От редакции
В 1926 г. во Владикавказе очевидец описываемых в книжке событий Михаил Кац выпустил сборник рассказов «Ингушетия в огне» тиражом в тысячу экземпляров. В 1929 г. в г.Ростове-на –Дону тиражом в 50 экз. вышел его же очерк «Восстание» о событиях времен гражданской войны 1918-1919 гг. Хотя книжки и издавались в начале 90-х годов,они остаются библиографической редкостью.

В следующем году мы будем отмечать 100-летие описываемых событий в Ингушетии и Владикавказе, в первую очередь. С целью ознакомить читателей редакция и публикует книжки М.Каца.

МАЛЕНЬКАЯ СТРАНА

БОЛЬШИХ ГЕРОЕВ

(К 6-летию Экажевского Восстания).

Рассказ написан по воспоминаниям т т. Ханиева, Албогачиева и Чабиева, любезно предоставленных автору.

I. Правители.

Июль… Жаркий теплый июль… Кровь, кровь и кровь. Много крови.

Налетели золотопогонные коршуны, заливая заревом огней вокруг.

Но только вокруг. Маленькая Ингушетия стояла, ощетинившись ненавистью… Злобой.

Правители… Новые правители нашлись.

И все это генералы да полковники.

Все свои и все враги. Правитель Ингушетии — генерал Мальсагов Соварбек. Погоны, шпоры, козырянье, струнка, крики, нагайки.

Это — штаб. Вот сам старый генерал, а рядом полковники и капитаны. «Ваше превосходительство» — тянется один.

«Ингуши тогда признают Власть Доброармии, когда они почувствуют ее силы.

Нужно Ингушетии пустить кровь, тогда они будут повиноваться».

Кровь...

Снова над маленькой Ингушетией поднимались свинцовые грозы.

Д-р-р-д-з-з… Громко, тревожно требовал телефон слушателя. «А? Что? Выгружают? Сотня?!

— Убили?!

— Меррзавцы!!»

«Ваше превосходительство, я говорил, что это будет дотех пор, пока мы им не покажем, что с нами шутить нельзя».

Короткие слова приказания.

Два полковника вышли из комнаты.

Кони… Галоп… Пыль… В даль...

II. Защита Сагопша.

Деникин под Харьковом. Деникин идет брать Москву. Красные войска отходят под натиском белых.

Подмоги ждать неоткуда. А маленький истерзанный клочок Кавказа — Ингушетия не хочет признавать Правителя России.

— Нет, голубчик, политика политикой, а нам наша ингушская вольность дорога.

Что ж, не мытьем так катаньем.

Две тысячи солдат под командой полковника Серебрякова шли со стороны Кабарды на Сагопш.

«Вы, ингуши, и во мне течет горская кровь.

Поверьте мне, бросьте стоять за босяков большевиков, белая армия вам даст добро и счастье».

Так сладко пел ингушскому народу полковник.

Старый Тарко...

Много видел он людей на своем веку.

Он знает, что у людей в погонах два языка.

Один для отвода глаз, а другой для убийства, грабежей и поджогов.

Тарко-Хаджи на площади.

Старый Тарко говорит:

«Наших детей убьют. Нашу гордость — нашу молодежь погонят на фронт.

Они пришли грабить и править нами. Они пришли отнять

Ингушскую свободу».

Вьется борода по ветру.

Горят черные глаза...

Пальцы бегают по кинжалу, как по горлу врага.

Тянется к нему толпа. Разве толпа сама не знает, что делают белопогонники с покоренными селами и аулами.

Зачем? Зачем Тарко-Хаджи растравляет им сердце.

Что же делать?

Натянулись человеческие лица.

Сотни лиц в лицо Хаджи.

«Защищаться!»

Рванулись ввысь сердца.

Там враги, там грабежи и разврат.

И все это лавиной в две тысячи лошадиных голов движется на Сагопш.

