги на ногу, поглядел на Саада. Но тот, похоже, скорей бы от меда отказался, только не от того, чтобы узнать чужую тайну.

- Ну? - сердито крикнул пристав. - Онемел, что ли? Вздрогнув от крика, Соси заговорил:

- Есть другой, опасний, чем это... - он показал на арбу.

- Кто же? - ощетинился пристав.

Не решаясь при Сааде назвать Дауда, Соси помялся.

- Кто он, болван? - заорал наконец обозленный пристав, которому и без того было невмоготу от всякого рода врагов - абреков и бунтарей.

- Ты знаешь его, гаспадын пирстоп,.- сказал почти шепотом Соси. - Помнишь, он еще из Сибири сбежал?

- А-а, - протянул пристав, вспомнив Дауда. - Где ты его видел?

- На дороге от Ачалуков в Сагопши. Я возвращался из Владикавказа. Он напал на меня. С пятизарядной винтовкой...

- И отобрал товар? - перебил его пристав. - Что же ты, не мужчина, не мог сам себя защитить?

- Нет, гаспадын пирстоп, товар не отобрал...

- Ну так что же он сделал?

Соси осекся. На этот вопрос ему не так-то легко ответить. Не скажешь ведь, что винтовку отобрал и, больше того, чуть штаны не снял. Засмеют. И не только они. На всю Ингушетию себя ославишь...

И Соси вдруг захлопал глазами и сказал, пожимая плечами:

- Ничего не сделал...

- Какого же черта ты мне голову морочишь? Последи за ним. Узнай, с кем дружбу водит, где бывает. Потом доложишь.

- Будет зделана, гаспадын пирстоп!

И Соси тут же подумал: «Надо прежде всего за домом Кайпы последить. Он ведь родственником доводится им».

Дальше фаэтон поехал один. Арба осталась стоять у обочины. Мертвец больше не был нужен приставу. Он велел Сааду и Соси похоронить его.

Едва фаэтон скрылся из глаз, Саад принялся обшаривать карманы убитого работника. Денег не было. «Деньги людям, а мне - труп!» - зло подумал он и сел в бидарку. Ему уже тоже не нужен убитый Касум.

Соси поехал следом.

- Куда вы? - крикнул вдогонку хозяин арбы, чеченец из Пседаха. - Кто же похоронит его?

- Подожди немного. Сейчас пришлем людей из села.

- А вы, я вижу, боитесь божьей благодарности. И называется - мусульмане!

Саад нашел тех, кто ищет божьей благодарности, - несколько мужчин не заставили себя уговаривать. Они вышли с лопатами и направились к кладбищу.

Свою долю благодарности получили и Соси с Саадом. В селе заговорили о том, что они выпросили у пристава труп для похорон, пусть и неведомого им, но правоверного мусульманина.

8

В последние дни Соси непривычно ласков с Эсет. Девочка удивлена и не может понять, в чем причина такой перемены. Как-то, когда они были одни, отец сказал:

- Я больше никогда не трону тебя и другим не дам. Только ты при нани не говори про лошадь и про кукурузу для этих. - Он кивнул в сторону дома Беки.

Эсет стояла потупившись и молча слушала. Будто невестка перед свекром.

Отец подозвал ее поближе, погладил по головке.

- Вот поеду во Владикавказ, куплю тебе шелковый платок. Самый красивый. Ни у кого такого второго не будет. Самый лучший привезу.

Против ожидания Соси лицо девочки не загорается радостью, как бывало прежде. Эсет безучастна. Отец умолкает. Задумывается о своем. Не очень-то теперь съездишь во Владикавказ. Можно, конечно, не балкой, а через Алханчуртскую долину, но Дауд, он вездесущ - и там может встретиться.

Нет, не будет у Соси спокойной жизни, пока Дауд на свободе. Любой ценой надо его убрать.

Ладонь все еще лежит на голове дочки. Он снова гладит ее волосы. И Эсет сейчас кажется, будто рука его стала легче.

- Ты еще кому-нибудь говорила об этом?

- О чем?

- Ну, о том, что я куплю им лошадь и кукурузу дам? Эсет отрицательно качает головой.

- Умница! Правильно сделала. И не говори. До весны я обязательно куплю лошадь. А сейчас она им и не нужна...

Глаза Эсет потеплели.

- И кукурузу дам... когда кончится. Много у них еще своей, не знаешь?

- Не знаю.

- Ты разве не ходишь к ним?

- Нет. Нани не велит. Ругается. - Лицо девочки опять помрачнело.

