Небольшая оговорка в начале этого материала: я не националист и никогда им не был. Уважаю все народы, но уверен, что ни один из них не имеет права жить и процветать за счет ущемления прав другого, и тем более считать себя избранным.

В 2014 году под редакцией политолога Якуба Патиева издана «Книга памяти» погибших и пропавших без вести «во время осетино-ингушского конфликта осени 1992 года и в последующий период». Сведения занесены в книгу на основании документов, представленных Ингушской региональной общественной организацией «Комитет содействия поиску заложников и без вести пропавших» (далее — Комитет) и Ингушским отделением миротворческой миссии имени генерала Лебедя на Северном Кавказе.

Издание подготовлено редакционной коллегией, утвержденной руководителем Министерства по внешним связям, национальной политике печати и информации Ингушетии.

Книга очень тяжелая. Перелистываешь страницы, видишь фотографии молодых людей, женщин, стариков, читаешь, при каких обстоятельствах они погибли или пропали без вести. Вспоминаешь эту трагическую осень 1992 года, и появляется боль. К чему я это? Дело в том, что бы там ни говорили, мы, журналисты, вспоминаем о конфликте 28-летней давности (по сути — этнической чистке) — по поводу. (Эти поводы нам подкидывают и непотопляемые «сталинисты».) А каково должно быть людям, у которых ежедневно перед глазами плиты (чурты), установленные над могилами погибших, на Мемориале памяти жертв конфликта осени 1992 года «ГIоазота кашамаш» в Назрани? Что они испытывают, регулярно перелистывая папки-скоросшиватели, где фотографии их родных и близких, пропавших без вести в те дни?

Я не уверен, что смогу это передать в своем материале. Во всяком случае, постараюсь максимально донести все, что мне говорили руководитель и представители Комитета Аюп Цуров, Дауд Аушев и Ханифа Мальсагова (Буружева). Их рабочее место в здании на территории «ГIоазота кашамаш», где мы и встретились. (Отмечу, что первый также является директором мемориала, а Мальсагова сотрудником памятного комплекса.)

Забегая вперед скажу, что у Комитета появились определенные проблемы, фактически он ликвидирован по решению суда. Организация подала апелляцию о восстановлении в Верховный суд Ингушетии. Но об этом ниже.

— Аюп, давайте начнем с вашей непосредственной работы. С какими общественными организациями вы сотрудничаете?

— Мы сотрудничаем с Миротворческой миссией имени генерала Лебедя, с поисковиками из Чечни, Дагестана, Ставропольского края, Северной Осетии («Рухш»). В год два раза встречаемся, обмениваемся информацией, что удалось, делимся опытом, как проводить работу, намечаем пути сотрудничества. Но, сам понимаешь, наши предложения носят рекомендательный характер, без помощи властей, правоохранительных органов проблему поиска без вести пропавших не решить.

— Из того, что удалось, что бы вы выделили?

— Я об этом говорил, но повторюсь. Помимо различных акций, проводимых при помощи меценатов и властей, конкретный результат — это выдача около 100 генетических паспортов родственникам пропавших без вести. Помогла нам в этом миссия имени генерала Лебедя во главе с Александром Мукомоловым. А также региональные власти, 111 и 116 лаборатории Южного военного округа (Ростов-на-Дону). ДНК-экспертизы проводились именно там. Мы создали региональный банк данных. Эта информация о пропавших без вести ингушах и их родственниках внесена во Всероссийский банк данных. То есть, если в любом регионе России будут обнаружены останки, можно установить, чьи они.

Ханифа Мальсагова: «У нас здесь на кладбище было 20 могил неопознанных погибших во время активной фазы конфликта осени 1992 года. В 2009 году при содействии миссии имени генерала Лебедя была проведена эксгумация этих захоронений. Мы установили имена девяти человек, восьми ингушей и одного осетина — Эльбруса Цохоева из села Октябрьское. Его останки были переданы родным в Северной Осетии.