Разве может кто-нибудь сказать, кто организовал двести конников, которые стоят у Шариатского Совета.

Вот Ахмет с верхнего квартала, вот Хадис, что живет у дороги; много, много знакомых лиц, но разве те же сейчас у них лица.

Нет, это двести сабель. Двести пуль в секунду.

И вот орлы Сагопша во главе с Тарко выезжают из аула. Это ответ полковнику Серебрякову на его сладкие песни...

Долго уходил полковник от боя. Все думал уговорить. И наконец… Поговорили...

Пули, дым, вдали цепи бешметов, а вблизи смерть...

— «Слезай с коней! Ложись! Огонь!» Песня… Не то песня, не то молитва… Ближе, ближе, ближе...

— Соврали разведчики, неужели их только 200… Считай полковник, хорошо считай.

Кончишь считать чужих, начинай считать своих.

Разве белые умеют так стрелять, как ингуши.

Разве у ингушей так много пороху, чтобы его тратить даром.

«Бей, детки, наверняка!» — говорил им Хаджи.

И детки бьют наверняка.

Свистят пули, срезая кукурузу со стороны белых. Свистят свинцовые пчелы со стороны бешметов, уносящие за пределы жизни серебряковских солдат.

— Что это?! Они на коней?!

— Садись на коней! Не давай уходить бандитам! Опоздали. Успели белые сесть на лошадей.

Бросили пулеметы, теряя винтовки, оставив восемьсот убитых и раненых.

Полковник Серебряков начал поспешное отступление (скорее бегство, но только у белых это звалось отступлением), обратно в Кабарду.

Так открылась первая страница небольшой краткой героической истории, которая зовется «Экажево-Сурхохи».

III Арест полковников.

— «Кто пойдет за святое дело, того ждет рай.

Того ждут прекрасные гурии и светлое житье.

У вас будут хорошие кони и много золота.

Ваших родных обеспечат и их хозяйства будут освобождены от всех налогов.

Коран проклял большевиков.

Всякий, кто идет на них делает угодное дело».

Так распинались кулаки и стоящая за них часть мулл, уговаривая ингушскую молодежь ехать на фронт.

И слабые поддались. Обнадеженные обещаниями, очарованные героическими картинами боев, ожидающих юных удальцов.

Одурманенные восемьдесят человек грузились на фронт.

Но забыли они, что Ингушский народ этого не хочет.

Забыли они, что Ингушская беднота ждет не дождется гибели белобандитов.

Стройными рядами Экажевская Сотня Шариатского полка подъехала к погрузке.

— «Куда! К белым?!»

— «К нашим врагам? Разгружайся!» — «Бунтовщики!!!»

— «Как вы смеете мешать грузиться солдатам доблестной Доброармии?»

Это белогвардейский офицер Добриев подскочил к сотне.

Блеснул наган… Выстрел. За ним другой.

Добриев ранил Сапро Алиева.

Второй выстрел убил молодого белогвардейца.

Ребята начали выгружаться под градом упреков и насмешек шариатцев.

Ну и любили они видно белых, если никто из них и пальцем не шевельнул, чтобы заступиться за своего начальника.

— Вот хороший был бы полк у белых генералов.

— Ага. А вот и слуги этих генералов едут.

Сбруи, погоны, кокарды — все это блестит и переливается на солнце.

Полковники — посланцы правителя осаживают лошадей Шариатского полка.

— «Хорошие дела вы делаете,

Нечего сказать», — тянет один.

— «Вы что же думаете, что это даром пройдет?!» — повышает он голос.

— «Да знаете ли вы, что мы вас расстреляем!» — гремит

старый полковник.

А того он не чует, что хмурятся соболиные брови удальцов.

Так и старики хотят их продать белым собакам...

Сопят и фыркают лошадиные морды. Толкают и наседают они, горячась, на офицерских коней. Вот двое сбоку, а вот двое сзади подъехало. А вот уже бушующее кольцо шумит вокруг белых полковников.