- Больше не будет ругаться. Ходи смело. Ты ведь любишь играть с Хусеном.

Эсет снова удивилась. Ведь раньше отец сердился, когда она ходила к соседям, не меньше матери. И вдруг такое!.. Он даже строгим голосом сказал вошедшей Кабират:

- С сегодняшнего дня пусть Эсет ходит к соседям, когда ей только вздумается!

- Что? - удивилась Кабират. - Может быть, позволим ей и шататься где вздумается?!

- Пойти к соседям - это не значит шататься. Ребенок сидит целыми днями взаперти, хватит, она не в тюрьме. И они пусть к нам ходят. С соседями надо жить по-соседски.

Кабират не переставала удивляться.

- Может, ты насовсем отдашь им свою дочь? - язвительно спросила она.

- Поживем - увидим. Придет время - отдам тому, кому следует.

Эсет уже ничего не понимала. Куда ее отдавать собираются? Зачем? Разве она не нужна им? Не надо ее никому отдавать. Пусть только позволят ей играть, когда хочется и где хочется: на улице или во дворе у соседей - Эсет любит ходить к ним. Кайпа такая добрая и так всегда рада приходу Эсет!..

- Это ты, моя девочка? Давно у нас не была!

Кайпа в сенцах лущит кукурузу. Слева от нее возвышается целая горка кочерыжек.

- Хусен отбил их палкой, мне теперь полегче.

- А где он? - робко спрашивает Эсет.

- Пошел звать Хасана. Застрял парень у Исмаала.

Эсет опускается на корточки около Кайпы. Жаль, что нет Хусена. Она так надеялась поговорить с ним. Еще вчера хотела, да не удалось. И на этот раз, похоже, ничего не получится. У нее ведь тайна! Если даже Хусен и скоро вернется, ничего ему не скажешь! Нельзя при Кайпе и Хасане...

- Не спеши, мозоли натрешь! - говорит Кайпа, глядя на белые как снег руки Эсет. - Кабират рассердится и не позволит тебе к нам прийти.

- Теперь она ничего не скажет. Дади велел ей пускать меня к вам, когда захочу.

- Что ты говоришь! Неужели?

- «Хватит, - сказал дади, - она не в тюрьме». Он даже велел: пусть Хусен... и Хасан тоже - пусть к нам приходят.

- Не очень-то я хочу к вам ходить! Подумаешь, медом, что ли, на вашем дворе кормят?

Это сказал Хусен. Он, оказывается, уже вернулся и слышал последние слова Эсет.

- Не болтай, чего не следует! - махнула рукой Кайпа. - Вот к тебе и в самом деле не стоит приходить в гости. Ты не умеешь вести себя.

- Не стоит - пусть не приходит! Кто ее звал?

- Ах ты негодный мальчишка! Замолчи сейчас же! Она вовсе и не к тебе пришла, а ко мне. Правда, Эсет?

Эсет молча терла в обеих руках кочерыжку, не замечая, что уже очистила ее от зернышек. Да и что ей сказать в ответ, если пришла она не к Кайпе, а конечно же к Хусену.

- Эсет пришла помогать мне, - добавила Кайпа, видя смущение девочки.

- Мы и без нее бы справились, - пробурчал Хусен, усаживаясь рядом с ними.

Со двора кто-то крикнул Кайпу. Она поднялась и пошла к двери. На ходу оглянулась, погрозила сыну пальцем и сказала:

- Не смей обижать девочку! Смотри! Первой заговорила Эсет:

- Хусен, у вас, кроме этой, еще есть кукуруза?

- Почему же нет? Конечно, есть! - насторожился Хусен.

- А где она?

- Там, где и у вас!

- У нас в сапетке.

- И у нас.

- Дади сказал, когда у вас кончится кукуруза, он даст целую арбу.

Хусену тотчас вспомнилось, как над ним потешались мать и Хасан, когда он им про лошадь говорил.

- Не нужна нам ваша кукуруза! Слышишь? Мы не нищие! И не ври больше...

Вошла Кайпа в сопровождении Марем, жены Алайга. Хусен и Эсет замолчали.

- Чья это такая девочка? - спросила Марем.

- Это дочка Кабират, соседки нашей.

- Как она похожа на русскую! Белокурая, синеглазая.

- Вырастет - красавицей станет! - сказала Кайпа. Эсет зарделась.

- Вот и будет невесткой моему сыну! - не унималась Марем.

- Чего захотела! - невольно вскинула голову Кайпа. - А у меня что, нет сыновей! Нет, мы Эсет никому не отдадим.