К сожалению, установить имена похороненных в 11 могилах не удалось. Их останки ДНК-экспертизе не подлежали. Надмогильные плиты этих погибших покрашены в сигнальный желтый цвет и на каждой надпись «Неопознанный». Немного утешает все-таки то, что у восьми жертв конфликта появились свои именные чурты и родственники могут прийти, прочитать молитву. Когда проводилась эксгумация, Комитет подключился активно, мы приглашали сюда родственников погибших и пропавших без вести, помогали чем могли».

Аюп Цуров: «Я хотел бы заметить: из 192 ингушей, которые числятся в списке пропавших без вести людей, 152 пропали, а точнее — уведены вооруженными боевиками, непосредственно в дни конфликта (31 октября — 4 ноября 1992 года). Остальные 40 пропали без вести уже в постконфликтный период, когда они по различным делам выезжали в Пригородный район, в свои села или во Владикавказ».

Я еще вернусь к беседе с представителями Комитета. Как сказал Аюп Цуров, люди пропадали не только в дни острой фазы конфликта, но и через годы после него. Разве это не свидетельство того, что ингушей целенаправленно не хотели пускать обратно в свои села? Давайте говорить откровенно: и сейчас отдельные «псевдопатриоты» в Северной Осетии не желают, чтобы количество ингушей в Пригородном районе увеличивалось. Ведь именно для этого, надо полагать, и были придуманы тезис «о невозможности совместного проживания осетин и ингушей», «морально-психологический климат» (он все зреет и не может созреть), та же водоохранная зона, в которой оказался ряд сел, где традиционно проживали ингуши.

Именно для этого каждый год, когда приближается 31 октября, некоторые осетинские общественные деятели, журналисты начинают повторять уже избитое: «вооруженное нападение ингушских бандформирований», «ингушская агрессия», не забывая упомянуть доблестных «защитников отечества».

Давно уже выяснено и представлены доказательства, что не было никаких ингушских бандформирований, а были неорганизованные вооруженные группы (это никто не отрицает). Они пытались защитить свои семьи, родственников и близких. Не было никакой доблести, с какой стороны на этот конфликт ни смотри. Про защитников отечества — лучше бы соседям вообще не упоминать. И наши коллеги с осетинской стороны (особенно старшее поколение журналистов), я уверен, хорошо знают, почему.

Осетин — жителей Пригородного района, накручивали годами, указывая на ингушей: «вот ваши враги». Вспомним, как людей встречали в штыки после возвращения из депортации 1944 года. Хозяев, которых отправили фактически на вымирание в Северный Казахстан, просто не пускали в свои дома, когда они начали возвращаться через 13 лет ссылки. (В отдельных своих селах ингуши так и не поселились.)

Вспомним и октябрь 1981 года, когда во Владикавказе (тогда — Орджоникидзе) несколько тысяч человек устроили массовые беспорядки и погромы, выступая против ингушей. Провокаторы требовали депортировать ингушей из Пригородного района. Это было за десять лет до Закона «О реабилитации репрессированных народов». Ну, а после этого «гуманного нормативного акта», принятого 26 апреля 1991 года, в Северной Осетии начались неприкрытые провокации в отношении ингушей, и тому множество свидетельств, в том числе — выводы следователей Генпрокуратуры России, работавших здесь после событий осени 1992 года.

«Враг» был обозначен, о нем постоянно напоминали, поэтому накрученные пропагандой вчерашние соседи ингушей, взяв в руки оружие, расстреливали, брали в заложники людей, с которыми годами жили рядом. Они делали это (есть свидетельские показания), и им никто не мешал во время активной фазы конфликта: ни власти Северной Осетии, ни сотрудники правоохранительных органов, ни военные, когда в Пригородный район ввели войска.

Повторюсь, им никто не мешал. А те осетины, которые понимали, что так делать нельзя, что это «мина», закладываемая под будущее, просто отмалчивались. Никому ведь не хочется, чтобы его записывали в предатели интересов своего народа. Тем более, когда толпа выходит из-под контроля, она не щадит ни своих, ни чужих.