— Слезай с коней..!

— Убить их на месте..!

Теснее круг. В глазах ненависть… Презрение...

Не слезли, — сорвали с коней полковников.

Что-то взметнулось золотой птицей и упало в грязь — это погоны.

— «Вот так в грязи будут лежать и те, кто их носит», — говорит один из шариатцев.

Их ведут в Назрань. Их ведут в штаб.

Скрипящие двери, темница.

Ржавые решетки.

Узкое окно, мало света. Немного душно.

Скользнул солнечный луч и быстро пробежал по глазам полковника.

«Нет, не прощу, — шепчет он, — не забуду. Меня… Посмели… Презренная толпа».

Не то в голове у другого пленника.

«Толпа, — думает он, — можно ли осуждать толпу всегда и везде слепую». Горькая улыбка пробежала по его губам.

Заходило солнце.

Вечером их отпустили.

Мощный гул восставшего народа несся вслед.

Пошли продавать свой народ.

Пошли готовить кровавые постели для тысячи жертв.

Точка — тире, точка — тире. Много точек… много тире.

И все они несли тревожные вести, переполненные злобой и чувством личной мести.

Они смели схватить, арестовать, запереть его — посланца правителя.

Он им покажет.

Бей в клавиши, телеграфист.

Кричи стальными проводами.

На помощь! На помощь! На помощь!

Дрожали проволоки проводов, неся вести о гордой маленькой свободолюбивой стране.

А в ответ коротко —

А в ответ грозно.

В двадцать четыре часа!

И уже двинулись, даль сверля огненными глазами паровозов, броневики, обмотавшись с обеих сторон полотна солдатскими цепями.

Всходила заря, темно-красная, подкрашенная пурпуром.

Знали ли ингушские женщины, что будет с ними завтра?

Знали ли ингушские старики, кто из них читает последнюю молитву..?

Не будут уж старые пальцы перебирать четок...

Знали ли юноши, кто из них в последний раз улыбнется девичьему образу..?

Всходила заря… Гулко стонали железнодорожные рельсы.

IV. Конец.

Крадучись отступала ночь, уступая место утренним стопам зари.

Месяц в последнюю минуту жутко нацелился красным глазом в Насыр-Корт и ушел, расплавленный солнечными лучами.

Тик-так, тик-так, тик-так.

Стучат часы… Приближаются роковые минуты.

И не было за все это время такого жуткого дня.

Заходит месяц, восходит солнце.

Уходят цифры под стрелой часов, принося новые.

Кончаются двадцать четыре часа.

МАЛЕНЬКАЯ СТРАНА БОЛЬШИХ ГЕРОЕВ

(Очерк Ингушской действительности в дни гражданской войны)

Вестницы-стрелки ведут сюда белогвардейцев.

Вестницы-стрелки приближают время к бою.

Взошедшее солнце осветило землю, нащупывая лучами то серые фигуры солдат, то стальные жерла пушек, то темные ряды залегших у Экажево бешметов с прикладами в крепких руках.

Врагу дуло, врагу смерть.

И запела гражданская война свою любимую песенку.

Рвут воздух залпы...

Ободряющие крики бойцов сливаются в один неумолкаемый вопль с ружейной трескотней, сея смерть и возбуждение.

Рев пушек покрывал собой щелканье винтовок, свист тысячи носящихся в воздухе смертей, и стоны умирающих.

И вздрагивало тогда селение перед огненным столбом горящей сакли.

Десятки людей бросались тушить ее.

И переплетались проклятья с молитвами и молитвы с проклятьями.

Два броневика и одиннадцать тысяч человек двинули белые генералы, чтобы перерезать непокорных ингушей, осмеливающихся хотеть быть свободными.

Их было много. Шли с Базоркино, шли с Нестеровской, ехали в броневиках.

Но не сдавались горцы.