Теперь уже покраснел Хусен. Они с Эсет глаз не могли поднять друг на друга, а женщины будто забыли о детях. Кайпа помрачнела. Она вдруг всерьез подумала о будущем и тяжело вздохнула. Разве Кабират и Соси отдадут свою дочь за бедняка...

- Хватит вам кукурузы с огорода? - перевела разговор Марем.

- Где уж там! Может, хватит на пару месяцев, а потом не знаю, что и делать!..

Женщины прошли в комнату.

- А ты сказал, у вас много кукурузы... - с укором покачала головой Эсет. - Зачем неправду мне говоришь?

- Так мне хочется! - бросил Хусен.

- Так хочется!..

Они опять замолчали. Из комнаты слышались голоса.

- Вам легче, - говорила Кайпа. - В доме есть мужчина. Алайг всегда что-нибудь сообразит. У него золотые руки.

- Эх, Кайпа! - вздохнула Марем. - Как бы и мне не остаться без него. Такое вокруг творится, только и жди беды.

- Какой еще беды? - не поняла Кайпа.

- Слухи всякие ходят. Говорят, власть будет другая. Алайг винтовку собирается купить. Зачем она ему? Может, абреком стать хо чет. Боюсь я, убьют его или посадят!.. Исмаал во всем виноват. Плохой он человек. С тех пор как Алайг стал к нему ходить, сов сем переменился. Это Исмаал про царя да про власти говорит.

- Да разве он один об этом говорит. Я даже от женщин такое слыхала, - сказала Кайпа. - А Исмаал очень хороший человек, Марем. Ты не то говоришь.

- Ну, погоди. Узнаешь, какой он. Лучше, пока не поздно, сына своего, Хасана, отвадь от него. Не ровен час новую беду наживешь.

Разговор их прервал плач Султана. Мальчик проснулся. Марем посмотрела на него и горестно покачала головой.

- Кайпа, ты так и не послушалась моего совета.

- Да все никак не могу найти, где бы скотину резали.

- А ты сходи к Бийсолте. Он же мясом торгует, часто режет.

- Я не знаю его. Неудобно.

- Знаешь не знаешь, ради ребенка можно бы и сходить.

- Уж я ли не стараюсь. Все перепробовала. Ничего не помогает. И ноги его не держат, и говорить никак не научится...

- Сходи, обязательно сходи к Бийсолте. Вот увидишь, положишь его на часок в коровий желудок - весной будет бегать.

- Ох, если бы! Тогда бы я любой ценой лошадь купила и посеяли бы мы поле, глядишь, из нужды бы выкарабкались!..

- Хусен, - прошептала Эсет, - дади обязательно купит вам лошадь, он обещал.

Хусен не ответил.

- Слышишь, Хусен?

- Слышу.

Он больше не грубил. Зачем обижать Эсет? Она не сделала ему ничего плохого. Наверно, и сама верит в эту сказку. Просто очень хочет, чтобы у них было все: и лошадь и кукуруза...

Уходя домой, Эсет заглянула в сапетку, там почти ничего не было, едва на дне.

- И это вся ваша кукуруза? - спросила она.

- Нет, не вся. Вон еще початки в стеблях. - Хусен кивнул в сторону огорода, где высилась небольшая кучка.

Оставшись вечером вдвоем с отцом, Эсет сказала:

- Дади, у них очень мало кукурузы. Я сегодня смотрела.

- Мало, говоришь? - кончик уса у Соси дернулся под самый глаз. - А у нас много. Нам бог с неба ее сыплет! Ты знаешь об этом?

- Нет, не знаю.

- Он ночью сыплет. Ты тогда спишь, потому и не знаешь.

Ус опять на месте. Соси улыбается. Сдерживая себя, пытается быть ласковым.

- Вот когда у них все кончится, ты скажи мне. Тогда и дам. Хорошо?

Эсет кивает. Она верит.

- А ты не видела, доченька, никто к ним не приходил? Тот мужчина, помнишь, которого мы на пути из Владикавказа встретили? Ты его ни разу не видела там?

- Нет, не видела.

- Этот человек очень мне нужен.

- Я спрошу у них, дади, приходит он или нет.

- Нет, нет, спрашивать не надо. Ты только смотри и слушай, если про него говорить будут. Даудом его зовут. И о нашем разговоре никому ни слова не говори.