Но здесь все же стоит оговориться, справедливости ради: было немало осетин, которые прятали своих друзей-товарищей и соседей — ингушей, не давая учинить над ними расправу. Они делали это, рискуя жизнями, а потом на своих машинах вывозили под видом осетин и людей другой национальности. Так действительно было. Но, что удивительно: эти ингуши до сих пор, хотя прошло уже 28 лет, не хотят называть имена своих спасителей, опасаясь, что им (или их родственникам) могут причинить вред. Вот до чего можно довести два народа, если целенаправленно стравливать их!

Вернемся к «геройской» теме. Помнится, наши осетинские коллеги хвалились тем, что Северная Осетия самая читающая республика на Северном Кавказе, там более 60 печатных изданий на русском и осетинском языках. Самый многонациональный регион (после Дагестана), толерантность просто зашкаливает. А тут такое!

Понятно, что если коллеги-осетины напишут все, как было, на этом точно героику для будущих поколений не сделаешь. Действительно, какие уж герои те, кто убивали безоружных людей, брали их в заложники, взрывали или сносили при помощи техники ингушские дома?!

Героику также не сделаешь, если напишешь, что бандформированием с полным основанием можно назвать отряд, прибывший в Пригородный район из Южной Осетии. Отряд, состоящий из граждан другого государства. (Что-то у них это очень скоро получилось, словно ждали сигнала!) Вот их рейд и есть настоящая агрессия, поскольку «осетино-ингушский конфликт» произошел на территории России, в него были втянуты два субъекта одной страны. Какое отношение к нему имели жители Южной Осетии? Да, кстати, почему вооруженных людей из другого государства спокойно пропустили через границу?

Еще скажу, что до сих пор поражает это цинично-пафосное клише о том, что чуть ли не до зубов вооруженные ингуши, заранее спланировав все, «вторглись на территорию Северной Осетии», но (естественно!) были отброшены.

Да уж — вторжение!

В течение каких-то 3-4 дней из 19 населенных пунктов Пригородного района и города Владикавказа вынуждены были уйти десятки тысяч человек — ингушей. Изгнание сопровождалось потерями человеческих жизней и практически всего нажитого имущества. (Разграблено, сожжено и разрушено более 3,5 тысячи домовладений граждан ингушской национальности.)

По данным Комитета, в период вооруженного конфликта с 31 октября по 5 ноября 1992 года погибло 474 жителя Пригородного района и города Владикавказа ингушской национальности. Среди погибших — 27 женщин, 31 ребенок, 45 стариков.

Ранено тогда было 939 человек, в том числе 457 ингушей, пропал без вести 261 человек, из них — 208 ингушей. По последним данным, в списке без вести пропавших людей числятся 192 ингуша. Из них: женщин от 16 до 40 лет — 8 человек, от 40 и старше также 8. Мужчин от 16 до 45 лет — 108 человек, от 45 и старше — 63. Подверглись незаконному лишению свободы в качестве заложников тысячи человек (до 10 тысяч с ингушской стороны и несколько сотен с осетинской).

Где логика? Если вторжение готовилось, почему заранее не были вывезены ингушские семьи, их имущество? Почему были разрушены именно ингушские дома? С какой стати на воротах отдельных домовладений были надписи «Здесь живут осетины», «Здесь живут русские», только вот на воротах ингушских домовладений их не было? Выходит, ингушские «командиры» этого «бесславного» вторжения ничего не смыслили в военной тактике и стратегии?

Конечно, не смыслили, потому что их просто не было, и нападение никто не готовил. Тогда, кто был заинтересован в этом вооруженном противостоянии?

Вопросов много, и ответы на многие из них лежат на поверхности, но до сих пор побеждает полуправда, что хуже лжи.

С озабоченными лицами чиновники и общественники Северной Осетии говорят о том, что «не надо нагнетать», «никто не хочет повторения событий осени 1992 года». Соглашаются с этим федеральные чиновники и общественники, в итоге представители Комитета получают формальные отписки. Практически всегда их обращения по проблеме без вести пропавших переправляются в Северную Осетию по территориальности, где благополучно превращаются в бумажки, не обязательные для исполнения, даже не достойные внимания.

