Помню когда была еше совсем подростком,я первый раз прочитала этот рассказ,тогда он на меня произвел сильное впечатление.И вот совсем недавно на одном из чеченских сайтов я опять увидела этот рассказ.Может многие и читали его,но все же я решила его закинуть сюда.

Ибрагим-Бек Саракаев — «Адатъ»

Глубокая зима царит над Чечней. Горная зимовка Дубы выглядывает из-под снега черной крышей, а издали о ее существовании говорит лишь сизый дым из трубы сакли. Она стоит одиноко на южном склоне Черных гор, недалеко от границы, разъединяющей Чечню от Дагестана, и до ближайшего аула от нее день ходьбы.

Летом зимовка необитаема, если не считать то время, когда Дуба косит тут траву и готовит на зиму сено, — для одной лошади, одной коровы и двух быков. Чтобы вывезти отсюда заготовленное сено нужны нечеловеческие силы, а потому с наступлением холодов и до последних чисел апреля, здесь живет Дуба с семьей, состоящей из красавицы жены — Айшат, пятилетнего сына — Бейбулата и трехлетней девочки — Селимат.

Несладка, вообще, жизнь горца, а живущего на зимовке и тем паче. Бедность загоняет его в отдаленные трущобы гор, обрекает на долгие зимние месяцы жизни среди диких зверей, среди адских песен частых вьюг. Даже в ясные дни, ослепительная белизна снега, как-то особенно больно режет глаза, а собственный голос часто заставляет вздрагивать: он кажется чужим, несоразмерно громким и резким.

Все, что может смягчить звук, крепко оковано и окутано покровом снега, а кругом торжественно-могильная тишина.

Здесь человек ясно сознает свою зависимость от окружающих сил природы, научается понимать свое бессилие, свое ничтожество, а порой ему кажется, будто весь мир заснул страшным, непробудным сном смерти. И только жалобно-голодный вой волка, или топот лошади на дальней тропинке иногда нарушают эту страшную тишину.

Эту зиму Дуба думал остаться в ауле, но недород кукурузы, содержание экзекуционного отряда, штрафы за абрека Хамзатхана, разбили его надежду и снова загнали на зимовку.

Не только загнали, но еще лишили и возможности запастись достаточным количеством муки. Как Айшат не старалась экономнее расходовать муку, а ее хватило только до середины Чиллы.

— Мука кончилась, последний чурек испекла, — сообщила она мужу однажды вечером.

И долго они в этот вечер судили и рядили, где бы достать муки?

— Купить не на что, пойду просить взаймы, — решил Дуба, — другого выхода нет!

II

На следующий день, рано утром, Дуба собрался ехать в аул.

— К вечеру вернусь, — сказал он жене, выезжая со двора.

После его отъезда стал падать снег, к обеду подул ветер, а к вечеру, когда Айшат пошла доить корову, поднялась вьюга.

Кончив доить и дав скотине корм на ночь, Айшат, тревожно прислушиваясь к вьюге, пошла в саклю.

«Скоро и вечер, а его все нет. Не дай Аллах, если буран застанет его в дороге!.. Занесет», — думала она, растапливая камин.

Накормив и уложив спать детей, она взялась шить недошитый бешмет сына, но все усиливающаяся вьюга мешала ей работать.

Ветер выл и плакал, будто справлял тризну по дорогому покойнику.

— Аллах ты мой! Как буран-то разыгрался! — произнесла Айшат, откладывая работу и подходя к беззаботно спящим детишкам.

— Мои крошки! Мои славные! Чтобы я стала делать без вас?

Осторожно поцеловала детей, поправила одеяло и сама, не раздеваясь, легла около них. Но жалобное завывание в трубе, треск крепких, бревенчатых стен сакли, не давали ей сомкнуть глаз.

«Он, должно быть остался у отца? Не решится ехать в такую погоду. Но почему же мне так нехорошо, так страшно?» — думала она, читая молитву, чтобы отогнать нашедший на нее страх.