Эсет не сказала никому... только Хусену!.. Ему она всегда все рассказывает. Он же самый лучший друг! А Дауд - друг Хусена. Эсет знает это. Поняла она и то, что отец неспроста ищет Дауда. Надо спасать друга Хусена. Потому она предупредила:

- Хусен, пусть Дауд к вам не ходит. Хусен удивился.

- Откуда ты его знаешь?

- Однажды, когда мы с дади возвращались из Владикавказа, он нам... повстречался на пути.

- Ну и что?

Эсет опустила голову. Что делать? Она никогда ничего не скрывает от Хусена. Открыть ему то, что отец не велел даже матери говорить? А ведь редкая дочь не делится с матерью самыми сокровенными тайнами, но Эсет сдержалась, ничего ей не рассказала. А Хусену? Не рассказать Хусену не может... Девочка мучается, и не знает она, что скоро многое из того, чем будет делиться с Хусеном, навсегда останется тайной для ее матери.

- Это же Дауд велел, чтобы дади купил вам лошадь! - выдохнула Эсет. - И кукурузу велел дать. Целую арбу...

- Ну да? - удивился Хусен.

- А ты думал, дади сам этого захотел? Дауд пригрозил ему... Больше Эсет ничего не рассказала. Все остальное - не главное.

теперь Хусен знает, что Соси зол на Дауда и может донести властям. Хусен скажет ему, чтобы был осторожен, не приходил к ним. Эсет довольна. Больше они не будут ссориться с Хусеном. Ведь она помогает ему спасать друга!..

В Дауде с каждым днем все больше крепла вера в то, что в убийстве стражника его никто не подозревает. Он уже готов был больше не таиться, вернуться домой, когда как-то ночью, решив сходить в Кескем, вдруг еще издали увидел двух казаков у своего плетня.

Они о чем-то тихо переговаривались. Дауд, напрягшись, уловил обрывки их разговора.

- Нет его дома. Видать, и правда ночами по селам ходит, народ мутит. Поедем, чего ждать.

- Никак нельзя. Пристав велел взять. Ему они вот где, - казак провел ладонью по шее, - эти абреки да смутьяны, он боится их, как огня.

Дауд больше не задерживался, повернул обратно и задами ушел из села. Теперь уж он точно знал, что в убийстве его не подозревают, но от этого не легче!

В лесу тихо. Там пока никто не рыщет.

Приставу сообщили, что специальному карательному отряду полковника Вербицкого поручено прочесать лес. Отряд создан для борьбы с абреками. Он еще не прибыл. Народ в тревоге. Ходят слухи, что обозленный неудачами с поимкой Зелимхана Вербицкий зверски расправляется с горцами, считая всех их своими врагами. Точно как в пословице говорится: «Боялся коня - бил седло».

Псехдахский пристав ждет прибытия отряда. С трех сел собрал сено для коней. Делать что-нибудь другое не собирается.

Захаров хитер. Он не из тех, кто без нужды станет ввязываться в неприятности. Создан отряд - с отряда и спрос. А пристав не ищейка. И нет у него никакого желания лазить по ущельям и подставлять свою голову под пули. Вооруженный противник - это тебе не безобидные, безоговорочно подчиняющиеся сельчане! А вообще-то ему сейчас в лесу и ловить особо некого. Если только Дауда... Вот и лавочник жалуется на него. Это, конечно, ерунда. Тут дело поважнее. Дауд мутит сельчан. Но даже из-за него Захаров не пойдет в лес. Либо в Кескеме застанет, а то и в одном из сел, прямо на месте преступления. Говорят, Дауд собирает народ то в одном, то в другом доме.

Отряд Вербицкого так и не дошел до Алханчуртской долины. Полковник получил новый приказ - срочно идти в ущелье Ассы. По сведениям, там скрывается Зелимхан. Ярость обуяла Вербицкого, но не подчиниться он не мог.

...Захаров почти каждую ночь рассылает в разные концы казаков следить за Даудом, за тем, что он делает, где и с кем проводит сходки. Те, кто следит за домом Дауда в Кескеме, докладывают неизменно одно и то же: домой не является.

Соси доложил, что Дауд собирает людей в доме Беки. Вчера два казака всю ночь пробродили там поблизости. И зря.

А Дауд тем временем сидел у Исмаала и слушал рассказ о стычке на сельской площади между Малсагом и приставом.

- Побольше бы таких людей, - сказал Дауд, - скорее бы и другие поняли, что к чему.

- Вот тогда бы можно с ними поговорить, - потряс кулаком Исмаал куда-то в окно, имея, конечно, в виду старшину, пристава. Да и не только их одних...