Вот выдержки из последнего обращения, направленного председателю Совета Федерации Матвиенко, Генпрокурору и председателю СК России Краснову и Бастрыкину, сенатором от Ингушетии Хамчиеву и Барахоеву: «...Розыск останков пропавших без вести в ходе конфликта и последующее предание их земле, как того требует религия, традиции народа, послужило бы толчком к оздоровлению климата между двумя соседними народами и в целом на всем Северном Кавказе.

Убедительно просим вас инициировать слушания по данной проблеме в Совете Федерации, Госдуме. На многочисленные обращения в органы исполнительной власти РФ общественных объединений и родных, потерявших близких в данном конфликте, из различных ведомств приходят формальные отписки. Проблема граждан, потерявших родных и близких, остается на том же уровне.

Совместный подход к решению данной проблемы будет иметь результативный исход. Просим вас принять во внимание наше обращение».

Вполне якобы логично, что тут встает вопрос: зачем обращаться в различные ведомства, если никаких подвижек в решении проблемы нет? И этот вопрос, как признаются представители Комитета, им задавали.

— Да, задавали, и не один раз. Ответ очень простой и прямой, — говорит Аюп Цуров. — Отдельные чиновники и в федеральном центре, и на месте (в Северной Осетии) с радостью готовы забыть, что есть такая проблема. У них своих «текущих» дел хватает, а конфликт был 28 лет назад. Если мы и другие общественники их не будем тревожить, судьбы пропавших без вести никого не будут интересовать, их имена предадут забвению, в чем я нисколько не сомневаюсь.

— Для них это, получается, дела давно минувших дней, и желательно не бередить якобы уже зажившую старую рану, — отмечает Дауд Аушев. — Только я одно хотел бы напомнить: Великая Отечественная война закончилась 75 лет назад, но в регионах работают поисковые отряды, которые до сих пор находят останки пропавших без вести бойцов Красной армии. Наши родные и близкие не заслуживают, чтобы их похоронили, как положено?

— Они не понимают или не хотят понимать, что, отсутствуя физически, наши родные, которых мы даже по-мусульмански, по-человечески не похоронили, в душе всегда с нами! — с горечью и слезами на глазах добавляет Ханифа Мальсагова.

Такую боль нельзя изобразить, она идет изнутри и видна во всем облике человека, и особенно в его глазах. Тех, кто занимается формальными отписками, надо было бы ежедневно заставлять смотреть в эти глаза, вот тогда, может, их и пробрало бы! (Все-таки они же человеки, а не роботы.)

Эти люди совсем не далеки от этой острой проблемы, наоборот — она им очень близка. У Аюпа Цурова пропало три брата, у Дауда Аушева — девять близких родственников, у Ханифы Мальсаговой — отец, трое братьев, дядя, тетя и двоюродный брат.

Аюп Цуров: «В 2015 году в Общественной палате России прошли слушания на тему «Роль гражданского общества в поиске без вести пропавших». Речь там конкретно шла о событиях осени 1992 года. Инициатором мероприятия выступила член комиссии ОП по социальной политике, трудовым отношениям и качеству жизни граждан Лейла Амерханова. Помнишь?»

— Да. Сообщалось, что Амерханова призвала к взаимодействию все компетентные структуры, которые могут повлиять на решение данной проблемы.

— Мы выезжали туда — я, Ханифа, Дауд, Айна Буружева. Были общественники из Северной Осетии, Чечни, представители прокуратуры и других структур. По итогам слушаний решили сформировать рабочую группу, участники которой направят обращения в адрес ряда должностных лиц Минобороны, МВД, Следственного комитета, МЧС России с просьбой направить в рабочую группу Общественной палаты своих представителей.

К сожалению, за прошедшие годы дело так и не продвинулось. Тема практически забыта, но не нами. Сегодня избран новый состав Общественной палаты России, от нашей республики там Магомед Батыров. Мы написали письмо, и когда Владимир Владимирович Путин встречался с вновь избранным составом ОП, членом совета по развитию гражданского общества и правам человека при Президенте России Александром Мукомоловым оно было передано главе государства.

Да, с моей стороны было неправильно не сказать, что долгие годы Комитет возглавляла Лиза Баркинхоева. Она, при содействии родственников пропавших без вести ингушей, проделала огромную работу для того, чтобы об этой проблеме не забывали.