— Кажется стучат?

Стала чутко прислушиваться.

— Нет, это мне показалось... Да, да. Стучат! Собаки залаяли!..

Мигом вскочила и бросилась во двор.

III

В ворота действительно стучали.

Айшат проворно их открыла и впустила всадника, с головы до ног занесенного снегом. Пока она запирала ворота, незнакомец, спешившись, отыскал сарай и старался полузамерзшими руками привязать лошадь.

— Аллах ты мой! Как же я беспокоилась! Давай лошадь, я сама уберу ее, а ты иди скорее в саклю, — сказала Айшат, входя под сарай и беря из рук приехавшего уздечку.

— Да будет тобой доволен Аллах! — ответил ей незнакомый голос. — Ты видишь перед собой не того, кого, вероятно, ждала? Я, незнакомый тебе странник, затерялся в горах, и ищу спасения от метели, приюти, укрой меня, за что не оставит тебя Пророк.

Айшат была неприятно удивлена, но вспомнив поговорку «случайный гость — подарок Бога», сказала:

— Ждала я мужа, но Аллах послал мне гостя! Я рада, что могу приютить и пригреть его, прошу в дом.

Гость, войдя в саклю, проговорил обычное:

— Добро дому сему, — и стал снимать с себя бурку и оружие.

Ответив ему: «С добром долго тебе жить», Айшат живо наложила в камин сухих дров, поставила греть чайник с калмыцким чаем, а пока грелся чай, дала гостю остатки чурека с козьим сыром. Незнакомец ел с жадностью, но в то же время не сводил глаз с хорошенькой хозяйки. Айшат чувствовала на себе его волчий взгляд, от которого ей было жутко, а также смущало ее и вооружение гостя.

«Не абрек ли он?» — думала она, стеля ему постель.

Когда незнакомец утолил голод и окончательно отогрелся, он заговорил другим языком:

— Милая хозяюшка! Ты гостя радушно приняла, окоченелые члены его отогрела, голод утолила, да отблагодарит тебя за это Аллах! Но ты должна быть к нему милостива и до конца: отогрей теперь мою душу горячим, страстным поцелуем! — сказал он Айшат, и схватил ее за руку, желая привлечь в свои объятия.

Из груди Айшат вырвался крик ужаса. Но она сейчас же поняла, что сопротивлениям и просьбам тут не место.

— Отпусти мою руку! Мне больно! Вот как ты хочешь отблагодарить меня за гостеприимство! Ну что же, пусть будет по-твоему, никто не видел тебя въезжающим ко мне, никто не увидит и выезжающим... Я в твоей власти, но надо же расседлать твою лошадь и дать ей корму? Ведь сбежать от тебя я не могу, — проговорила она, в упор смотря в глаза негодяю.

Тот тяжело дышал и старался что-то обдумать.

— Ты права... сопротивление тебя не спасет. Возвращайся скорее... — произнес он дрожащим голосом и освободил руку.

Айшат быстро вышла из сакли и также быстро заложила наружную задвижку у двери. Потом принесла несколько плах и ими забаррикадировала дверь, чем окончательно лишила незнакомца возможности выйти.

Ее продолжительное отсутствие и шум у двери показались ему подозрительными. Он хотел было выйти, и толкнул дверь ногой.

— Ого! Не в ловушку ли попал? — произнес он и сильнее навалился на дверь.

Но дверь не поддавалась, а в маленькое отверстие окна нечего было и думать пролезть, туда проходила лишь рука.

Тогда он стал просить открыть дверь.

Айшат молча стояла у дверей и с топором в руках готовилась защищаться, если негодяю удастся выйти.

Убедившись в тщетности своих просьб, негодяй обезумел от гнева и стал метаться по сакле, словно дикий зверь.

Он схватил за шиворот, как собачонку, плакавшего мальчика, и потряс его в воздухе.