Но этого мало.

- И нас, Дауд, мало. На три села всего несколько человек.

- Что верно, то верно. Немного. Но душой каждый второй с нами. Слишком долго люди под ярмом ходят - трудно спины рас прямить. Веру им надо дать, веру в свои силы! Понимаешь?

- Не знаю, что может заставить их поверить в свою силу, - по качал головой Исмаал. - И я, и Алайг, и Гойберд со многими говорим, рассказываем, что царь при последнем издыхании, что будет революция и всю землю отберут у помещиков и отдадут крестьянам. Они слушают и молчат. Не знаю, верят или нет, - он раз вел руками.

- Ничего, Исмаал, поверят. И мы с тобой не сразу поверили. А теперь ведь не только разговоры - дела вон какие вокруг делаются! Каждый день слышим, то в Ростове, то во Владикавказе, то в Грозном - везде рабочий народ поднимается. Не хотят больше люди терпеть унижение и нищету. Скоро и до наших мест дойдет. Вот тогда и поверят.

Засиживались иногда за полночь. И день ото дня Хасан все больше и больше понимал то, о чем говорил Дауд. И уж он-то верил - не мог не поверить, что жизнь непременно изменится, настанет наконец такое время, когда на земле не будет места Сааду и другим, ему подобным извергам.

Кайпа сердилась и волновалась, что Хасан все позже и позже возвращается домой.

Вот и сегодня, едва открыл дверь, недовольно сказала:

- Где ты так поздно ходишь? Мало у меня горя теперь, того и жди, еще и дети чего-нибудь натворят!

Хасан обнял мать и, радостно улыбаясь, приподнял ее над собой.

- Зря беспокоишься, нани. Ничего не натворю. Ты же знаешь, я был у Исмаала.

- Да ну тебя! - вырывалась Кайпа. Ребра переломаешь. Хасан бережно опустил ее.

- О чем вы там говорите? Все про власть? Лучше бы своим де лом занимались.

- Про какую власть? Ты о чем это, нани? - насторожился Ха сан.

- Знаю о чем! - всхлипнула Кайпа. - С тех пор как не стало отца, мои глаза не высыхают от слез. Хоть ты пожалей меня, не терзай душу.

- Да что с тобой, нани?

- Я не слепая и не глухая. Вижу, что вокруг делается, Вон Мал- сага арестовали. А за что? Только за то, что правду не побоялся сказать. Сила на их стороне, что хотят, то и делают. Не дай бог с тобой что случится. Я же с ума сойду! Все жду, когда помощником мне станешь, дашь вздохнуть. А ты...

- Не горюй, нани. Все будет хорошо! Скоро, очень скоро я ста ну тебе помощником. Ты обязательно вздохнешь легко! Выколи мне глаз, если не будет так.

- Смотри, коли набедокуришь и тебя арестуют, я не останусь в этом доме!..

- Никто меня не арестует, не бойся. Я не маленький и знаю, что делаю...

Кайпа все еще утирала слезы. От хорошего настроения Хасана не осталось и следа.

9

Утром Хасан заявил, что едет с Исмаалом в лес за дровами. Мать не возразила. «Пусть себе едет, - подумала она. - Дрова всегда нужны. Работа человека не портит. Лишь бы ничем опасным не занимался». Кайпа в последнее время очень тревожится о своем старшем сыне. Только из уважения к Исмаалу, который так много доброго сделал для их семьи, она не осмеливается положить конец ночным бдениям Хасана. И ей хочется верить, что такой мудрый и добрый человек, Как Исмаал, не допустит, чтобы Хасан огорчил свою мать, сделал что-то плохое.

Дауд уже ждал Исмаала и Хасана в условленном месте, в чащобе, там, куда едва ли заходит человек. В этот уголок леса от наезженной колеи ведет узкая дорожка, вся засыпанная опавшими листьями и сухими ветками. Похоже, годами уже не ездила здесь ни одна арба.

Чуть углубившись, они увидели Дауда.

- Ассалам алейкум, - приветствовал Исмаал.

- Ваалейкум салам, да будет ваш приход мирным, дорогие гости, - улыбнулся Дауд. - Я очень рад. Тоскливо здесь одному. Можно одичать.

- Дауд, у нас радостная весть, - сказал Исмаал, - вчера ночью выпустили Малсага.

- Что ты говоришь! Это приятная новость. Теперь люди увидят, что пирстоп и его стражники не такая уж сила.