— Она и сейчас продолжает эту деятельность, не отступая, какие бы трудности ни возникали, — дополнили Дауд Аушев и Ханифа Мальсагова.

— Тяжело встречаться с родственниками пропавших без вести людей?

Дауд Аушев: «Тяжело — это не то слово! Есть и возмущения, и упреки в наш адрес. Я их хорошо понимаю: люди устали ждать, а хороших вестей нет».

Ханифа Мальсагова: «Устали, это — правда, но надежду на лучшее не теряют. Я и не думаю, что потеряют. Отцов, матерей, сыновей, дочерей просто так не забывают, тем более наши люди».

— Бывает ли у вас возможность поддержать их не только морально, но и материально?

Аюп Цуров: «Мы не коммерческая организация. В одно время при помощи миссии имени генерала Лебедя мы отправляли пожилых людей в санатории Пятигорска. Также Минтруда республики помогло нам с путевками в дом отдыха в сельском поселении Сурхахи».

Ханифа Мальсагова: «Меценаты оказывают помощь. Например, каждый год 30 августа мы отмечаем Международный день без вести пропавших людей. В этом году один из меценатов помог с жертвенным мясом, продуктами, которые мы раздали нуждающимся семьям. К очередной годовщине конфликта также благотворители оказывают помощь. То есть мы — посредники. У нас есть контакты всех семей, где потеряли родных и близких, мы знаем, кто и в чем нуждается. Естественно, поддерживаем связь».

— Люди бывают на мемориале, чтобы помолиться за своих родных и близких, вспомнить те трагические дни?

— В последнее время мало, из-за пандемии коронавируса, — говорит Дауд Аушев. — А так раньше и жители приходили, и гости республики приезжали. Это же мехка моттиг (общее наше место). Люди собираются ежегодно 30 октября, когда наше министерство по внешним связям, национальной политике, печати и информации организует памятное мероприятие, а мы оказываем всевозможное содействие.

— А студенты, школьники посещают мемориал?

— Да, но я бы не сказала, что очень активно, — рассказывает Ханифа Мальсагова. — Недавно были дети из школы-гимназии города Назрани, из гимназии сельского поселения Али-Юрт регулярно приезжают, даже оказывают нам помощь в очистке территории. Были и студенты Северо-Кавказского топливно-энергетического колледжа, тоже помогали. Из школы сельского поселения Кантышево, где я работаю, детей привозили.

У нас традиционно проводятся субботники, и последние три-четыре года огромную помощь в их организации нам оказывает меценат Башир Куштов. По призыву Миннаца, имама Назрани Хизира Цолоева молодые люди приходят, очищают территорию, особенно там, где находится самая старая часть кладбища, и похоронены первые жертвы конфликта. На днях нам сообщили, что представители ЦДУМ в республике к 30 октября также выступят в качестве благотворителей.

Старая часть кладбища

К очередной годовщине трагедии осени 1992 года, в наших школах проходят памятные мероприятия, Комитет предоставляет им материалы. При этом, я хотела бы отметить, у нас только одна цель: чтобы дети знали, что произошло, чем заканчивается противостояние, когда людей провоцируют на конфликт. Они должны это знать, чтобы извлечь урок на будущее. Мы также принимаем участие в различных проектах миссии имени генерала Лебедя, чтобы о нашей проблеме знала широкая общественность, - добавляет она.

Вернемся к теме: роль властей и общественников в решении проблемы поиска пропавших без вести. Какой-бы авторитетной общественная организация ни была, она не может решать такие вопросы, если не будет внимания и поддержки со стороны федеральной и региональной власти (речь в данном случае о Северной Осетии). Почему ее нет? Остается только строить предположения, но я их попридержу, только замечу: образ внешнего раздражителя (врага) создается с древнейших времен и определенно не с мирной целью.

Ингуши никому не мешают жить в Пригородном районе. Идеологи-подстрекатели, заинтересованные в том, чтобы ситуация сохранялось напряженной, хорошо это знают. Почему же кому-то мешают ингуши, когда жить там они имеют полное право? Их отцы заложили эти села и дали им названия, пахали землю, растили детей.