— Проси мать, чтобы открыла дверь! — приказал он, остолбеневшему от страха Бейбулату. — Не хочешь слушаться?! Да?! Так я тебе развяжу язык! Постой...

Он выхватил из ножен кинжал и кольнул мальчика.

— Мама! Меня режут! — раздался отчаянный крик.

— Ага! Заговорил!.. Не так еще запоешь, щенок!.. Отопри дверь, проклятая баба! Убью сына! — ревел негодяй, нанося все новые и новые уколы, истекавшему кровью ребенку.

Айшат, от ужасного крика сына, в первый момент, потеряла сознание. Придя в себя она, бросилась разбирать баррикаду, но в это время в дверь что-то сильно ударилось, и до ее слуха долетело:

— На тебе, ведьма, сына! Знай же, и другого изрублю, если не выпустишь!

Бедная мать снова потеряла сознание, ее била нервная лихорадка, пальцы рук, крепко сжимая топорище, хрустели.

Между тем, мужчина стал истязать девочку и истязал, пока она не умерла у него в руках, а потом и ее ударил об дверь.

Когда Айшат очнулась, то все происшедшее готова была принять за страшное, кошмарное видение, но к горькой действительности ее вернул шум в сакле. Она бросилась на плоскую крышу сакли и, притаив дыхание, спряталась за трубой.

Негодяй лез наружу через трубу камина. Айшат дала ему возможность высунуть голову, а потом, собрав все свои силы, ударила его топором по голове. Раздался треск размозженного черепа, а на лицо и руки Айшат брызнули кровь и мозги...

Вьюга утихла. Занималась заря. Ha востоке медленно увеличиваясь, стал подниматься красновато-огненный шар солнца. Ясный зимний день вступал в свои права. Все было на своем обычном месте: горы, леса, синева небес высилась над землей, как и много миллионов лет тому назад. Солнце всходило там же, где ему это положено раз и навсегда.

Но бедной Айшат казалось, что бушевавшая вьюга все в мире перевернула и переустроила.

Она продолжала стоять над трубой и сошла с крыши лишь тогда, когда увидела подходящего к воротам мужа.

Дуба не сразу узнал жену.

— Что с тобой? Что случилось?.. — спросил он, бледнея от недоброго предчувствия.

— Иди в саклю — узнаешь сам... — ответила Айшат и, горько рыдая, упала на руки мужа.

IV

Весть о неслыханном злодеянии, раскатистым эхом прокатилась по всей Чечне и вызвала ропот негодования...

— Адат проклятия! Адат проклятия! — слышалось отовсюду. Около мечети одного из аулов седой старик, обратясь к народу, спросил:

— Братья! Вы требуете проклятия?

— Требуем! — был многотысячный ответ.

— Велико ли злодеяние?

— Чудовищность его свидетельствуем пред Богом и людьми!

— Свидетельствуете?

— Свидетельствуем!

— Третий раз свидетельствуете?

— Свидетельствуем!

— Зовут его как?

— Хамзатхан?

Тогда старик поднялся на паперть мечети и произнес:

— Да будет проклят навеки веков — адам-иблис (человек-демон) по имени Хамзатхан, превративший священное гостеприимство в пир дьявола.

— Амин! Амин! — подхватил народ.

— Пусть в день страшного суда отвернется от него Пророк, да будет на нем мир и благословение Божие, как отвернулись мы.

— Амин!

— Пусть служители ада не познают другого дела, как только изобретать для него муки.

— Амин!

— Пусть не будет границ их изобретениям.

— Амин!

— Пусть его муки будут вечны, как сама вечность.

— Амин!

Около него раздались выстрелы проклятия и, с быстротой молнии передаваясь из аула в аул, затрещали всюду.

Зашумела Чечня, ровно на нее со всех концов напал неведомый враг. Человеческие голоса, вой собак и треск выстрелов слились в один общий гул. Гул наполнил вечерние сумерки и висел над Чечней до поздней ночи.

Так проклинали люди абрека Хамзатхана.