Исмаал спешился. Они пошли рядом с арбой. Хасан остался сидеть в ней и молча слушал разговор своих старших друзей.

В лесу тишина. Кроме них, никого. Изредка дунет ветерок, и тогда с деревьев лавиной осыпаются листья, будто желтый снег падает...

- А знаешь, Дауд, - пожал плечами Исмаал, - мне почему-то кажется, что, если бы Малсага не отпустили, в народе скопилось бы больше злобы против властей. И тогда...

- Э-э, Исмаал, злобы и ненависти и без того хватает, жаль только - согласия между людьми нет. А потому каждый за себя боится, боится, как бы и его не арестовали. Были бы все заодно - разве дали бы арестовать Малсага? Стеной встали бы.

- Да! Всех бы они, конечно, не арестовали!

- Стой, Хасан, - остановил Дауд. - Вот здесь и будет рубка. Хасан выпряг лошадь, привязал ее вожжами - пусть пасется. Дауд сошел с дороги вправо и разгреб листья.

- А ну, идите-ка, полюбуйтесь на эти «дрова».

- Ух ты! - удивился Исмаал, опустившись рядом с Даудом на корточки и беря короткую казачью винтовку. - Хороша!

- Принимай подарочек, Исмаал. Это тебе от Соси, божьей милостью.

Исмаал прицелился и довольно крякнул:

- Аи, спасибо Соси! Такую винтовку отдал!

- А это тебе, Хасан, на память о Касуме. - Дауд протянул ему точно такое же, как у Довта, ружье.

Хасан покраснел от радости. Но взгляд его не отрывался от дула пятизарядной винтовки, что виднелась в груде листьев.

- А это моя, - сказал Дауд, перехвативший взгляд Хасана. - Ну, посмотрели, теперь давайте понадежнее упрячем их.

Исмаал уложил две винтовки на днище арбы, прикрыл ветками и листьями.

Дауд взял топор и принялся рубить дрова. Делал он это с удовольствием. Видать, истосковался по работе, давно ведь по дому ничего не делал.

Исмаал хотел сменить его, но Дауд отмахнулся:

- Нет, друг, оставь. Очень мне приятна эта работа.

- Ну а мне что же, так и стоять? Знал бы, второй топор прихватил.

- Вот и хорошо, что нет второго. Двумя топорами мы бы за час покончили с этой работой, и остался бы я опять со зверьем один на один. А так подольше побудете со мной.

Хоть день был короткий, а арбу все же нагрузили задолго до наступления темноты.

- Придется еще часок переждать, - сказал Исмаал. - Нельзя с такими дровами засветло из лесу выезжать. Элмарза увидит, при дерется. С ним может и стражник оказаться. А у нас там под дровами...

Наступил вечер, и они тронулись в путь. Дауд перекинул свою винтовку через плечо, попрощался с друзьями и направился в противоположную сторону, сказав, что уходит на два-три дня во Владикавказ.

В село вернулись к ужину. Исмаал и Миновси усадили Хасана за стол и не отпустили, пока не поел с ними. Но вот покончено и с этим. Хасан уже изнемог от нетерпения, когда наконец ружье окажется у него в руках. Исмаал попробовал было возразить: не стоит, мол, брать его с собой, пусть лучше у них полежит пока, упрятанное понадежнее. Но парень так упрашивал, что Исмаал уступил.

- Только, смотри, не хвастай им. Убери подальше. Достанешь, когда понадобится, не то греха не оберешься.

Хасан согласно кивнул, спрятал ружье под черкеску и вышел. На улице он не раз огляделся. И только убедившись, что никого вокруг нет, быстро пошел к дому.

А спокойствие было мнимым. Уже несколько ночей потчует Соси двух казаков, которые из его двора следят за домом Кайлы, ждут появления Дауда. Никто из домашних, понятно, не знает, зачем зачастили к ним казаки. А Соси изо всех сил ублажает их, чтобы не раздумали и ходили бы до тех пор, пока не схватят его врага.

К счастью, на этот раз казаки были заняты угощением и никто не видел, как Хасан проскользнул в дом. Он спрятал ружье в очаге и вошел в комнату.

- Где же твои дрова? - спросила Кайпа.

- Завтра привезем нам. Не делить же одну арбу на двоих.

- И завтра, как сегодня, вернешься ни с чем, - махнула рукой Кайпа.

- Я и сегодня не с пустыми руками! - гордо вскинул голову Ха сан.

Выскочив в сени, он вернулся с ружьем. Кайпа испуганно попятилась:

- Убери, убери его, чтобы глаза мои не видели!