Что касается названия сел, это тоже отдельная тема. Аюп Цуров — житель села Камбилеевское, историческое ингушское название населенного пункта — Г1алг1ай Юрт, то есть «село галгаев» (ингушей). После конфликта осени 1992 года местные власти переименовали село в «Ир». Сделано это было демонстративно. Такой вот один из ответов российским депутатам, которые стоя аплодировали принятому ими Закону «О реабилитации репрессированных народов» в апреле 1991 года.

Почему «один из ответов»?

Дело в том, что статья 11 этого самого закона гласит: «Культурная реабилитация репрессированных народов предусматривает осуществление комплекса мероприятий по восстановлению их духовного наследия и удовлетворению культурных потребностей.

Это означает также признание за репрессированными народами права на возвращение прежних исторических названий населенным пунктам и местностям, незаконно отторгнутым у них в годы советской власти».

Другие ответы у осетинской стороны тоже имеются, и все они сводятся к скрытому и открытому противостоянию реализации Закона «О реабилитации репрессированных народов». Хотя в том же нормативном акте в статье четвертой указано: «Не допускается агитация или пропаганда, проводимые с целью воспрепятствования реабилитации репрессированных народов. Лица, совершающие подобные действия, а равно подстрекающие к ним, привлекаются к ответственности в установленном законом порядке».

Все вышесказанное (и несказанное) — составляющие актуальной проблемы ликвидации последствий «осетино-ингушского конфликта». Это — проблема не только ингушей и осетин, но и федерального центра и даже, на мой взгляд, в большей степени.

В завершение материала хотел бы обратиться к теме ликвидации Комитета решением суда. Естественно, закон есть закон, решение суда я не имею права обсуждать. Пусть его в законном русле оспаривают члены правления Комитета.

На мемориале я встретил ветерана МВД Айну Буружеву. Она напомнила, в каком состоянии находилось кладбище, где похоронены жертвы конфликта осени 1992 года, лет десять назад. Картина действительно была неприглядная.

— Я по этому поводу обращалась к мэру Назрани, он пригласил меня к себе. Сказал, что замечание очень правильное и он примет меры, — рассказала Айна Буружева. — И действительно здесь начали наводить порядок. А в 2012 году появился этот мемориал — дань памяти нашим погибшим людям. Сейчас ты сам видишь, какая здесь чистота. Разве мы не должны быть благодарны всем, кто причастен к этому? Аюп, Дауд, Ханифа приводят даже своих домочадцев, чтобы здесь всегда был порядок. Это же не просто их вотчина, здесь проходят мероприятия общереспубликанского значения, здесь похоронены наши родные и близкие, ставшие жертвами беззакония и произвола. Я просто призываю и чиновников, и граждан обратить внимание на это, поддерживать Комитет. Как ранее сказал Аюп, они не вмешиваются в политику, у них другая задача. Эти люди делают все, что в их силах, чтобы без вести пропавшие наши ингуши, так и не остались таковыми. Разве Комитет не заслуживает нашей поддержки?

Я спросил у Аюпа Цурова, как получилось, что организацию ликвидировали? Он ответил: «Честно говоря, здесь есть моя вина. Я вовремя не сдал в налоговую службу необходимые документы. Такое стечение обстоятельств. В мае этого года у меня умерла супруга, затем уже я попал в больницу. Был на карантине из-за пандемии коронавируса. (Решение суда было принято летом). Да и с адресом организации накладка получилась. Ранее Комитету было выделено помещение рядом с Назрановской администрацией (улица Базоркина, 70), но в уставе записано, что руководящий орган (правление) находится по адресу: город Назрань, улица Мошхоева, 59. Как сказали в управлении Минюста России по республике, нам направляли уведомления, но по старому адресу, где уже здание даже снесено. Так это или нет, не буду ничего утверждать. В любом случае, мы подали апелляцию о восстановлении Комитета в Верховный суд Ингушетии. Заседание должно состояться 29 октября, будем ждать решения суда».

Пожалуй, мне добавить нечего.

Источник:газета "Ингушетия'