Вся центральная Ингушетия собирала способных носить оружие, чтобы бросить их в Экажево.

Громко звучали голоса мулл, верных народу, созывая всех способных сесть на коней, и идти на помощь Экажевцам.

Сами собой вырастали отряды с злобой и ненавистью в сердце, идущие бить врагов.

И не плакали матери, не висели жалкими лицами на стременах.

Они знали, что муж, зять, отец идут на справедливое дело.

Ингуши не хотят быть рабами.

Не могли сосчитать белые генералы своих противников, ибо храбрость и вера в справедливость начатого дела их удесятеряли.

Как безумные бросались они в бой, рассеивая отряды в пять раз большие.

Вот уж закипел рукопашный бой у Насыр-Корта.

Раз, раз — кинжал вверх, кинжал вниз и нет головы, нет руки, отскочившей в сторону с винтовкой.

Магомет Ханиев с кучкой отчаянных храбрецов подобрался к броневику, и уж ранен командир броневика, отходящего под натиском храбрых партизан.

Оживляются бойцы.

Но что это? Вот уже с обоих флангов начинает обходить пехота.

Маленькое колебание и центр противника начинает наседать.

Броневики развивают сильный орудийный огонь.

Черные глаза, короткие юбки, ведро и чашка в руке.

Это ингушские женщины поят водой своих защитников, бережно перевязывая раненых.

Горят глаза. Так и тянутся руки самой взять винтовку и лечь на душистую траву рядом с этой горстью храбрецов, ведущих безумную героическую борьбу с тысячами людей, вооруженных пушками и пулеметами.

Наступающая ночь застает отходящие ряды бойцов.

Грузятся тачанки. Гонят скот.

Все, кто могут уходить, уходят.

К рассвету уходят из селения и бойцы.

Наступающая заря повела в наступление белогвардейские полки.

Кулаки выставляли флаги, крича на левом конце селения, что на правом конце уже сдались. Потом бежали на правый конец и кричали.

— Бросьте стрелять, уже все селение сдалось, не губите людей и аулы!

Так отсутствие пушек, малочисленность, отсутствие сильной Коммунистической Партии в то время, которая смогла бы поднять всю Ингушетию, и измена кулаков предали Экажево в руки белогвардейцев.

V. Зверства белогвардейцев.

Разъяренные с ощетинившимися штыками хлынули с обеих сторон села победители.

Кинутся вперед и отхлынут.

Какой-нибудь дом вдруг опоясается выстрелами, уничтожая белогвардейцев.

Пулеметы, ручные гранаты, бомбы делали свое дело.

Уж пылало орлиное гнездо непокорных и свободолюбивых горцев.

Мечеть. Не молиться пошли туда люди, а в последней схватке положить свою жизнь за свободу.

Не мечеть, а крепость. Не муэдзин поет свою утреннюю молитву, а сотни свинцовых шмелей, разлетаясь по всем направлениям, нащупывают врагов, открывая в их теле кровяные фонтаны.

Пала мечеть…

Погибли бойцы.

Развалили, камня на камне не оставили от нее белогвардейцы.

Череп пополам.

Не лезь к женщине, белый бандит.

Чертит воздух здоровенный кол в мощных руках разъяренной женщины, раня и убивая белогвардейцев на пороге своего жилища.

Ату. Волки.

И пронзенная чуть не десятком штыков, упала героиня ингушка, убившая и ранившая семь человек.

А дальше… Нет, лучше не вспоминать этих ужасных трех дней грабежей и убийства после одного дня защиты.

Насиловали женщин, убивали детей, поджигали дома, запирая там раненых бойцов, сжигая с ними и их семейства.

Такая же картина была и у Сурхохи.

Так кончилась первая вспышка маленького героического народа, сделавшего попытку освободиться от ига генералов и помещиков.

Тихо катились тачанки в безвестную даль, освещаемые заревом родных пепелищ.

Конец
Сердало