- Оно не заряжено, не бойся!

- Откуда это? Где ты взял?

- Дауд подарил.

- Зачем оно нам? О Дяла! Только ружья в нашей жизни не хватает.

- Значит, понадобится, иначе Дауд не дал бы мне его.

- Хочет и тебя лишить крова. Сам не может нос домой сунуть и других с пути сбивает...

- Ничего, недолго... Скоро власть скинут, тогда...

- Убери его! - зашикала Кайпа.

Хасан вышел в сенцы, спрятал ружье и, услышав стук, пошел открывать дверь.

- Кто там? - спросил он.

- Это я! Открой скорей!

- А-а, Сями, входи!

Сями прямиком пошел к печи. Сел на корточки и протянул руки к огню. Не почувствовав тепла, он положил ладони на плиту. Бедняга весь дрожал, и теперь уже не только нижняя губа - вся челюсть у него отвисла и тряслась.

- Вададай, с чего ты так сильно замерз? На улице ведь не холодно! - удивилась Кайпа.

- Ради бога, Кайпа, позволь мне сегодня у вас переночевать?

- Ночуй, конечно, о чем разговор. Слава Богу, места хватит.

- Братья не пускают меня домой из-за того, что не поехал сегодня в лес. Я бы поехал, - стуча зубами, объяснял Сями, - если бы не заболел. Ломает всего, и голова кружится.

- Голоден ты, наверно, потому и голова кружится, - Кайпа по ставила перед ним ужин - долю Хасана. - На, поешь. Садись и ты, - кивнула она сыну.

- Я сыт, нани. Поел у Исмаала.

- Вот и хорошо. Дров не привез, так хоть сытым приехал. Хасан нахмурился. Бровь дернулась и застыла вверху.

- И чего так много говоришь об этих дровах. Я же сказал, завтра привезу тебе полную арбу, - значит, привезу! Если буду жив...

Сями съел очень мало и отставил миску. Мать и сын удивились. Такого не бывало.

- Кайпа, где мне лечь? - спросил Сями.

Сейчас сон ему дороже всякой еды.

- Где тебе больше нравится, там и постелю!

- Можно здесь, у печки? Мне тут теплее будет.

- Ну что ж, ложись здесь.

Клипа постелила матрас. Сями укрылся своей старенькой шубейкой, свернулся калачиком и затих.

И невдомек было всем троим, что стражники, сидевшие у Соси, заметили Сями, когда он стучал в дверь, и теперь кружили вокруг дома Кайпы. Они подумали, что это Дауд.

Казаки близко не подходили. Решили подождать, пока пришелец не пойдет обратно. Так будет сподручнее, а если не сдастся, то из засады стрелять безопаснее.

Кайла долго не. могла уснуть - Султан не давал. Наконец, все затихли, и слышалось только тяжелое прерывистое дыхание Сями.

...Вдруг что-то грохнуло. Кайпа очнулась. В окне уже брезжил рассвет.

- Стой! - услышала она крик во дворе. Вслед за тем один за другим раздались два выстрела.

Кайпа вскочила и подбежала к окну. В дверь ворвались два казака. С испугу она и не подумала, как же они вошли, дверь ведь была заперта.

- Где оружие? - подступили они к Кайпе.

Женщина не понимала, о чем они спрашивают и чем так встревожены. Она бессмысленно смотрела на них и моргала глазами. И даже тогда, когда они встряхнули матрац, на котором раньше лежал Сями, она не подумала, почему же его-то нет на матраце. Только вдруг сообразила в чем дело. «Вададай! Они, наверно, ищут ружье, что было у Хасана! Куда он его спрятал?»

Проснувшись и увидев казаков, Хасан тотчас кинулся к печке, но не успел. Стражник вытянул из очага ружье. Кайпа вся задрожала от ужаса, но про себя подумала: «Может, на этом успокоятся и уйдут?»

Хасан вырывался из рук казака, пытаясь дотянуться до ружья. Но силы были неравные. Здоровенный мужик, как в тисках, сжимал парнишку.

- Будь спокойней. Не зли их, - со слезами упрашивала его Кайпа. - Отдай им винтовку, а то...

Но Хасан не слушал ее. Тогда второй казак снял с гвоздя шерстяную веревку и скрутил ему на спине руки.

- Отпустите моего мальчика, собаки, - кричала по-ингушски

Кайпа. - Что он вам сделал?

- Не плачь, нани, не унижайся перед ними. Ничего со мной не будет.

- Ничего не будет! Я знала, что этим кончится, знала, что на кличешь новую беду на мою голову!..

- Убирайся, стерва! - оттолкнул стражник Кайпу и вывел Ха- сана во двор.

Хасан вел себя очень мужественно, хотя сначала немного испугался. Теперь он даже гордился, что его арестовывают, как настоящего мужчину. Вот если бы Кайпа не плакала, тогда бы он чувствовал себя совсем спокойно.

- Перестань, нани! - попросил Хасан, когда она выбежала вслед за ним. - Не плачь...

- О Дяла, почему ты во всем жесток с нами, - причитала Кайпа. - Хоть бы раз пощадил!

Кое-кто из соседей, разбуженных выстрелами, заглянул во двор и, увидев казаков, молча отходил.

- Люди, помогите! - кричала Кайпа.

Показался всадник. Это был старшина Ази. Ему сообщили, что убит абрек.

Увидев его, Кайпа немного успокоилась. «Уж он-то поможет, -подумала она. - Ведь Ази - старшина». Но Кайпа рта и не успела открыть, чтобы пожаловаться, как Ази тотчас закричал:

- Вот уже второй раз я на твоем дворе из-за непорядков! Вид но, захотелось в Сибирь!

- За что в Сибирь? Что мы сделали?

- Прячешь у себя абреков! Что еще ты должна сделать?

- Каких абреков? Где ты их видишь? И мне ли до абреков? Ази махнул рукой и, не отвечая Кайпе, повернулся к казакам.

Один из них поманил его за дом.

- А ну, иди сюда! - крикнул оттуда Ази. - Сейчас я покажу тебе абрека.

На лице у Кайпы выступил холодный пот. «О Дяла, кто еще там? - подумала она. - Неужели Дауд?» Но, увидев растянувшегося на грядке Сями, Кайпа обмерла.

- О Дяла! - Она покачнулась, будто внезапный ураганный ветер толкнул ее в грудь. С трудом устояла на ногах и, чуть придя в себя, сказала: - Это он абрек? Посмотри на него получше.

Ази сошел с коня, повернул Сями. Он был мертв. Глаза бедняги застыли в удивлении, казалось, вопрошали: «За что?» Нижняя губа плотно прижалась к верхней, чтобы уже никогда не отвиснуть и не дрожать от обиды, от холода и мало ли еще от чего.

- Какой он абрек! За что убили человека? Кайла воздела руки к небу и заплакала.

Ази не слушал ее. Стражник рассказывал ему подробности события. Ази прервал его какой-то фразой, тот застыл в удивлении.

- Что? А почему же тогда убегал?

- Потому, что не все у него на месте... - Ази покрутил пальцем у виска. - Понял?

- Казак молча повернулся и пошел к дому.

- А оружие? - вспомнил он, вдруг остановившись. - Оружие, которое мы нашли в доме?

- Чья винтовка? - спросил Ази у Кайпы.

- Наша. Чья же еще. - Кайпа была не из тех, кто мог бы свалить вину на другого, пусть и на мертвого Сями, который теперь снес бы любое обвинение.

- Разве ты не знаешь приказа? Почему вы держите в доме огнестрельное оружие?

- Это же однозарядное ружье! - покосился на Ази Хасан.

- Это неважно какое, однозарядное, десятизарядное или такое, которое заряжают в могиле моего отца! - закричал Ази. - Приказ есть приказ! И что тут за народ! Лучше быть пастухом, чем стар шиной в этом Сагопши!

Ази внимательно посмотрел на Хасана. Потом махнул казакам. Те быстро пошли со двора. Хасан забился, как рыба в силках, когда увидел, что они уносят с собой его ружье.

- Развяжи мне руки, нани! - кричал он.

- Ох, если бы они у тебя всегда были так связаны! - в сердцах сказала Кайпа. - Не делал бы, чего не следует!

- Развяжи меня, они уносят ружье!

- По голове бы тебя этим ружьем.

Сами похоронили в тот же день. До похорон раздали чапилги ^*, а собравшихся на траурное поминание угостили бараниной. Деньги, которые дали все пришедшие на похороны, сполна окупили бы и барана и все другие расходы.

Кроме вдовой сестры Сями, никто не плакал, если не считать притворные всхлипывания жен Элмарзы и Товмарзы.

Мужчины выражали соболезнование Элмарзе и уходили, в душе уверенные, что смерть принесла облегчение несчастному Сями.

Но были в селе и такие, в ком убийство невинного отозвалось новой болью и злобой к насильникам.